Спросил, как дела у девочки, в ту же минуту с раздражением услышав визгливое музыкальное сопровождение телерекламы. Ариана сказала, девочка уже умеет смеяться. От ее доверительного тона словно обдало теплом. Имя у нее теперь тоже есть – Амне. Ариана спросила, нравится ли имя, и тут же перескочила на другое – язвочки на коже малышки заживают удивительно быстро.
– Знаешь, я так рада, так рада! – Она улыбнулась совершенно свободно.
Он же смотрел на нее огорченно. Из этих рапортов о достигнутых успехах предельно ясно следовало, что он тут лишний. Представилось, как она со своим Ахмедом придумывали имя ребенку, шептались под одеялом.
Ах да! Как же он чуть не забыл о подарке! Ринулся – на цыпочках – в прихожую, вернулся с туфельками. Ариана вытерла руки передником и развернула пакетик.
– Хорошенькие, – сказала она и поставила туфельки на стол. Потом поцеловала его и так долго выражала свою радость, что ему стало страшно неловко. Ну что тут такого удивительного? Разве не понятно – решил принести что-то в подарок, для ребенка, которого в конце концов он «нашел» вместе с Арианой.
– Ты удивительно милый, – сказала она.
– Он собирается жениться на тебе? – спросил он.
– Что за глупости! – Она не знала, как реагировать – рассердиться или вздохнуть: мол, скучно об этом говорить. – Хочешь верь, хочешь – нет, но мне совершенно не нужно, чтобы у вас, у тебя с Ахмедом, началось тут какое-то соперничество.
– Почему бы и нет? – Он снова вытащил из кармана письмо, да зачем? – оно ведь и в первый раз не произвело ни малейшего впечатления. Уткнувшись лбом ей в плечо, он сказал: – Да, ты уже сделала выбор.
– Ничего я не сделала. И вообще с какой стати я должна между кем-то выбирать? По-моему, ты меня не понимаешь. Я хочу жить здесь, в Ливане, с моим ребенком. Вот тебе и весь выбор!
– Да, и хочешь найти подходящего отца для ребенка.
– Допустим. Ну и что? Я и неподходящего могла бы найти. Очень прошу тебя, перестань. Твои упреки меня расстроили. А я не желаю расстраиваться. И не собираюсь я замуж, ни за Ахмеда, ни за тебя.
При этих словах он почувствовал удовлетворение, правда ненадолго, все-таки не давал ему покоя этот вопрос – после уже, когда она попросила уйти из кухни и не мешать ей, а если позвонят в дверь, открыть, ну да, должны прийти супруги Тальхар. И еще попросила все-таки попробовать спокойно поговорить о чем-нибудь с Ахмедом.
– Он кто вообще – палестинец?
– Нет, ливанец.
Может быть, она была правдива, говоря о тебе, подумал он, и солгала о своих намерениях относительно Ахмеда. Почему этот парень не лупит врагов на фронте, что его удерживает здесь – трусость или похоть? Он не сказал больше ни слова, только обескураженно смотрел на Ариану, пока в прихожей не раздался звонок. Тогда вышел из кухни, но Ахмед уже открыл дверь и весело встречал гостей. Ах, значит, они знакомы. Ахмед, оказывается, успел подружиться со знакомыми Арианы. И наверняка они не раз вместе проводили время, наверняка эта семейная пара приглашала их к себе, и она ходила к ним в гости с Ахмедом, не с тобой. Если вдуматься, что ты имеешь против Ахмеда? Ничего. А почему бы Ариане не завести знакомства с арабами, что тут странного? Она же столько лет живет среди арабов. Он представился. Женщина тоненькая, лицо у нее преждевременно постаревшее, измученное заботами. Перво-наперво спросила, где именно он живет в Германии, в ответ он рассказал о «родных краях», выяснилось, что она о них слышала – спросила, эти ли места называют Люнебургской пустошью. У ее мужа, господина Тальхара, левая сторона лица была изуродована – пересадка кожи, после которой остались неровные, зазубренные края и грубые швы. Даже заметны черные точки, оставленные иглой хирурга, жуткая картина, будто под кожей засели чесоточные клещи. Поздоровавшись и немного поговорив с этой парой, он вернулся на кухню и взял у Арианы поднос с аперитивами. Подумал: наверное, она считает, что у него если не вконец ужасный, то тяжелый характер. Обошел всех, предлагая аперитивы.
– Кто бы мог подумать – ведь все мы живы! – сказала госпожа Тальхар.
Ариана обернулась и посмотрела на Лашена, наморщив лоб. Что с ней такое?
– Бригитта и Башир, ее муж, живут в Рас Бейруте, – тоже по-английски пояснила Ариана, – там ничего с тобой не может случиться, если сам не полезешь на рожон.
Все засмеялись, только левая половина лица Башира была неподвижна, жесткая, негнущаяся подушка, кусок мяса. Самому не верится, что ты находишься здесь, подумал он, какое огромное примиряющее неведение встало между тобой и тем, вчерашним, что ты совершил. Вот топчешься тут перед ними, не то прожженный малый, не то смущенный страдалец, и все на тебя глазеют.
– Давайте говорить по-английски, так будет лучше, – предложила Ариана.
Башир поинтересовался, где он живет, какие репортажи пишет, для какой немецкой газеты. Он подробно ответил, добавил также, что поневоле чувствует себя здесь как турист, который осматривает прославленные достопримечательности. Упомянул, что бывает в районах боев.
– Знаю я, кто он, – сказал Ахмед и начал водить пальцем по краю своего бокала.
Пришлось улыбнуться, хотя от испуга дух захватило.
– А ты и не сказал мне, что знаешь, – заметила Ариана. И взяла его под руку; от шока бросило в жар, но теперь знобило от холода. Наверное, еще и побледнел. Он плеснул в бокал мартини, ужасно хотелось поежиться или головой покачать, что ли, потому что мышцы на шее сильно свело. Хотя все продолжали говорить и на него не смотрели, он знал – все ждут от Ахмеда объяснения. И тот скажет: он, Лашен, убил человека своей веры, христианина, и когда же? – когда нашел безопасное укрытие в подвале, среди своих братьев во Христе.
Но Ахмед без всяких комментариев сообщил, что прочитал одну из статей Лашена, ту, в которой автор высказывает свою точку зрения, мол, в безумии и зверствах войны повинны в равной мере обе стороны.
– Нет, совсем не это моя точка зрения, – возразил он. – Я показал, что подлинными поджигателями этой войны являются Жмаель и Шамун.
Он вздохнул с облегчением. Теперь можно продолжать: в Германии его статью резко критиковали за односторонность, что не соответствует действительности. Упрек в односторонности, конечно, возможен, но в данном случае это ложь. Уж конечно, он не может переписывать то, что печатает ООП в своих пропагандистских листках.
– Зачем оправдываетесь? – спросил Ахмед.
– Я не оправдываюсь. Но вы упрекнули меня. Надеюсь, на упрек ответить разрешается?
– Вы немец из ФРГ, поэтому об упреках нет речи.
– Пожалуйста, не ссорьтесь! – вмешалась Ариана. – Давайте сядем за стол. Сейчас я принесу ужин. – Она ушла на кухню.
Бригитта Тальхар из вежливости приняла сторону Лашена:
– Мусульмане, друзы и палестинцы тоже совершали кошмарные убийства.
– С этим я и не спорю, – сказал Ахмед.
– Я еще не упомянул о Дамуре, – сказал Лашен, – и не хочу говорить сейчас об этой акции, но я хочу сказать, я сам был в Дамуре и видел больше того, что могу написать.
– Ваши статьи служат не для развлечения, так что неважно, сколько вы напишете.
Двинуть бы, зажмурившись, по морде этого типа, но нельзя, из-за Арианы, он не может позволить себе хоть чем-то осложнить ей жизнь. Она, кстати, поставила на место Другого друга:
– Ахмед, не будь агрессивным. Вы же не враги и даже не соперники, что прошу вас обоих зарубить себе на носу. Или мое мнение для вас ровно ничего не значит?
Она зажгла свечи, Тальхары уже сидели за столом.
Во время ужина Лашен подумал, что Ахмеда можно, пожалуй, вывести из себя, разозлить, чтобы пустил в дело свой пистолет.
За ужином много говорили о девочке. Ариана приготовила жаркое из ягненка и поставила бутылку бо-жоле. Бригитта Тальхар, видимо, была неплохо осведомлена о делах ребенка, Ахмед тоже – он рассказал, что однажды Амне схватила его за нос и при этом засмеялась. А Лашен чувствовал сильное смущение, если кто-то, говоря об Амне, смотрел на него. Ел без аппетита и обрадовался, когда ужин закончился. Судя по всему, Бригитта и Ахмед в течение целого дня имели, так сказать, свободный допуск к ребенку. А господин Тальхар не приходил посмотреть на девочку, потому что занят выше головы или просто не хотел. Значит, только тебя настоятельно просили не появляться в этом доме, подумал он.
Вскоре нашелся повод для общего веселья – Бригитта Тальхар совершенно серьезно заявила, мол, ей кажется, что у ребенка уже в первые дни появилось большое сходство с Арианой, даже чисто внешнее. Ариана салфеткой вытирала слезы, выступившие от смеха.
– Не смейтесь, не смейтесь! – сказала она. – По-моему, Бригитта в чем-то права. Или вы, чего доброго, и правда считаете, что сходство передается только с кровью? А я вот не сомневаюсь: Амне становится все более похожей на меня. Нет, не подумайте, будто мне этого хочется из тщеславия, просто я думаю, так оно и есть.
Господин Тальхар, пивший только минеральную воду, усмехнулся – Бригитта, должно быть, спьяну городит чепуху. Оказывается, она сказала и еще кое-что – что Амне похожа на Ахмеда, правда, тут же извинилась и взяла свои слова обратно. Вот теперь Ариана не засмеялась, а серьезно и озабоченно взглянула на Лашена.
– Извини, извини! – повторила Бригитта, но таким тоном, будто лишь по настоянию супруга соглашается взять назад свои слова, в которых тем не менее все – чистая правда.
Какое непринужденное и беззаботное настроение у Арианы. Ты ей не нужен. Ей и Ахмед не нужен. Она осталась верна своему умершему мужу. Тот не был борцом по натуре. Впрочем, у Арианы уже нет контактов с ливанскими христианами – с тех самых пор, как Рю Дамас превратилась в демаркационную линию, через которую прохожие переходят с риском для жизни, а водители на всякий случай гонят на предельной скорости. Однажды она рассказала, что несколько раз ездила в Ашрафие за хлебом. И в одной из таких поездок подобрала в Айн Руммане немецкого коллегу, сотрудника посольства, – тот попал под обстрел, и его машина сгорела. Они погрузили вещи немца в машину Арианы, набив ее до отказа, и на бешеной скорости пронеслись через площадь Независимости.