Конец Ольги Юльевны был печален. Болезнь Альцгеймера сделала ее совершенно беспомощной. Тетя Оля могла выйти из дома и потеряться во дворе. Юля часто находила маму на Цветном бульваре, когда та, подойдя в домашнем халате к совершенно незнакомым людям, спрашивала: “А вы не знаете, где я живу?”
С молодых лет мама поддерживала дружеские отношения с одной из самых красивых актрис Художественного театра Кирой Николаевной Головко, которая в девичестве носила фамилию Иванова. Кира Николаевна состояла в близком родстве с известным поэтом из первой волны русской эмиграции Георгием Ивановым. Обладательница потрясающих внешних данных и изысканных манер, она была принята в труппу МХАТа в конце 1930-х годов на роль Натали Пушкиной в спектакле “Последние дни” по пьесе Булгакова. Костюмы для этой постановки делала выдающаяся создательница костюмов, в прошлом поставщик императорского двора Надежда Петровна Ламанова. Кира Николаевна неоднократно мне рассказывала, как Ламанова, придя однажды на очередную примерку, сказала:
– Киру будем затягивать в корсет!
Затягивали так усердно, что бедная Кира в какой-то момент потеряла сознание. Когда она пришла в себя, то увидела, что все столпились не вокруг нее, а вокруг Ламановой, которая в ужасе восклицала:
– Больше мне артистку Иванову не приводите на примерки! Она не способна даже в корсете ходить!
Замуж Кира Николаевна вышла за адмирала Арсения Григорьевича Головко, командующего Балтийским флотом, и, покинув в начале 1950-х годов МХАТ, отправилась с ним в Калининград, где стала ведущей актрисой местного драматического театра. Когда по долгу службы адмиралу надлежало вернуться в Москву, они получили квартиру в знаменитом Доме на набережной. После смерти Арсения Григорьевича у Киры разгорелся роман с человеком, который по возрасту годился ей в сыновья. Моя мама называла его “Кирин абажур”. Увы, абажур оказался проходимцем. Он мечтал о московской прописке и собственной квартире. Разумеется, влюбленная Кира прописала его у себя. При расставании она потеряла дачу, ей даже пришлось разменять огромные адмиральские хоромы и перебраться в крошечную квартирку в районе станции метро “Тульская”. Но что поделать – любовь зла!
В 1960-е годы Кира неоднократно выезжала в США, где у нее жили какие-то харбинские родственники. Выпускали ее свободно – все-таки жена адмирала, известная актриса. Возвращаясь из очередной поездки в Америку, она везла с собой полный чемодан синтетических шуб, страшно модных в то время. А таможенники, надо заметить, довольно строго встречали по возвращении на родину каждого из немногочисленных тогда командировочных и все время искали, чем бы поживиться. А тут целый чемодан шуб, хоть и не из натурального меха. У Киры спросили:
– Товарищ Головко, не много ли шуб у вас?
Актриса нашлась моментально.
– Ровно столько, чтобы одну подарить вам, – обворожительно улыбаясь, ответила она.
С 1958 года Кира Николаевна начала заниматься преподавательской деятельностью в Школе-студии МХАТ. Именно благодаря ей я получил боевое крещение в качестве театрального художника. Кира Николаевна предложила мне сделать выгородку декораций и костюмы к ее постановке второго акта чеховской “Чайки”, где роль Маши она отвела Марине Голуб, а роль Тригорина – Дмитрию Золотухину, которые в то время были влюблены друг в друга.
У меня тогда уже были уникальные альбомы со старинными фотографиями из дома текстильной миллионерши Александры Ивановны Коншиной, хозяйки нескольких мануфактур, расположенных в Пущинской волости при деревне Глазечня и в Высотской волости близ деревни Скрылья. Сын миллионерши в советское время работал дворником при собственном доме. Он-то и сохранил семейные альбомы, которые перед смертью передал нашей соседке, графине Ирине Шереметевой, а та, не зная, как ими распорядиться, вручила их мне. Эти альбомы я принес в Школу-студию и показал Кире Николаевне. Взглянув на фотографии, она сказала:
– Вот такую усадьбу мне и сделай: с колоннами, со ступеньками…
Я с энтузиазмом принялся за подбор реквизита и деталей декораций. В Школе-студии МХАТ нашел сценическую мебель, сделанную мебельщиком Виктором Селивановым по старинным образцам, правда, не из карельской березы, а из тополя. Эту мебель, участвовавшую еще в постановках Немировича-Данченко, кто-то самым варварским способом выкрасил в белый цвет. Мне пришлось маленьким кусочком стекла слой за слоем соскребать засохшую краску. В костюмерной Школы-студии мне удалось подобрать очень красивые костюмы, в том числе белое плиссированное платье актрисы Коркошко. И хотя Кира Николаевна ограничилась только одним актом из “Чайки”, для меня работа с ней стала прекрасным опытом. Она же дала сопроводительное письмо в журнал “Юность”, где была опубликована первая статья о моей коллекции пера Анны Малышевой.
Позднее Кира Головко участвовала в съемках моих авторских фильмов “Дуновение века” для канала “Культура”, в которых вспоминала о работе с Надеждой Ламановой, и даже передала в мою коллекцию несколько своих платьев. Киры Николаевны, последней актрисы МХАТа, помнившей Владимира Ивановича Немировича-Данченко, не стало в 2017 году, буквально за год до векового юбилея. Сама она любила повторять: “Живого Станиславского я видела только в гробу, а Немирович на меня еще заглядывался”.
Еще одной маминой подругой была известная в ту пору диктор телевидения Нина Кондратова – как говорили, первая женщина на отечественном телевидении: очень привлекательная, стройная, что для хрущевской эпохи считалось большой редкостью. Она любила одеваться в привозные платья, купленные с рук у дипломатов. Судьба к Нине оказалась жестока. Однажды во время прямого эфира с ВДНХ из павильона “Животноводство” бык мотнул головой и выколол ведущей глаз, что привело к непоправимым последствиям. Лишь по приказу Никиты Хрущева Нине разрешили вылететь в ГДР и заказать стеклянный глаз, каких в СССР тогда не выпускали. Так Кондратовой удалось продолжить свою карьеру на телевидении. Зрители не догадывалась ни о полученной травме, ни о наличии протеза. Впоследствии дочь Нины Кондратовой, Елена, передала мне несколько платьев легендарной телеведущей, которые мне довелось выставить однажды именно на ВДНХ. Так круг замкнулся.
Долгие годы мама дружила с Сюзанной Павловной Серовой, актрисой и впоследствии преподавателем сценической речи в ГИТИСе. Начинала Сюзанна Павловна в “Современнике” и вместе с моей мамой, которая на первых порах помогала молодому театру, выходила на сцену в эпизодической роли в спектакле “В поисках радости” по пьесе Виктора Розова, маминого друга. Они играли двух девчонок, которым герой Олега Табакова кричал вслед: “Все Фиры и Веры – дуры без меры”.
Сюзанна Павловна в молодости была совершенно очаровательной женщиной: изящная блондинка с голубыми глазами и вздернутым носиком. Мама ласково называла ее Сузик, а та в ответ именовала маму Гулей. В девичестве Сузик носила фамилию Барто. Ее отец, детский поэт Павел Николаевич Барто, был первым мужем Гетель Во́ловой, которая, взяв в браке его фамилию, заодно и имя сменила, став Агнией. Сюзанна Павловна также состояла в родстве со знаменитым русским художником Валентином Серовым – восемнадцатилетней она вышла замуж за его внука, Дмитрия Михайловича Серова. Сразу после свадьбы молодожены поселилась в том самом доме в Староваганьковском переулке, где провел последние годы жизни великий художник, и, как рассказывала сама Сюзанна Павловна, их с Дмитрием Михайловичем брачное ложе находилось прямо под подлинником картины “Похищение Европы”.
Одно время Сюзанна Павловна переживала бурный роман с известным композитором, князем Андреем Волконским, репатриантом из Франции, который в 1965 году в Москве организовал первый ансамбль старинной музыки “Мадригал”. Но роман романом, а второй раз замуж Сузик вышла за солиста “Мадригала” Евгения Аргышева, исполнявшего партии контртенора. Одним словом, жизнь Сюзанны Павловны виделась мне захватывающим приключением: внук Серова в роли первого мужа, “Похищение Европы” в спальне, любовная связь с князем Волконским, второй брак с контртенором… Все это казалось чем-то немыслимым.
Сузик очень интересовалась моим воспитанием и постоянно говорила маме:
– Гулечка, сын вырос – пора обрезать пуповину.
Она была уверена, что родители слишком пекутся обо мне и не дают никакой свободы.
Мама часами могла разговаривать с Сюзанной Павловной по телефону. Они взахлеб читали друг другу стихи. Обе знали их наизусть в огромном количестве: Цветаеву, Ахматову, Блока, Пушкина… Они были настоящими хранительницами русского поэтического слова.
Пушкин был для мамы всем – идеалом, вершиной… Надо заметить, что в советское время Александр Сергеевич Пушкин заменил многим людям Иисуса Христа. Поскольку имя Христа было в опале, именно Пушкин был избран негласной святыней. Пушкинские дни, Болдинская осень… – все это были ритуалы и церемонии поклонения солнцу русской поэзии. Многие интеллигентные люди, переживавшие запрет церкви, чтили Александра Сергеевича выше, чем Николая Чудотворца. Пушкин сближал маму с Фаиной Георгиевной Раневской; с днем рождения Александра Сергеевича мама ежегодно поздравляла свою подругу, знаменитую поэтессу Карину Филиппову.
С Кариной Степановной мама познакомилась в 1954 году, когда та была еще студенткой Школы-студии МХАТ и училась вместе с Владимиром Высоцким и Аркадием Стругацким на курсе Виктора Карловича Монюкова. Мама пришла к ним на вечернее занятие и сказала, что принесла бутерброды для Виктора Карловича. Монюков не очень тактично отреагировал на ее поступок, сказав:
– Ну, кто там хочет бутербродов? Я все равно сыт.
И Карина, совсем еще юная девочка, не понимающая, что происходит, внутренне очень обиделась за маму. Потому что ее неподобающим образом встретили и не так отреагировали на принесенные ею бутерброды.
Сближение их произошло позже. Карина окончила Школу-студию, должна была остаться в театре “Современник”, но, овдовев, уехала из Москвы с четырехмесячной дочерью на руках: жить ей было негде. Единственный выход – поступить в аспирантуру Школы-студии МХАТ, что обеспечивало получение комнаты в общежитии. И вдруг выясняется, что место в аспирантуру одно, а претенденток две – Карина и моя мама.