Обо всем этом и размышлял философски следователь Феоктистов, дожевывая свой бутерброд с «Докторской» колбасой и совсем не подозревая о том, какие последствия может иметь его диалог с активистом Дворянского союза.
Звонок был странный.
Генриетта подняла трубку, и чей-то сиплый, непонятно даже чей — женщины, мужчины, старика? — голос спросил:
— Это Генриетта?
— Да, я слушаю… — ответила рыжая.
И в ответ услышала гудки.
Трубку бросили.
Генриетта надела синее пальто-дутик… Убрала под капюшон свои буйные рыжие кудри, чтобы волосы не намокли — за окном падал снег! Застегнула на пальто — вжик! — «молнию» до самого носа и взяла в руки пластиковый мешок с мусором.
Такие пальто-дутики в этом сезоне носили все. Их носили даже, говорят, дамы, привыкшие к «от кутюр».
Вот хорошая одежда: хоть тебе «кутюр», хоть мусор выносить… И в пир и в мир… Теплое легкое — нечто среднее между спальным мешком и скафандром, в котором выходят на орбиту, — защищает почти от макушки до пяток!
У Светловой, кстати, подумала Генриетта, было очень похожее… Тоже синее… и такое же длинное.
Генриетта Ане еще сказала, когда его увидела: вот мода — даже непонятно, кто из нас с тобой на сносях! И ты — дутик, и я дутик.
В эту осень все было дутое: шапки, даже такие сумки появились, пальто, куртки, безрукавки — словом, такая мода… В этом теперь не только на лыжах можно было кататься, а хочешь в театр — иди, пожалуйста… Мода вполне допускает.
Мусор Генриетта выносила обычно часов в одиннадцать утра, когда заканчивала убирать квартиру. Мусоропровода у них в доме не было — такой старый дом. Но Ладушкин, который в этом доме родился и вырос, говорил: это хорошо — тараканов не будет.
Ладушкин всему, когда речь шла о его родном доме, находил оправдание. Мусоропровода нет — тараканов не будет, лифт не работает — и не надо; полезно, чтобы быть в форме.
Генриетта забросила пластиковый мешок с мусором в контейнер и направилась обратно к подъезду.
Это был, наверное, первый по-настоящему морозный денек. Неожиданный и ранний — октябрь ведь еще. Но что делать — все смешалось в природе. Осенью — снег, потом зимой — дождь. Такое положение вещей теперь становилось привычным.
Во дворе стояла тишина: взрослые на работе, дети в школе или детском саду. Кругом лежал нетронутый, едва выпавший снежок.
Только к их подъезду тянулась цепочка — так ясно отпечатались! — странных следов. Каких-то, ну правда, очень странных… Огромные — от пары здоровенных башмаков, и рядом еще как бы лишний… Третий. Круглый, как от пятака. Две ноги — и третья.
Не придавая особого значения своим «следопытским» наблюдениям, Генриетта зашла в подъезд.
Захлопнулась с грохотом за ее спиной дверь… Ну и дверь у них все-таки: словно пушка бабахает, возвещая о приходе корабля! А это всего-навсего человек в подъезд вошел. Ох уж эти «условия проживания»! Дверь возвещает, понимаешь, а домофона в подъезде нет. Лучше бы, конечно, наоборот.
Генриетта поднималась к лифту, слушая звук собственных шагов… Вошла в пустой лифт. Хорошо хоть работает… Нажала кнопку с цифрой «четыре». Лифт у них останавливался между четвертым и пятым этажами, и к квартире надо было еще спуститься на один лестничный марш. Ну такой, блин, дом своеобразный.
Генриетта вышла из лифта и направилась было к своей двери.
Неожиданно ее привлек какой-то звук…
Щелк… Щелк-хруст… Это было пощелкивание.
Почти рядом с лифтом, на лестничной площадке, в проеме окна спиной к ней стоял человек…
Старик.
Видавшая виды фетровая шляпа с низко опущенными обвисшими полями — почти колпак… Длинное, до пят, пальто — про такие в книжках пишут «габардиновое», сгорбленная спина, опустившиеся плечи, какие-то ужасные ботинки — в таких ходят только старики. Кажется, что они так и шаркают не из-за возраста, а из-за того, что у них разбитые, спадающие с ног, старые башмаки — как будто найденные на помойке.
Кроме того, старик опирался на палку — массивную черную палку с набалдашником.
«Вот откуда этот круглый след… — подумала Генриетта про следы на снегу. — Две ноги… и еще третья… как в детской считалке».
Повернувшись к старику спиной, Генриетта стала спускаться к своей квартире.
Сделала шаг вниз по ступенькам… Может, все-таки спросить его, подумала Генриетта, что он тут делает? Ведь в их подъезде таких чудных экземпляров нет…
Ждет кого-то?
Не застал дома и приходится старому ждать на лестнице?
Раздумывая над ответом на этот вопрос, Генриетта медленно оглянулась…
Первое, что она увидела, — это глаза. Точнее, прорези на черном страшном лице. И сузившиеся от ярости зрачки — так они обычно суживаются перед броском у хищника…
Генриетта попятилась.
И это мгновение ее спасло… Занесенная над ее головой толстая тяжелая палка с бронзовым массивным набалдашником, не уклонись Генриетта в это решающее мгновение, угодила бы ей точно по черепу.
И если бы не расколола его пополам, как орех, так точно бы проломила…
Удар был сверху вниз. С таким хорошим замахом и столь сокрушительным предметом…
Хуже мог быть только падающий на голову трамвай…
Столь счастливо избежав черепно-мозговой, явно не совместимой с дальнейшей жизнедеятельностью травмы, Генриетта кубарем скатилась по ступенькам вниз.
Рыжая миновала лестничный пролет за воистину рекордное время. В какие-то доли секунды!
И, рухнув на собственную дверь, просто ввалилась — упала в коридор своей квартиры…
Ее дурацкая привычка не запирать дверь, когда она идет выносить мусор, дала ей сейчас возможность выиграть спасительные секунды… В общем, спасла жизнь.
Если бы ей пришлось доставать из кармана ключ — она бы пропала!
Задыхаясь, Генриетта навалилась изнутри на дверь своей квартиры, безуспешно пробуя закрыть ее за собой.
Но обрушивающаяся снаружи — с размаха! — тяжкая, как молот, палка делала эти попытки бесполезными.
Металлическая дверь, казалось, прогибалась и поддавалась под напором сыпавшихся на нее яростных, просто безумных ударов.
Генриетта больше не могла ее удержать…
И если бы не заветная хозяйственная сумка на вешалке рядом с дверью, в которой Генриетта простодушно хранила свой «сорок пятый», неизвестно, чем бы все кончилось…
Ведь человека, более склонного к мистике, чем Генриетта, вообще могло бы парализовать от страха при виде «явившегося» старика!
Только подумать! Черный провал вместо лица… Как будто этот старик не с улицы зашел, а гнил в своем фамильном склепе парочку столетий, прежде чем тут объявиться!
Однако в фамильные привидения Генриетта, потомок немецких лавочников, напрочь лишенная аристократизма, верила ровно до того момента, пока они не начинали вторгаться столь бесцеремонно в ее жизнь и квартиру. И угрожать столь очевидно ее личной безопасности.
Поэтому, нимало не сомневаясь в своей правоте, она споро и решительно вытащила из хозяйственной сумки «сорок пятый» — и просунула его в образовавшуюся щель…
Стрелять ей не понадобилось.
Долбежка в дверь, что интересно, сразу прекратилась.
Привидение… А соображает!
— А ну! — приказала рыжая. — Руки за голову и на пол! Учти, это «сорок пятый»!
Что-что, а дуло «сорок пятого» все-таки производит неизгладимое впечатление!
Когда Генриетта решилась выглянуть наконец из своей квартиры, в подъезде никого не было.
А на ее пороге лежал маленький розовый утенок. Игрушечный. Такие берут в ванну купаться… Дети берут.
Может, у него там, в склепе, и внуки есть?
Для привидения это было, пожалуй, чересчур…
Генриетта подобрала утенка и сунула в карман пальто.
Глава 18
Светлова позвонила в квартиру Витенгоф, как только приехала в Мюнхен.
— Гутен таг! — Ей ответил молодой женский голос.
— Я бы хотела увидеться с Софьей Кирилловной, — сказала Аня по-русски. — Я от Федора Федоровича Хованского.
— Софья Кирилловна? Айн момент!
Последовала пауза.
Светлова, абсолютно не знавшая немецкого, с удовлетворением отметила, что все произнесенные собеседницей немецкие слова были ей пока понятны…
Очевидно, шло короткое совещание.
Затем, перейдя на ломаный, но вполне сносный русский язык, голос сообщил Светловой, что Софья Кирилловна будет занята до семи часов вечера.
— Если вам это удобно, она готова принять вас в девятнадцать часов пятнадцать минут.
— Хорошо. Я непременно буду у вас к этому времени.
— Ви посетите лужайка до семи часов? — полюбопытствовал голос.
— Лужайка? — переспросила Светлова.
— Непременно посетите лужайка! — посоветовал любезный вежливый голос. — Ауфвидерзейн.
И в трубке послышались гудки.
Аня не спеша побрела по просторным и довольно пустынным улицам Мюнхена, придумывая, как скоротать время до семи вечера.
«Занята!»
Чем старушка в девяносто три года может быть занята?! Ей ставят клизму? Или еще какие-нибудь лечебные процедуры в том же духе? Может, она попросту спит? Старики засыпают как дети, с ложкой у рта… Дрыхнет себе… И «занята» — это просто вежливая форма умолчания.
Магазины были все закрыты — все до единого. При том что день был не воскресным и даже не субботним.
Светлова полюбовалась сквозь витринное стекло прекрасной и в вышей степени недорогой и несравнимо разнообразной — по московским меркам — обувью и одеждой и побрела дальше.
Любопытно, что кофейни и ресторанчики большей частью были закрыты… Приветливо распахивали свои объятия только пивные.
— Октоберфест?
Какой-то юный торопливо шагающий индиец догнал Светлову и, произнося то и дело магическое слово «Октоберфест», стал выпытывать дорогу.
Аня пожала плечами.
Индиец посмотрел на нее с изумлением и торопливо устремился дальше.
А Светлова обратила внимание, что немногочисленные прохожие на этой улице двигались все преимущественно в одном и том же направлении… Туда же умчался нетерпеливый индиец. Собственно, туда же брела и Светлова.