Игнат на правах зампотеха уселся за руль. Давно хотел погонять! Эх, надо бы взять-таки «Иж-Юпитер»… Эх!
Погонять, правда, не удалось – что тут ехать-то? Не успели разогнаться, уже и приехали…
Странно, но на крыльце магазинчика никто не толпился.
– Раскупили уже, – заглушив двигатель, разочарованно протянул Ревякин. – Ладно. Пойдем, с продавщицей поговорим.
– Может, и не раскупили. – Участковый глянул на часы. – Время-то рабочее. Вот ближе к обеду – да.
Внутри магазина стояли четыре местных бабуси. Увидев милиционеров, обрадовались.
– Здра-авствуйте! Поди, за Ванькой Конькиным пришли?
Дорожкин тут же напустил на себя строгий начальственный вид и поправил фуражку:
– А что, опять чего натворил?
– Гулеванил вчерась, собака! Аж вся изба тряслася. Федор-то с Пелагеей, родители, в Тянск уехавши к дочкам да-ак!
– Премию обмывал!
– Ванька вообще-то парень работяшший!
– С такими-то премиями работать дивья! Попробовал бы раньше-то…
– Потом в Лерничи на тракторе ездил! По старой просеке.
– За самогонкой, к Салтычихе!
– Ой, Игорь Яклевич, ты б у нее аппарат-то изъял! Всех ведь мужиков споит…
– Изъяли уже, – прищурился участковый. – Что, опять гонит?
– Того не знаем – за руку-то не ловили да-ак!
– А что говорите тогда?
– Дак, к кому же тогда Колька ездил?
– Ладно, берите, что надо, быстрей. Нам с товарищем продавцом поговорить надобно.
Продавец – молоденькая юркая Галя – тут же закивала:
– Я, товарищи милиционеры, сейчас, быстро. Тебе чего, баба Аля?
– Да соли дай… пачек семь.
– Ско-олько?
– Семь. Рыбку буду солить.
– Так… ага… пять копеек найдешь? Тетя Надя, ты за хлебом? Две буханки черного?
– Две, милая, две.
– Тридцать две копейки с тебя. Теть Шура?
– А мне манночки килограмм…
Пиво в магазине было! Два ящика. Запотевшие зеленые бутылки с желтенькой этикеткой и пробкой с выдавленной датой. «Жигулевское». Тридцать семь копеек. Если взять три бутылки, выпить и потом сдать, да добавить копеечку – как раз еще на одну бутылочку набежит. Удобно!
– Слушаю вас, товарищи! Чего хотели?
– А дай нам, Галюня, пива. Четыре бутылочки. И скажи-ка, тетя Маша когда на работу придет?
– С обеда выйдет. А я – в отпуск, вот! Ой, а вы меня до Лерничей не подкинете?
– Подкинем. Только сперва с тетей Машей поговорим.
– Ой! Здорово! Вы, пока ждете, можете на крылечке пива попить. У нас паштет есть, шпротный, будете?
От паштета, как и от предложения попить на крылечке пива, милиционеры отказались, сославшись на дела. Одно дело как раз и было, только, скорее, у Дорожкина – в области профилактики мелкого хулиганства и злоупотребления спиртным. И касалось оно местного ухаря Ваньки Конькина.
Вернувшись из армии года три назад, Ванька устроился на работу в леспромхоз, поначалу вальщиком и сучкорубом, а потом и трактористом, водителем трелевочника. Проживал он с родителями, людьми вполне уважаемыми и достойными, еще имелись две старших сестры – замужем, в Тянске, ну, и полдеревни родственников. Жениться Конькин пока что не собирался, а получая вполне сносные деньги – с премиями и по двести в месяц выходило! – жил себе не тужил, закатываясь на выходные в Озерск или даже в Тянск, погулеванить. Или мог и тут загулять, дома, но это когда родителей не было, при них стеснялся.
Дома в Рябом Пороге располагались хаотично: часть – вдоль дороги, а часть – как кто хотел, по-хуторскому.
– Вон в тех избах вепсы живут, – заглушив мотоцикл, показал Дорожкин. – Мне Лиина, студентка рассказывала, у них всегда окна на юг выходят. А вон тут, вдоль дороги, – русские дома стоят. Конькиных – крайний.
– Да уж вижу. – Игнат хмыкнул, глянув на стоявший у забора трелевочник марки ТДТ-40 м производства Онежского тракторного завода, с выкрашенной ярко-оранжевой краской кабиной и уделанными грязью гусеницами, щитом и лебедкой.
– А грязь-то свежая! – нагнулся участковый. – Значит, и правда – в Лерничи по старой просеке ездил. Там, поди, только на такой штуке и проедешь! Да еще на лошади.
Ревякин покачал головой:
– А как же они продукты в магазин доставляют? То же пиво…
– Да так же, трелевочником. Или на пене. Магазин-то леспромхозовский – с тракторами без проблем.
Пеной назывался металлический лист, загнутый и прицепленный сзади к трактору на манер саней, ну, или сами сани, сколоченные из крепких бревен. Именно таким транспортом доставляли в труднодоступные лесные места все, что нужно для работы и жизни: запчасти, бочки с горючим, продукты и даже, если кому надо было, мебель, хотя обычно использовали самодельную.
Принадлежащий Конькиным бревенчатый дом-пятистенок выглядел весьма солидно: крытая шифером крыша, четыре окна по фасаду, комната на чердаке и большая веранда. На коньке крыши виднелась антенна – конечно, для радио, телевизионный сигнал в этакую глушь не доходил, так что смотреть телевизор ходили в Лерничи, обычно на «Голубые огоньки» и «Кабачок 13 стульев».
Входная дверь оказалась распахнутой, как и ворота. Правда, из будки, громыхнув цепью, ту же выскочил пес – большая, с желтыми подпалинами дворняга. Выскочил, гавкнул пару раз и добродушно завилял хвостом.
– Здорово, Трезор! – улыбнулся Дорожкин.
Участковый всех собак на деревне знал – не первый год работал.
– А что, Трезорище, хозяева-то твои дома?
Пес снова гавкнул.
– Старших нет… А Ванька? Что-что? Говоришь, спит?
Оперативник приподнял брови и восхищенно присвистнул:
– Ну, ты, Игорь даешь! Вот не знал, что ты с собаками разговаривать умеешь.
– Так походишь тут, по деревням…
Подойдя к распахнутому окну, участковый постучал по подоконнику:
– Эй! Есть кто живой?
– Кого там черт принес? – послышался недовольный голос. – Ты, что ль, дядь Леня? Не-е, на рыбалку сегодня не пойду…
– Это не дядя Леня, Вань. Это я – участковый! Мы войдем?
Не дожидаясь разрешения, милиционер тут же прошел на веранду. Подозрительно покосившись на пса, за ним последовал и Ревякин.
Просторная кухня (она же и прихожая), выбеленная, с изразцами печь, большой стол, лавка, застланный чистыми половиками пол, новые городские стулья, покрытые вязаными ковриками из цветного тряпья, на стене – черно-белые фотографии в черных самодельных рамках и в такой же рамке – большое зеркало. Электрическая розетка в простенке была прикрыта вырезанным из голенища старого сапога брызговичком – от молнии. Помогало, нет ли, но так в деревнях делали все.
На столе виднелись остатки вчерашнего гулянья: трехлитровая банка с недоеденными солеными огурцами, черный зачерствевший хлеб, плавленые «Городские» сырки по тринадцать копеек, тарелка «белого» овсяного киселя, залитого подсолнечным маслом, и – в большой чугунной сковородке – жареная с яйцами рыба, вернее сказать, кости. Под столом валялись пустые бутылки.
Дорожкин не поленился, понюхал:
– Самогон! Иван! Ты где есть-то?
В ответ что-то глухо проворчали.
– Там он, в горнице. Зайдем. Люди на тебя жалуются, Иван! – с порога начал участковый.
Ванька Конькин спал в комнатенке сразу за большой «залой», на полу, как говорили местные – «на зини», – на сшитом из мешковины матрасе, набитом свежей соломой. Хотя рядом, напротив круглой, выкрашенной серебрянкой печки-голландки стояла узкая кушетка, над которой висели прикнопленные к стене фотографии (похоже, армейские) и вырезанные из журналов девки. Тут же стояла и новенькая радиола «ВЭФ», между прочим, за сто тридцать целковых! Ну, Конькин мог себе позволить с такой-то зарплатой да премией. Одно слово – леспромхоз…
Завидев незваных гостей, Ванька уселся на матрасе. Похмельный лохматый верзила в синих армейских трусах и выцветшей голубой майке, он чем-то напоминал троглодита или питекантропа. Почему-то Игнат представлял себе этих древних людей именно такими. Ну, не похмельными, конечно, но…
– Так это… Я че натворил-то?
– Да пока ничего. – Сняв фуражку, участковый безмятежно уселся на кушетку. – И вот, чтоб не натворил, сейчас тебя буду профилактировать!
– Че-го-о? – не понял «питекантроп».
– Воспитывать, Вань!
– А-а… – Конькин махнул рукой. – Ну, давай, воспитывай. Только это, мне похмелиться бы… А то башка – у-у…
Да и видно было, что – «у-у»!
Игнат повернулся к стене, от нечего делать рассматривая фотки. Ну да, армейские: солдаты в форме, в танковых шлемах… А вот и знакомый силуэт Т-55! И поновее – Т-62. Средние танки… Однако ж, кто их фотографировать-то разрешил? Ну да солдат на выдумки хитер. Особенно когда на дембель скоро. Рядом, на гвоздике, висела самодельная деревянная медаль «За бронетанковое обаяние» и грамоты за отличную службу. Может, не такой уж и питекантроп этот Конькин, а?
А это еще что? Ревякин подошел к окну: на подоконнике лежала синяя шариковая ручка. Импортная, в СССР еще таких не делали – с производством пишущего узла не справлялись. Интересно, откуда она у Конькина? Вообще, зачем «питекантропу» авторучка? Да ведь такая же… А что, если…
– В общем, я тебя предупредил, чтоб вел себя потише, – между тем профилактировал участковый. – Здесь вот распишись…
Дорожкин протянул свою ручку – обычную, чернильную. Ею Ванька и расписался.
Почему не вспомнил, что есть своя? Не похвастал новомодной вещицей? Забыл? Или…
Надо бы уточнить.
– Это к вам что, уже шестьдесят вторые поступили? – Опер начал издалека.
– Дак я первый и получил! – с гордостью ответствовал Конькин. – Как лучший механик-водитель.
– А у нас только пятьдесят пятые были. Там пальцы иногда…
– …Знаю! – Взгляд «питекантропа» вдруг стал куда более осмысленным и даже налился симпатией. – Тоже танкист?
– Танкист, – признался Ревякин. – Ленинградский военный округ.
– А я – под Вологдой…
– Слышь, танкист. – Игнат взял с подоконника ручку. – Это у тебя откуда?
– Это? – Судя по всему, Конькин вполне искренне попытался вспомнить. Только вот вспоминалось плохо. И ясно – почему.