– Нет, Ольга, проходите, – чуть приподнялась на постели сев и сразу ощутила тошноту, но уже не такую легкую как было раньше.
Погладила шею, надеясь, что это пройдет. Только в этот раз сильней и прям чувствовалось, как что-то поднимается изнутри все выше.
Женщина вошла ко мне и посмотрела на меня с грустью, а после спросила, как я себя чувствую.
– Что-то не очень хорошо. Меня, кажется, сейчас… – но договорить не успела. Я побежала в ванную, которая была одна в доме и надеялась, что там не занято.
Мне было неловко, но я задвинула назад эти чувства, потому что, казалось, что желудок сейчас выйдет вместе со рвотой.
– Так, – раздалось над головой, когда все прекратилось. – Вставай-ка и рассказывай, в чем дело?
Быстро умылась и прополоскала рот, а сама думала, что это может быть вообще.
– Беременна или нервы?
Ее вопросы ввели меня в небольшой ступор. Я бы и не подумала…
– Нет, скорее всего, второе.
– А почему не первое? Или ты предохранялась с мужем?
– Нет, то есть да… Но, я не думаю…
– А когда следующие критические дни и скажи предыдущие.
– А… Все осталось в телефоне старом. Я, если честно не помню даже. Если посидеть подумать, то, может, и придет в голову что-то.
– Подумаешь, а пока что давай за стол, хватит быть затворником, а я сейчас приду.
Одевшись как подобает, я вышла на кухню. Рада была, что я там оказалась одна. Потому что знаю, что у Ольги есть муж, но он, видимо, уже на работе, а Карим… Его вот я тоже не видела и не знала, где он может быть.
Поев, убрала за собой посуду, помыла все и протерла стол, как появилась снова хозяйка.
– Держи вот, – протянула мне две коробочки.
– Это что тесты?
– А ты, как думала. Проверяй, а потом видно будет что нам делать дальше с тобой.
Взяла их в руки и ушла в туалет. Но внутри я была и против, и за. И чего во мне было больше, я не могла понять.
Ребенок?
Меня одолел дикий страх.
Страх за малыша, которого, возможно, нет, и все же, я сейчас испугалась не на шутку. Если я беременна, то мне стоит скрыть этот факт от его отца. Потому что иначе его постигнет не лучшая участь. Тот мир слишком жесток. А Давид, выросший в нем, должен меня понять. Просто обязан.
Но я не беременна… Точнее, надеюсь, что это не так. Мы ведь всего пару раз без презерватива занимались сексом. Некоторые годами не могут завести детей, а тут от двух раз? Нет… не может быть.
Минута ожидания, и я не смотрела ни на полоску обычную, ни на пластиковый футляр.
А когда опустила глаза, меня ударило изнутри как молотком.
– Господи… – закрыла лицо и заплакала.
Как же так? Как такое возможно? Моя жизнь разрушилась до основания и такой поворот.
Яркие полосы и жирный плюс. Беременность есть, а разума нет.
Вышла и счастливая, и заплаканная от страха.
– Ну ничего, ничего. Это просто первые эмоции, – женщина гладила меня по спине и дарила покой, который мне был так сильно нужен. Ведь я не понимала, куда мне теперь двигаться и как принять этот подарок судьбы.
Тоска не длится вечно. Точнее, шлейф, что следует за ней… шлейф боли и остаточной агонии.
За время, проведенное у маминой подруги, я многое успела принять, кое-что понять.
Я медленно оставляла свою прошлую жизнь за границей страны, в которой строила свою новую судьбу. Во мне живет малыш, или малышка. И я, думая об этом чуде, прихожу в восторг. Я счастлива, что у меня будет ребенок.
Когда сошли первые эмоции, я пропиталась духом материнства и ощутила благодарность. Многое, потеряв мне казалось, что ничего не воссоздать вновь. Но это оказалось не так. У меня будет ребенок. И пусть он будет напоминать мне Давида всю оставшуюся жизнь, я была рада, что стану мамой.
Ведь я не пыталась забыть прошлое. Совсем нет. Я знала, что это невозможно. Я просто жила дальше в новой реальности, которую мне подарили мама и Карим, который по-прежнему был рядом и по-отечески заботился обо мне.
Иногда мелькала мысль, что я не имею права улыбаться и радоваться жизни, если моя мама отдала за эту возможность ради меня жизнь. Но Ольга приходила на помощь и говорила, чтобы я этого не делала.
Эта удивительная женщина дарила мне очень много тепла и улыбок, что, казалось, мама все еще рядом. Не удивительно, что они были подругами. Они даже чем-то похожи. Я впитывала ее любовь и грелась в ней. Потому что ощущала ее искренность.
Я встала на учет в местной больнице, по старой фамилии мамы. Так настоял Карим, привезя новые документы. Я больше не была замужем, и обручальное кольцо, которое теперь дарило не тепло, а холод, носила на шее. Выкинуть его все же не смогла, как и убрать далеко в ящик. Оно помогало быть в трезвой памяти. Не питать иллюзий, не надеяться.
В самом начале, после приезда я по-дурацки порой ждала, что Давид приедет и скажет, что все это ложь. Что все подстроено моим отцом. Скажет, что любит меня и малыша. Заберет с собой. Но дни шли один за другим, а в дверь так никто и не постучал.
Когда день сменялся новым днем, я испытывала сначала боль, а за ней и злость. Так истязала себя, пока не смирилась.
Иногда он мне снится. Весь безжизненный такой, похудевший и уставший. С отросшей щетиной, которая ему все равно идет. Говорит, что ждет меня. Что не отпустит. Найдет и увезет домой. Я плачу и верю, а потом просыпаюсь и долго не могу уснуть. Потому что не хочу засыпать и снова слышать эту ложь. Мне тяжело в этом плане. Если маму я отпустила, потому что нет иного выхода. Смерть никак не исправить. А вот с ним, эта самая неясность вводит меня в заблуждение. А я хочу поставить точку, но не могу. Обида гложет и напоминает о том, как несправедливо со мной обошлись. И его ребенок во мне растет. Точку поставить я, кажется, никогда не смогу.
– Готова? – тетя Оля входит в комнату и ждет, пока я надену куртку, чтобы отправиться на УЗИ.
Осень в Беларуси начинается, к сожалению, вовремя. Поэтому мы уже ходим по погоде.
– Да, – улыбаюсь ей и, взяв сумку, иду за женщиной.
Карим стоит на улице, я вижу его в окно.
– Волнуешься?
– Немного.
Облокачиваюсь рукой на подоконник, чтобы наклониться и просунуть ногу в узкие кеды, и последним замечаю, как Карим стоявший и смотрящий на нас резко пошатнувшись падает вдоль машины на землю с громким хлопком.
Дергаюсь к двери вскрикнув, но слышу его приказ не выходить.
Оля хватает меня за руку и бежит в дальнюю комнату их с мужем. Мы прячемся за дверью, пока мужчина вытаскивает ружье и заряжает его.
Я не понимаю, что происходит. Кто эти нападающие. Все в хаосе каком-то. И среди всего этого я думаю, лишь о том, что сейчас могут погибнуть люди… Хорошие люди, добрые и ни в чем не виновные.
Так нельзя.
Я не могу этому позволить случиться.
Слышу, как они ходят по дому и осматривают комнаты. Выжидаю. Не знаю, как мне это провернуть, но я не могу оставаться здесь.
– Оля, я разобью окно и буду тут на входе стоять с оружием, а вы вылезайте и бегите за дворами. Либо в полицию, но сомневаюсь, что туда имеет смысл идти, лучше спрячьтесь где-нибудь.
И как только они оба отходят к окну, принимаются его разбивать, я быстро открываю дверь и выхожу, сразу же попав в руки мужчины, который не церемонясь схватил меня за волосы и заломив руки, завел их за спину, скрепив чем-то тугим.
– Самар, – вскрикнула Оля, но ее остановил муж, когда этот бандит направил на нее пистолет.
– Не трогайте их. Они ни при чем.
– Ебло свое закрой, – снова хватает за волосы и дергает назад. – Дверь изнутри закрыл, пока я ее не ебнул, – командует, и я умоляю дядю Андрея мысленно, чтобы он послушался.
Смотрю до последнего на Олю и улыбаюсь ей, говоря одними губами беззвучно, что все хорошо, как могу открыто. Пусть и слезы катятся по щекам.
– Не делайте ей больно, прошу, – напоследок шепчет трясущимися губами, но мы слышим, и двери закрываются.
– Пошла, – тычет мне в спину, и я перебираю ногами к выходу. А как только оказываюсь на крыльце, вижу на том же месте лежащего на земле Карима, а недалеко отброшенный пистолет.
Надеюсь, что мы быстро уедем и ему успеют помочь.
Он смотрит, еле открывая глаза, а под ним лужа крови, как и на одежде. Она все становилась больше, пока он без сил пытался прижимать рану.
– Нет… – хрипит он. – Самар… Нет…
– Не нужно, все хорошо, – улыбаюсь ему прощаясь. – Все хорошо…
Ступаю дальше и сажусь без сопротивления в машину, где уже сидят остальные. В итоге нас четверо, а на выезде еще машина присоединяется.
Все произошедшее шло каким-то туманом. Воспринималось тяжело. Откат произошел спустя полчаса. Меня начало трясти. Я поняла, что выхода попросту нет.
– Кто вы? Люди отца? – задаю вопрос, чтобы просто понимать, что происходит и кому я вообще нужна.
– Пасть закрой, – рявкает один с переднего сидения.
– Что вам нужно?
– Слышь, дура. Нам сказали привезти тебя. А вот запрета на то, чтобы тебя трогать не было. Нас тут четверо, в другой тачке еще трое. Семерых выдержишь? – меня пробило диким ужасом и сразу затошнило от мысли о том, что они правда могут так поступить со мной. – Ага, поняла, что впредь стоит молчать? Ну если так, то завали свой рот, иначе я его просто выебу, а ребята присоединятся.
И я молчала. Всю дорогу. Даже не просилась в туалет. Терпела сколько могла. На подъезде в город, откуда бежала не так давно, меня спросили, сами хочу ли в туалет, и я просто кивнула.
Один стоял прямо за дверью кабинки, видимо, думая, что решу поискать пути спасения, но я, итак, знала, что не стоит злить этих ублюдков.
Руки мне больше не связывали, и я могла хотя бы попытаться теперь защитить своего ребенка, если понадобится. И надеялась, что мне все этого делать не придется.
Когда мы шли обратно к машине, я посмотрела на вторую машину, передняя дверь которой была открыта и я заметила там до боли знакомого человека. Мне хотелось, чтобы все показалось, но, когда он повернул голову и подмигнул мне, оскалившись, все сомнения отпали. Я оказалась в мысленном тупике и больше ничего не понимала.