Несколько раз порывалась выйти из кельи и предложить помощь сбивающимся с ног горничным. Я была готова чистить картошку, мыть полы, скрести подгоревшие кастрюли, лишь бы не оставаться в одиночестве! Это была худшая из пыток!
Но меня уже отрезали. Осуждающими взглядами – девчонкам показалось, что я их предала, с удовольствием манкируя обязанностями, – и тишиной. Я застыла в стоячей воде между классами – отвергнутая одними и не принятая другими.
Гадостное ощущение. Маленькое ничто, потерявшееся в огромном доме.
Гости начали съезжаться после десяти вечера. Ирина Владимировна вызвала меня по мобильному телефону в свою спальню, открыла потайную дверь и сказала:
– Иди к Артему, Алиса, он тебя ждет. По смотришь на приезд родственников, будто по знакомишься с ними, и станет не так страшно.
С Богом, девочка, правда на нашей стороне.
Ободренная не сколько словами, сколько взглядом Вяземской, я шагнула в бункер, и дверь мягко закрылась за моей спиной.
Инвалидное кресло Артема куда-то исчезло. Зато появился вращающийся фортепьянный стул, костыли переместились из дальнего угла в ближний, Артем мог дотянуться до них в любую минуту.
– Привет, – сказал он обрадованно.
– Здравствуй, – ответила я и села на вынутый из-под «подоконника» складной табурет.
– Твое особое положение в этом доме стало основной темой кулуарных бесед, – думая, что преподносит мне занятную новость, с улыбкой произнес Артем.
А у меня сжалось сердце. Легко представить, что говорили обо мне сегодня на кухне и при совместной подготовке парадных залов. Я снова, не желая того, попала в «выскочки».
То ли еще будет, когда весь персонал узнает о том, как я добилась «особого» расположения. Точнее, каким местом.
(Фу, гадость какая! Не думать, не думать, не думать…)
Досада, так ярко отразившаяся на моем лице, заставила Артема смущенно поменять тему:
– Ладно, давай успокойся – и начинай думать о деле. Все остальное пустяки. – Переключая мониторы в четкой последовательности – ворота, подъездная дорожка, крыльцо, центральный холл, гостиная, столовая, – он говорил: – Могу поспорить, первой приедет Марья. Они с мамой подруги и обычно болтают перед началом мероприятий…
Я положила сжатые в кулаки руки на узкий столик и напряженно уставилась на экраны.
О Марье я уже знала немало. Когда-то давно, лет пятнадцать назад, она оставила довольно успешную адвокатскую практику и ушла сначала в сферу дамских услуг – имидж-центр, салоны, фитнес, – потом планомерно подобралась к модельному и шоу-бизнесу, сейчас пыталась – по слухам, весьма успешно – продюсировать молодежные группы.
Капитолина Фроловна подобные занятия не одобряла. Несколько лет она не разговаривала с дочерью, обзывала ее за глаза то «маникюршей», то «сутенершей». Ирина Владимировна прятала от свекрови журналы и газеты, где встречались порой откровенно скандальные статьи и фотографии с Марьей.
Но как оно всегда бывает, шила в мешке не утаишь, Капитолина Фроловна узнала все. И о приписываемых дочери любовниках, и проделках, и о барышах, и о крупных подарках.
Пресса Марью жаловала и начисляла с избытком и изобретательностью…
И только присутствие Марьи на одном из «новогодних огоньков», где популярнейший шоумен представил ее как красу и гордость со временной индустрии развлечений, несколько смягчило материнское сердце. Во времена Капитолины Фроловны на «огоньки» приглашали только передовиков производства, героев, космонавтов и заслуженных артистов.
Но холодок в отношениях остался.
…К воротам подъехал вытянутый, копьеподобный спортивный автомобиль. Он словно проплыл над волнами поземки. Черные бока автомобиля антрацитово лоснились, фары хищно резали темноту; машина стояла так низко, что оставалось удивляться – неужели женщине удобно выбираться из ее салона?! Это все равно что с земли вставать…
Проскочив подъездную дорожку на внушительной скорости, автомобиль словно воткнулся в клубы затихающей метели перед крыльцом и замер как вкопанный.
Не дожидаясь помощи кого-либо из прислуги, Марья выбросила из машины ноги, обутые в туфельки на шпильках, встала. Поставила себя резко и значительно, как восклицательный знак.
Полы длинного черного пальто с разрезами по бокам закружил снежный ветер. Марья швырнула охраннику ключи от автомобиля и, оглянувшись на старый парк в огромных сугробах, начала медленно подниматься по крыльцу.
Я смотрела на нее во все глаза.
(Женщина из другого мира. Путешественница из параллельной галактики. Даже сюда она приехала не одна: за ней тащились призраки абсента, неврозов и экстази, прикрытые легким туманом выдохов марихуаны. Ничего тяжелого. Только одиночество и призраки, вечные спутники путешественников по чужим мирам.)
Марья приковывала взгляд, завораживала. Породистая, горбоносая, изысканно-надменная и надменно-простая. Как прост бывает черный бриллиант в неброской оправе из платины…
– …На мой день рождения в качестве подарка Марья собиралась пригласить каких-то певичек, – говорил между тем Артем. – Я отказался.
– Почему? – совершенно искренне удивилась я.
– А ты представь бабу Капу, наблюдающую их полуголый концерт, – усмехнулся тот. – «Поющие трусы» не входят в круг ее пристрастий.
– Какой у бабушки хороший внук, – поворачиваясь к мониторам, пробормотала я.
Марья сбросила пальто на подставленные руки Светы и осталась в длинном черном платье на тонких бретельках. Какое-то серебристо-матовое украшение словно прилипло к коже на ее груди, Марья поправила застежку, спрятавшуюся под завитками волос на шее, и украшение пустило сноп искр.
Ни колец, ни сережек на ней не было. Только плоская гладкая змея, спускающаяся в декольте. Звенья украшения плавно увеличивались к центру и сужались у ключиц.
…Примерно через полчаса после приезда Марьи к крыльцу подрулил огромный, как вагон, вседорожник.
Из чрева прямоугольной машины выбрался совершенно квадратный гражданин.
При первом взгляде на Виктора Андреевича Вяземского у меня в мозгах четко застряла аналогия – «Черный квадрат» Малевича. Легкий снежок засыпал его прямые плечи, утянутые в темный кашемир пальто, четко очерченный квадратный подбородок разрезала абсолютно прямая щель неулыбчивого рта.
Виктор Андреевич помог выйти из высокого салона жене. Нана вылезала тяжело. И кажется, была недовольна выбором транспорта. Грузно спрыгнув с подножки, она угодила туфлей в крошечный сугроб и долго трясла ногой – как брезгливая, замочившая лапы кошка, – отчитывая мужа.
Невозмутимо-геометрический супруг держал локоть под прямым углом, в который всем маникюром вцепилась благоверная, и безучастно смотрел в глубь парка. Его сомкнутые губы не выпустили даже облачка пара.
– Наша Нана – княжна настоящих грузинских кровей, – сопровождал картинку голос за кадром. – «Воинствующая добродетель», как называет ее мама. Вся насквозь правильная, высоконравственная и очень шумная. Любое отступление от норм морали вызывает у нее такой взрыв праведного гнева, что… в общем, лучше с ней не спорить, отойти в сторонку. Она всегда права. Потому что добродетельна.
Свою темно-коричневую стриженую норку Нана сбросила на терпеливо подставленные руки мужа.
В связи со всем увиденным и услышанным невозмутимость Виктора Андреевича заслуживала самого искреннего восхищения. Или сочувствия, если угодно.
Довольно полная и очень статная грузинская княжна, утянутая в черный шелк, долго поправляла перед зеркалом каждый волосок безупречной прически. Потом отцентровала галстук мужа и повлекла его в арьергарде на второй этаж.
Чету супругов Вяземских сопровождала Клементина Карловна. Это были гости Капитолины Фроловны, она встречала их в коляске на по роге любимой гостиной Ирины Владимировны. Сегодня был ее день. День ее приема и приезда ее детей и внуков.
– А почему ты не называешь ни Марью, ни Нану «тетей»? – потягиваясь и разминая окостеневшую без движений спину, спросила я.
– Ты можешь представить Марью чьей-то «тетей»? – выразительно поднял брови и усмехнулся Артем.
– А Нана?
– А у них в семье так принято.
В первый момент я хотела уточнить, какую именно семью – дядину или первоначально-грузинскую – Артем имел в виду, потом кое-что вспомнила и спрашивать не стала.
Кажется, папа говорил, что в Грузии определение человека по одному имени считается знаком высочайшего признания народа. Причем не просто по имени, а по его уменьшенной версии. В Грузии может быть только один Миша – президент, или Буба – певец. И что важно: не Вахтанг Кикабидзе, а именно – Буба. Как только грузин упоминает при соотечественнике какое-то уменьшительное, детское имя, сразу становится понятно, о ком речь. В Грузии может быть только один Миша или Буба без всяческих фамилий. Ес ли грузины определяют тебя по имени, ты достиг на родине признания. Ты – один. Ты – на вершине. (Впрочем, если задуматься, в России тоже существует нечто подобное. У нас есть только один Вольфович и лишь одна, не менее эпатирующая, Ксюша. Фамилий называть не надо. Их имена звонко бряцают, как медали за заслуги на ниве шоу-бизнеса.)
За пятнадцать минут до начала званого ужина, назначенного на 23.00, к крыльцу подъехал скромный «мерин» представительского класса. Две передние дверцы одновременно раскрылись, и в успевшие увеличиться на метеных дорожках сугробы выпрыгнули младшие представители клана Вяземских: Георгий и Кристина.
Брат и сестра спешили. Кристина на ходу снимала перчатки и расстегивала пятнисто-белую шубку; Георгий, отряхивая с лакированных ботинок снег, печатал по ступеням шаг.
Кристина, хорошенькая брюнетка с округлыми формами, несколькими движениями взбила в гриву распущенные волосы. Брат ковырялся у зеркала дольше. Поправлял галстук, приглаживал темные волосы – довольно крупные залысины на его лбу намекали, что этот молодец полысеет годам к тридцати, – потом снова поправлял галстук, вытягивал манжеты и щупал запонки.