Я закурил сигарету.
– На редкость здравая мысль, Дживс. Как вы до нее додумались?
– Меня натолкнул на нее сам полицейский, сэр, когда я с ним болтал. Из его слов я заключил, что он и в самом деле подозревает вас в похищении своей каски.
– Меня? Но почему, черт подери? Ведь я его почти не знаю. Я думал, он подозревает Стиффи.
– Сначала он действительно подозревал мисс Бинг, сэр. И до сих пор считает ее вдохновительницей преступления. Однако, по его мнению, у барышни был соучастник, который выполнил черную работу. Как я мог заключить, эту версию поддерживает и сэр Уоткин.
В памяти всплыло начало моего разговора с папашей Бассетом в библиотеке, и я наконец-то понял, чего он добивался. В словах, которые казались мне тогда пустым сотрясанием воздуха, я уловил зловещую подоплеку. Я-то думал, мы просто сплетничаем о волнующих событиях, которые только что произошли, а он на самом деле прощупывал меня и даже допрашивал.
– Но почему он решил, что соучастник – я?
– Когда полицейский встретил вас сегодня под вечер на дороге, он обратил внимание, что между вами и мисс Бинг существуют теплые, сердечные отношения. А когда он нашел на месте преступления перчатку, его подозрения усилились.
– Дживс, я вас не понимаю.
– Он считает, сэр, что вы влюблены в мисс Бинг и носили ее перчатку у сердца.
– Если бы я носил ее у сердца, как бы я умудрился ее уронить?
– По его представлению, сэр, вы достали ее, чтобы прижать к губам.
– Ну, это уж слишком, Дживс. Чтобы я стал прижимать к губам перчатки в тот самый миг, когда готовлюсь умыкнуть у полицейского каску?
– Вероятно, так поступил мистер Линкер, сэр.
Я хотел было объяснить Дживсу, что в любой ситуации Линкер поступит совсем не так, как обыкновенный, нормальный человек, у которого в голове чуть больше мозгов, чем у выскакивающей из часов деревянной кукушки, но мне помешал вновь появившийся Гасси. Он был окрылен, я понял, что дела идут неплохо.
– Берти, Дживс оказался прав, он будто прочел мысли Юстаса Оутса.
– Его заинтересовало твое сообщение?
– В жизни не видел, чтобы полицейский пришел в такое волнение. Он чуть не бросил свой пост и не помчался сломя голову сюда.
– Почему же не помчался?
– Не осмелился, ведь сэр Уоткин велел ему стоять на посту у двери.
Я понимал психологию этого человека. Он был в точности как тот парень, который стоял и стоял на горящей палубе, когда все остальные с нее попрыгали.
– В таком случае он, надо полагать, сначала известит папашу Бассета о ставших ему известными фактах и после этого попросит позволения действовать?
– Да. Думаю, он явится с минуты на минуту.
– Гасси, тогда тебе не надо быть здесь. Иди-ка лучше в холл.
– Бегу. Я только пришел рассказать.
– Как только он отойдет от двери, ты сразу в гостиную.
– Конечно. Положись на меня. Дело не сорвется. Дживс, это была гениальная мысль.
– Благодарю вас, сэр.
– Представляете, какой камень у меня с души свалился, ведь через пять минут все будет улажено. Об одном я только жалею, – задумчиво произнес Гасси, – зря я отдал старику блокнот.
Он сообщил об этом чудовищном поступке словно бы мимоходом, и я не сразу понял, какими последствиями он чреват. Когда же осознал, ужас проник в каждую клеточку моего тела. Казалось, я сижу на электрическом стуле и палачи уже включили ток.
– Ты отдал старику блокнот?!
– Да. Когда он уже уходил. Я подумал, там есть ругательства, которые я забыл.
Я схватился дрожащей рукой за каминную полку, иначе бы упал.
– Дживс!
– Слушаю, сэр?
– Еще бренди!
– Сейчас, сэр.
– И что вы носите его в маленьких рюмках, как будто это радий? Принесите бутылку.
Гасси вроде бы удивился.
– Берти, что-нибудь случилось?
– И ты еще спрашиваешь! – Я горько засмеялся. – Ха! Ну, ты меня доконал.
– Да о чем ты? Почему доконал?
– Неужели ты не понимаешь, идиот несчастный, что ты натворил? Теперь уже ни к чему красть корову. Если старик Бассет прочел то, что написано в блокноте, он никогда тебя не простит.
– Почему?
– Ты видел, какое впечатление это произвело на Спода. Уж если Спод осатанел, читая о себе горькую правду, неужели ты думаешь, она понравится папаше Бассету?
– Но он уже слышал о себе горькую правду. Я рассказывал тебе, как отделал его.
– Это еще могло сойти тебе с рук. «Пожалуйста, постарайтесь понять меня… я погорячился… вышел из себя», ну, и так далее. А вот хладнокровно записывать изо дня в день наблюдения в мельчайших подробностях – о, это совсем другое дело.
Наконец-то он понял. Лицо снова позеленело. Рот открылся, потом закрылся, как у золотой рыбки, которая нацелилась склевать муравьиное яйцо, а другая золотая рыбка ее опередила и перед самым носом слопала.
– Какой же я болван!
– Первостатейный.
– Что делать?
– Не знаю.
– Берти, придумай что-нибудь!
Я принялся напряженно думать, и старания мои увенчались успехом.
– Скажи, что́ именно произошло в конце этой вульгарной сцены? Ты отдал ему блокнот. Он сразу же воткнулся в него читать?
– Нет, сунул в карман.
– И, судя по его виду, по-прежнему намеревался принять ванну?
– Да.
– Тогда расскажи, в какой карман он его положил? В смысле – в карман чего? Что на нем было надето?
– Халат.
– А под халатом – думай, Финк-Ноттл, хорошо думай, от этого твоя судьба зависит, – а под халатом была рубашка, брюки и прочее?
– Да, брюки на нем были, я обратил внимание.
– Тогда надежда еще есть. Расставшись с тобой, он наверняка пошел к себе в комнату разоблачиться. Ты говоришь, он здорово разозлился.
– Раскалился докрасна.
– Очень хорошо. Знание человеческой природы дает мне основание предположить, что субъект в столь возбужденном состоянии не станет тратить время, шаря по карманам в поисках блокнота, который куда-то сунул, и тем более знакомиться со сделанными в нем записями. Он сбросит одежду и поскорее в ванную. Блокнот наверняка все еще в кармане халата, а халат он, без сомнения, кинул на кровать или на спинку стула, и тебе нужно прокрасться в его комнату и взять блокнот.
Я ожидал, что столь ясное логическое построение вызовет радостный возглас и бурные изъявления благодарности. Но Гасси лишь в сомнении водил ногами по ковру.
– Говоришь, надо прокрасться в его комнату?
– Да.
– Пропади все пропадом!
– В чем дело?
– Ты уверен, что другого способа нет?
– Конечно, уверен.
– Понятно… Берти, может, ты сходишь туда вместо меня?
– Нет.
– Многие бы пошли, не отказались помочь старому школьному другу.
– Мало ли на свете дураков.
– Берти, неужели ты забыл нашу прекрасную юность, школьные годы?
– Забыл.
– Не помнишь, как я поделился с тобой последней плиткой молочного шоколада?
– Не помню.
– А ведь я отдал тебе половину, и ты сказал, что сделаешь для меня все, если понадобится… Но если эти клятвы – святые клятвы, как назвали бы их некоторые, – ничего для тебя не значат, что ж, говорить нам больше не о чем.
Он потоптался в комнате, как та самая кошка в пословице, потом вынул из нагрудного кармана фотографию Мадлен Бассет и впился в нее взглядом. Наверное, черпал в ней силы. Вот глаза его заблестели. Лицо утратило рыбье выражение. Он вышел с решительным видом и тут же вернулся, да еще дверь за собой захлопнул.
– Берти, послушай, там Спод!
– Ну и что?
– Он бросился на меня.
– Что-о-о, бросился на тебя?
Я нахмурился. Я терпелив, но не надо испытывать мое терпение. Неужели после всего, что я сказал Родерику Споду, он не сдался? Невероятно! Я распахнул дверь и убедился, что Гасси не обманул меня. Спод действительно был в коридоре.
Увидев меня, он стал ниже ростом.
– Спод, вам что-нибудь от меня нужно? – обратился я к нему сурово, ледяным тоном.
– Нет, нет, ничего. Благодарю.
– Иди, Гасси, – сказал я и остался стоять, наблюдая, как он прошел мимо этой гориллы, стараясь держаться как можно дальше, и скрылся за углом. Убедившись, что все благополучно, я обратился к Споду.
– Спод, – произнес я ровным, бесстрастным тоном, – я приказал вам оставить Гасси в покое или не приказывал?
Весь его вид выражал мольбу.
– Пожалуйста, Вустер, может быть, вы позволите мне хоть как-нибудь его проучить? Ну самую малость: хотя бы дать пинка под зад?
– Никогда.
– Конечно, все будет, как вы скажете. – Он удрученно поскреб щеку. – А вы читали этот блокнот, Вустер?
– Нет.
– Он написал, что мои усы в точности похожи на бледное грязное пятнышко, которое осталось на краю кухонной раковины после того, как там раздавили таракана.
– У него всегда был поэтический склад ума.
– А когда я ем спаржу, перестаешь верить, что человек – венец творения.
– Да, помню, он говорил мне. Кстати, он прав. Я обратил внимание за ужином. Совет вам на будущее, Спод: берите овощи в рот деликатно и беззвучно. Не спешите, не набрасывайтесь на них с чавканьем. Старайтесь помнить, что вы человек, а не акула.
– Ха-ха-ха! Человек, а не акула! Очень остроумно, Вустер. Отлично сказано.
Он снова засмеялся – не скажу, чтоб очень искренне, как мне показалось; и тут подоспел Дживс с графином на подносе.
– Принес бренди, сэр.
– Что-то вы долго, Дживс.
– Да, сэр. Я снова приношу извинения за столь долгое отсутствие. Я задержался с полицейским Оутсом.
– Вот как, опять болтали?
– Не столько болтал, сэр, сколько останавливал ему кровь.
– Кровь?
– Да, сэр. С полицейским произошел несчастный случай.
Легкая досада мгновенно улетучилась, ее место заняла жестокая радость. Жизнь в Тотли-Тауэрсе закалила меня, благородные чувства притупились, известие, что с полицейским Оутсом приключился несчастный случай, вызвало у меня ликование. Честное слово, только одно могло доставить мне еще большее удовольствие: весть о том, что сэр Уоткин Бассет наступил на кусок мыла и всей своей тушей грохнулся в ванну.