Моя мама: трель соловья в оправе Фаберже
Моя мама была русской актрисой. России, ее театру и Москве она посвятила всю свою прекрасную, поэтичную жизнь. Мама родилась 9 июля 1924 года в Белоруссии, в Гомельской губернии, где ее родители отдыхали на даче, – дед был страстным охотником. С младенчества и до четырехлетнего возраста мама жила в Гомеле, где ее мама работала врачом в родильном доме. Затем училась в Москве и отдала этому городу свою жизнь.
Она была неудержимым жизнелюбом. А в жизни нашей, суетной и банальной, быту она предпочла Высокое. И этим Высоким было для нее искусство, театр – храм, которому она служила, который боготворила, жрицей, весталкой которого была.
Бабушка моя Мария Рылова родилась в 1892 году в деревне Карачи Вятской губернии. Шести недель от роду она потеряла отца и была отдана на воспитание в семью адвоката Игнатовича. Окончила двухклассное сельское училище, а затем училась в женской гимназии в городе Малмыже Вятской губернии. По окончании гимназии бабушка проработала год учительницей в сельской школе, а в 1913 году поступила на медицинский факультет Высших женских курсов в Москве. В Первую мировую войну она ушла на фронт сестрой милосердия. У мамы сохранились фотографии: бабушка в форменном платье с красным крестом на фартуке. В 1919 году бабушка служила врачом эвакогоспиталя, а уже в мирное время поступила в аспирантуру. Будучи по специальности врачом-гинекологом, Мария Григорьевна работала старшим инспектором Управления родильных домов и женских консультаций Министерства здравоохранения и принимала участие в создании в СССР первых женских консультаций, за что получила орден Ленина и “Знак почета”.
Мой дедушка, инженер лесного ведомства Илья Герасимович Гулевич, был западным белорусом родом из Молодечно. Род Гулевичей происходит из Польши, откуда в начале XVI века они переселились на Волынщину. Нам довелось узнать подробнее о наших предках, когда мы с мамой встретили своих родственников Гулевичей во французском городке Монтелимар. Около 1527 года три брата Гулевича, приехав в новую страну, сперва были набожными помещиками, потом, в XVII веке, занимались лесами, затем открыли металлические рудники, а когда руды в земле не стало, занялись хлебопашеством, премного размножившись семейством. И многочисленность их дошла до того, что в Белоруссии есть даже село Гулевичи, а мамина кузина Галина Фоминична Гулевич-Пекарская была, например, Гулевич и по отцовской, и по материнской линии. В XIX веке один из Гулевичей был помещиком на Брянщине, владельцем замечательного ампирного дворца, доныне сохранившегося, другой стал героем Отечественной войны 1812 года. Его портрет экспонируется в галерее героев той войны в Эрмитаже. Памятная мраморная доска биохимику, академику В.С. Гулевичу висит и на здании Московского университета. Одна из дальних наших родственниц, графиня Толстая, урожденная Гулевич, даже была в 1903 году гостьей на знаменитом балу в Зимнем дворце, где все присутствующие, включая императора и императрицу, были в боярских, по-музейному величественных костюмах. Другой родственник, Арсений Гулевич (любимое имя в роду), был известным генералом Белого движения. Герб рода Гулевичей – подкова и отрубленная рыцарская нога в латах – относится к XVI веку.
Дед мой Илья Герасимович вышел из бедной ветви этого шляхетского рода с шестисотлетней историей. Его родители исповедовали православие, имели четырех детей и жили скромно, но сумели дать детям хорошее образование. Часть семьи Гулевичей, не вынеся невзгод большевистской революции, подалась на Восток, в Сибирь, затем в Благовещенск, а оттуда – в Харбин, Шанхай и в Австралию, где до сих пор у нас несколько десятков родственников, причем некоторые на мою маму и внешне похожи. Я видел их во время моих эскапад на этом континенте.
Мой дед вырос в Вильно, учился в Варшавском пехотном юнкерском училище, был офицером Императорской армии и служил в 1910-е годы в Майкопе, в Адыгее, на Северном Кавказе, по лесному ведомству. Во время Первой мировой войны дедушка встретил на фронте бабушку, и в канун революции они обвенчались и очутились в Москве.
После революции у дедушки и бабушки родился первый ребенок, сын Дмитрий, старший брат мамы. Он стал полковником, большим спортсменом, судьей и тренером ЦСКА по дзюдо. Единственная дочь его, умница и красавица Елена Хлевинская, – доктор экономических наук, профессор.
Дедушка Илья Герасимович Гулевич очень тяготился большевистским режимом и дважды пытался бежать из Страны Советов в Польшу то северным путем, то через Маньчжурию и даже Сахалин. Правда, из этого ничего не вышло.
Мама маленькой девочкой жила в Лефортове. Она часто бегала с подружками в деревянный “мамзалей” на Красной площади, пока не построили нынешний из камня. Была честной советской пионеркой 1930-х годов. Училась в одной школе с Юрием Никулиным, играла в теннис с Николаем Озеровым, занималась в танцевальном кружке Дома пионеров с Мартой Цифринович, ставшей ее подругой на всю жизнь. Война застала маму в “Артеке”, который вместе с отдыхавшими в нем детьми был эвакуирован на Алтай, в Белокуриху. Ныне это знаменитый горный курорт, славящийся воздухом, водами, кизилом и ежевикой. Дружбу с теми пионерками мама также сохранила на всю жизнь.
Артековские дети были талантливы, особенно эстонская группа, молдавская, украинская. Не отставали и местные. Был прекрасный танцевальный коллектив: Нина Красильникова, Рита Фомичева, Идея Самсонова, рижанка Велта и другие, фамилии не всех помню. Даже не очень образованный шестиклассник, колхозный тракторист Иван Маслов, читал в концертах рассказ Чехова “Злоумышленник”. Гая Аверченко пела “Жаворонка” Глинки и дуэтом с массовиком Зоей Карпенко – “Прощай, любимый город”. Лучшей маминой подругой по “Артеку” стала хорошенькая Люсенька Берлянт, дружбу с которой мама пронесла через десятилетия.
В местном клубе как-то шел концерт. На переднем ряду сидели режиссер Камерного театра Александр Таиров, его жена Алиса Коонен, певец Погодин, писатель Константин Паустовский и солидный красивый пожилой дядя, говорили – друг Шаляпина.
Мама и школьный учитель немецкого языка, который немного прихрамывал, играли сценку по Чехову. После концерта Таиров и Коонен подошли к маме познакомиться. Вот тогда они ей сказали, что она девочка талантливая и вскоре при МХАТе открывается Школа-студия, куда будут набирать учеников. И ей советуют приехать и поступить.
После снятия осады Москвы мама вернулась в столицу и, желая служить Родине верой и правдой, решила стать авиатором и поступила в МАИ, Московский авиационный институт. Модно тогда это было! Но сердце ее, увы, не лежало к этому. Ее влек театр – неутолимая жажда большого искусства.
Как раз в военное время, в 1943 году, один из основателей Художественного театра Владимир Иванович Немирович-Данченко задумал создать в тихом переулке между улицами Горького и Пушкинской Школу-студию при Художественном театре. Идея эта была не нова: еще в начале века МХТ создавал актерские студии, откуда вышли и Михаил Чехов, и Ольга Бакланова, и Григорий Хмара.
Художественный театр тогда остро нуждался в молодняке, и вот почему в историческом здании в проезде Художественного театра (ныне снова Камергерском переулке, как при Станиславском и Чехове) открылась Школа-студия МХАТ. Первым ректором ее был В.Г. Сахновский, которого сменил соратник К.С. Станиславского Вениамин Захарович Радомысленский.
Учеба в Школе-студии стала для мамы манной небесной. Общение с замечательными актерами старой школы – Качаловым, Литовцевой, Тархановым и Москвиным – дало тому первому выпуску 1947 года особую закваску, которую теперь уже не повторить, потому что словами объяснить ее невозможно. Материальную культуру маме преподавал бывший директор Эрмитажа Сергей Тройницкий, один из основателей журнала “Старые годы”. В сталинскую эпоху он был репрессирован и выслан в Уфу, а потом работал научным сотрудником музея в Кускове и преподавал в Школе-студии МХАТ. В то время считалось, что актеру необходимо знать, когда появился фарфор и фаянс, что такое эмаль, а что такое слоновая кость, в каком веке начали ездить в каретах, а в каком научились курить табак…
Манерам первых студийцев обучала Елизавета Григорьевна Никулина, урожденная княжна Волконская. Она учила их сидеть, есть, здороваться, целовать руку, делать реверанс, носить фраки, цилиндры, шляпы и длинные юбки. Сегодня все это забыто. И дело не в том, что сегодня не делают книксен и не целуют дамам руки. Посмотрите на английский двор: разве там утратили манеры? Нет. Но княжна Волконская знала манеры и этикет конца XIX – начала XX века, которые казались архаичными и старомодными, но были единственно правильными для театральных постановок. Вот эти навыки безвозвратно утеряны. Я помню, как актриса Софья Станиславовна Пилявская, которая тоже занималась у Никулиной, рассказывала, как та учила ее ходить в платье с турнюром. Ни в коем случае нельзя было сесть на ягодицы – только на одно бедро и исключительно на краешек стула, а усаживаться на всю поверхность считалось неприличным. Софья Станиславовна, полька по происхождению, отличалась элегантностью и удивительной манерой одеваться. В ее гардеробе жили вещи только трех цветов: черного, белого и серого, – и никакие другие никогда не примешивались. Больше всего она любила шелк в мелкий цветочный рисунок, носила каре-фуляры на шее и на голове, завязывая их наподобие тюрбана. Скорее, по моде начала 1960-х годов. В молодости, в 1930-е годы, платья ей шила Надежда Ламанова, о чем Софья Станиславовна не раз рассказывала. В Школе-студии она была дружна с моей мамой. Существует документальный фильм начала 1960-х годов о приеме абитуриентов в Школу-студию МХАТ, который ведет Пилявская. За столом рядом с ней сидит моя мама и вместе они ведут разговор о тех требованиях, которые Школа-студия выставляла в момент приема новым студентов.
Больше всего студийцы боялись попасть с княжной Волконской за один стол. В ее присутствии они цепенели и не могли притронуться к приборам. Но вот однажды княжна пригласила девочек с курса к себе в гости, поставила перед ними банки с консервами, вручила каждой по вилке и сказала: