— Борис Эдуардович?
Ответом была тишина.
Вернулся? И лег спать?
Женщина постучала опять. Погромче…
И снова в ответ тишина.
И тогда она нажала ручку двери.
Но дверь была заперта.
Светлана Дмитриевна поежилась…
Надо сказать, что темнота гулкого коридора, освещенного лишь в самом конце, у входной двери, лампочкой, начинала действовать ей на нервы.
В общем, они уже довольно давно оставались здесь, в этой квартире, только вдвоем со стариком Роппом…
Квартиру расселяли, новые жильцы в опустевших комнатах больше не появлялись… И, надо признаться, пустынные выселенные комнаты странным образом действовали на нервы.
А после того как еще исчез и ее сосед, Светлана Дмитриевна и вовсе чувствовала себя достаточно неуютно.
Это была не просто большая квартира, это была большая пустая квартира.
Чувствуя, как зябнут ноги — у двери старика был невероятный холод, — женщина протянула руку наверх и нащупала над дверью, на узком выступе, ключ.
Это было место, где Ропп обычно оставлял ключ, чтобы по стариковской рассеянности не потерять его где-нибудь на улице.
Он не боялся этого делать… «Красть у меня все равно нечего!» — любил повторять сосед.
Когда Ропп возвращался домой, он доставал ключ, открывал дверь…
И вот сейчас ключ по-прежнему лежал на месте.
А в комнате Роппа — Светлана Дмитриевна ясно это слышала! — кто-то только что был.
Именно оттуда слышалось знаменитое ропповское пощелкивание суставов.
— Борис Эдуардович? — совсем осевшим от волнения голосом позвала Светлана Дмитриевна.
Но теперь не слышно было и этого ужасного хруста.
Светлана Дмитриевна даже нерешительно оглянулась на висевший в коридоре телефонный аппарат. Может, позвонить?
Но что она скажет милиции? Еще привлекут за ложный вызов…
Ей уже сказали там, когда она позвонила и сообщила, что ее сосед не появляется, чтобы попусту не отнимала у занятых людей время, а подождала месячишко-другой и уж потом, если так уж хочется, подавала заявление…
Светлана Дмитриевна не могла с уверенностью утверждать, что ей так уж хотелось, — и подавать заявление не стала.
Вот и теперь она решила все-таки пока не звонить…
Светлана Дмитриевна похолодевшими пальцами сняла с выступа над дверью небольшой ключ.
Щелкнул замок…
И дверь со скрипом, конечно, — у старика вообще все скрипело и щелкало — старость, как известно, не радость! — открылась в темную комнату.
Светлана Дмитриевна на ощупь нашла выключатель около двери.
Но свет отчего-то не включился.
На подкашивающихся от ужаса ногах соседка Роппа стояла на пороге темной комнаты…
Углы комнаты таяли в темноте… только из-за ее спины из коридора падала узкая слабая полоска света.
Прямо перед Светланой Дмитриевной в нескольких шагах был письменный стол, за которым обычно работал Ропп…
И на нем, как обычно, лежала раскрытая книга.
Но на сей раз ее раскрытые веером страницы будто даже чуть подрагивали, как будто их только что листали…
Было ощущение, что человек, который ее читал, только что встал из-за стола.
— Борис Эдуардович? — позвала женщина.
Она понимала, конечно, что это глупо: как он мог находиться в запертой снаружи на ключ комнате?
Комната подтвердила ее подозрения в собственной глупости — ответила тишиной, абсолютной тишиной.
Светлана Дмитриевна сделала несколько шагов на негнущихся от страха ногах вперед, к письменному столу.
Теперь раскрытая книга была перед ней.
Светлана Дмитриевна заглянула в нее.
Посреди страницы что-то темнело.
Это было пятно.
Точнее, пятнышко…
И оно чуть вроде бы поблескивало… Поблескивало влажно в слабом свете, падающем из-за спины Светланы Дмитриевны.
Женщина протянула руку и осторожно дотронулась кончиком указательного пальца до странного пятна.
И, вздрогнув, в ужасе отдернула руку…
Пятно, как ей показалось, было влажным.
Она поднесла кончик пальца поближе к глазам и… Чуть не закричала, пятясь и торопясь покинуть комнату Роппа.
В своей комнате, на свету она внимательно оглядела ладонь.
Странное пятно оставило на пальце едва заметный бурый след.
Очевидно, что это была кровь.
«Глинищеву все-таки не следует совсем сбрасывать со счетов… — рассуждала сама с собой Светлова. — Какой там Алена назвала адрес, когда вызывала такси для старушки родственницы? Декабристов, дом двенадцать, квартира двадцать три?»
Память Светлову еще никогда не подводила.
Одинокие пожилые дамы обычно страдают от недостатка общения — хлебом не корми, дай с кем-нибудь поболтать. Кроме того, они бывают чрезвычайно сентиментальны.
На том и строился нехитрый Анин расчет.
Однако кошка, которую Светлова подобрала на улице возле дома на улице Декабристов и держала трепетно на руках, когда звонила в квартиру двадцать три, не произвела на хозяйку, открывшую Ане дверь, особого впечатления.
— Нет, это не моя, — сухо заметила пожилая, тщательно причесанная дама.
— А приютить вы ее не могли бы? Хотя бы временно… А то на улице холодно.
— Не могли бы. Я кошек не люблю. Как Антон Павлович Чехов, — добавила дама, явно прикрываясь авторитетом классика.
— Как же быть?
— Да оставьте вы ее на лестнице… У нас тут есть одна кошатница безумная в подъезде — не волнуйтесь, мигом подберет. Для нее кошкой больше, кошкой меньше — уже не имеет значения, все равно сбилась со счета.
— Да-а? — недоверчиво протянула Светлова.
— Да.
— Понимаете, я-то сама не могу ее взять… Тороплюсь. Просто тут по делам проходила мимо… Я из отдела социальной помощи одиноким старикам, — ненароком обронила Аня.
— А что, есть такой отдел? — удивилась дама. — Как мило!
— Есть… Теперь есть. Понимаете… Видите ли, когда речь идет о беспомощных стариках, общество должно…
— Вы меня приятно удивили, дорогая! Знаете… Вы кошку-то оставьте. А сами заходите. Меня зовут Рина Васильевна.
Более оригинальной старой дамы Светловой в жизни своей видеть не приходилось.
— Руки помойте после кошки. Я как раз собираюсь завтракать, и мне нужна помощь.
Следующие полчаса Светлова мыла раковину на кухне, варила яйца всмятку и накрывала на стол.
Наконец, когда новоявленная Золушка-Светлова все сделала, ее пригласили милостиво к столу.
— Садитесь, — молвила важно Рина Васильевна.
Светлова скромно присела.
Критически оглядывая сервированный стол, дама устроилась напротив…
Она взялась за серебряную ложечку, только когда Светлова поправила край завернувшейся салфетки.
Не обрети сервировка стола совершенно законченного вида, Рина Васильевна, очевидно, даже бы не шелохнулась.
— Яйцо вы все-таки переварили… — заметила, поморщившись, Рина Васильевна.
Аня с нескрываем интересом смотрела на даму.
Рина Васильевна поняла ее взгляд:
— Знаете, вы правы… Я действительно привыкла, что все делают за меня. В детстве у меня был хронический отит, и мне нельзя было наклоняться, так мама ничего мне не разрешала делать — никакой работы по дому. Ну, так и повелось.
— А кто же все это делает, когда…
— Когда я одна? Ну… Сейчас это делает одна моя родственница.
— Какое самопожертвование!
— Да никакого. Просто я завещала ей и ее мужу свою квартиру, чтобы они за мной ухаживали. С таким условием. А кто раньше все за меня делал, интересно вам знать? Ну, в общем, всегда находился кто-то… Так уж получается, поверьте моему опыту: если очень не хочешь что-нибудь делать — всегда найдется кто-то, кто это сделает за тебя. Надо только очень захотеть это «что-то» не делать.
— Интересная мысль…
— Сказать вам честно, дорогая, я ни разу в жизни не мыла пол.
— Это фантастический результат, — похвалила старушку Светлова.
— По моему глубокому убеждению, человек является в этот мир не для того, чтобы мыть полы.
— Возможно, — вздохнула Светлова. — Но иногда приходится изменять своему предназначению… А эта ваша родственница — она, наверное, не замужем? Потому и время есть за вами ухаживать?
— Алена? — В ответ старушка только пожала плечами. — Да замужем она, и у нее ребенок маленький. Все успевает! Муж, правда, у нее тюфяк. Алексей — тюфяк! Работа — диван — телевизор.
— Да? Наверное, вашей Алене скучно. Молодая женщина… Такое времяпрепровождение не назовешь интересным… Три «к» — киндер, кирха, кухня? Бедняжка. А вокруг столько соблазнов…
— У Алены соблазны?! — Глазки Рины Васильевны остро блеснули. Было видно, что старушка вырулила на любимую тему. — Да что вы! Какие соблазны?! Оставьте, дорогая… Алексис, ее муж, конечно, тюфяк. Но и Алена как женщина — ни рыба ни мясо. В предыдущем воплощении она была, конечно, суфражисткой и синим чулком. Я ей говорю: «Ну хотя бы один раз что-нибудь накрась! Ногти, или глаза, или губы… Хотя бы ради эксперимента! И надень что-нибудь, кроме этих бесформенных портков, которые ты почему-то называешь джинсами! А эти ужасные туфли «не балуй!» — на неизменном низком каблуке?! Избавься от них, умоляю! А эти ужасные очки?! Да ты в них вообще похожа на Чернышевского!»
— Ну надо же… — лицемерно вздохнула Светлова. — Как все запущено…
— Да у нее сроду никаких ухажеров! Кому, скажите, придет в голову флиртовать с Чернышевским? Так нет, ни в какую — никакой вульгарной косметики! Блюдет наша Алена высокое происхождение Глинищевых.
— Происхождение?
— Ну да… Фамилия ее мужа, надо сказать, ведь очень древняя.
— Голубая кровь?
— О да! Конечно, вы не думайте ничего такого… У меня-то лично нет этого снобизма. Я отношусь к этому с должной мерой иронии…
— К чему «к этому»?
— Ну, к родословной, происхождению.
— Зачем же с иронией? Наверное, это приятно…
— Не то слово! Верите ли, милочка, у них, у Глинищевых, даже есть свое семейное привидение. Как говорится, ну что за аристократ без своего привидения, вы согласны?