Тогда Вениамин Захарович Радомысленский вызвал маму к себе и сказал:
– Ты первый выпуск, ты ученица Елизаветы Саричевой, ты любимая и ненаглядная девочка, умеешь преподавать. Но у тебя сыты дети, есть крыша над головой, есть муж, а у Карины все вверх дном: вдова, без площади… Кого принимать?
И мама решительно ответила:
– Конечно, Карину!
Далее последовала фраза Вениамина Захаровича:
– Ах, даже так… Тогда я еду выбивать два места в аспирантуру!
Дальше – ближе. Выяснилось, что Карина, как и мама, родилась 9 июля.
Каждое утро начиналось одинаково: они созванивались, и, когда Карина начинала жаловаться на жизнь, мама прерывала ее на полуслове:
– Кариша, давай поговорим о высоком.
Особенной датой для обеих, как уже говорилось, было 6 июня, день рождения Пушкина. Карина даже написала такие стихи:
Июнь. Шестое. Суета под окнами,
Томится в сердце тихая печаль…
Поговорим с тобою о высоком,
Пока еще в груди звенит хрусталь.
Карина Филиппова посвятила маме не одно стихотворение. Здесь, на страницах этой книги, я позволю себе процитировать два из них.
Трель соловья в оправе Фаберже,
Ты – утешенье глазу и душе.
И сердцу тихому забытый нежный звук,
Звон хрусталя в груди на сотни верст вокруг.
Уже почти одна случайно задержалась…
Все реже видимся – какая жалость!
И еще:
Ты – в Токмакове, я – в Токмакове.
Ты – на Чаплыгина, я – в Хомутах.
Что же выходит? То и выходит.
Жизнь прошагали почти в двух шагах.
Ты – впереди, я – старательно сзади,
Ты – положительно. Я – кувырком.
И никогда бы мне с жизнью не сладить,
Если бы каждое утро звонком
Не начиналось. Ну, кажется, встала.
Только давай не судить, не рядить.
Договорились же, что, просыпаясь,
Мы о высоком должны говорить.
Изо дня в день в беспрестанном полете
Над адресами столицы родной.
Где ты теперь? На каком повороте?
Ты позвони. Мне не страшно с тобой.
Жизнь Карины Степановны действительно катилась кувырком: какие-то неурядицы и передряги, несчастливые браки и недостойные мужчины… А потом на ее пути возник замечательный человек, художник-иллюстратор Борис Диодоров, автор рисунков к произведениям Тургенева, Толстого, Аксакова, а главное – Андерсена. Диодоров является лучшим в мире иллюстратором сказок Ганса Христиана Андерсена, признанным даже в Дании, на родине великого сказочника. С появлением Бориса Аркадьевича Карина обрела наконец тихое семейное счастье и возможность сосредоточиться на поэзии. Песни на ее стихи исполняли Клавдия Шульженко, Майя Кристалинская, Алла Пугачева, Людмила Зыкина, Валентина Толкунова, Филипп Киркоров…
Дом Карины Филипповой и Бориса Диодорова на Остоженке превратился в своеобразный культурный и светский салон, куда любили приходить артисты, музыканты, художники… Впоследствии из-за сахарного диабета Карина Степановна лишилась обеих ног и частично потеряла зрение, однако сумела сохранить жизнелюбие и доброжелательность.
Дом ее и сегодня полон гостей. Она принадлежит к редкому числу людей, которые способны подарить свое сердце другому. Я лично к этому типу совершенно не отношусь. Я настолько занят своим делом, что меня интересуют исключительно судьбы людей из моего самого близкого окружения, которым я во многом помогаю, а судьбы далеких проходят мимо меня. Карина устроена иначе. И сегодня, когда мы стали жить шире и богаче, все реже и реже можно встретить людей, которые столь самозабвенно растворяются в горестях и радостях другого человека и безоглядно отдаются творчеству, как это делают Карина Филиппова и Борис Диодоров. Дочь Карины Степановны, Ирина, стала княгиней Голицыной, так как вышла замуж за художника, а в прошлом предводителя Московского Дворянского собрания, князя Андрея Кирилловича Голицына.
Большим маминым другом был и драматург Виктор Розов. Его пьесы на сцене Центрального детского театра одну за другой ставил Анатолий Эфрос: “Ее друзья”, “В поисках радости”, “В добрый час”, “Традиционный сбор”. Почти во всех постановках была задействована мама. С Розовым они дружили домами и часто созванивались. Мама даже готовила для поступления в Школу-студию МХАТ дочь Виктора Сергеевича. Прекрасно помню, как Таня Розова приходила в нашу квартиру и с вдохновением читала “Мороз и солнце”. Став актрисой Художественного театра, она даже сыграла роль наследника Тутти в спектакле “Три толстяка”. А с Таниным мужем, режиссером Николаем Скориком, мне дважды довелось поработать на сцене МХАТа, создавая костюмы для постановки “Гофманиана” и “Метель”.
Виктора Сергеевича обожал и мой отец. Под влиянием мамы он даже написал его портрет. Мама вообще регулярно пыталась склонить отца к тому, чтобы тот начал писать портреты знаменитостей своего времени.
– Ну напиши Раневскую или Любовь Орлову, – просила она.
И, очевидно, именно с маминой легкой руки возникли портреты того же Розова, Плятта, Марка Захарова, с которым папу связывали не только профессиональные, но и приятельские отношения.
С Марком Захаровым они создали на сцене Театра сатиры спектакль “Мамаша Кураж и ее дети”, где главную роль исполняла Татьяна Пельтцер. Декорация представляла собой двор-колодец, куда выходили каналы для стока нечистот, – этакая клоака жизни, в которой существовали герои Брехта. Затем Марк Захаров пригласил папу на постановку спектакля “Темп-1929” по пьесе Николая Погодина уже в Ленком.
Придуманная им декорация была выполнена из металлических балок в конструктивистском стиле, совершенно несвойственном живописному стилю отца. Позднее, когда Захаров станет художественным руководителем театра Ленинского комсомола, главным художником он назначит талантливого одессита Олега Шейнциса, также выпускника постановочного факультета Школы-студии МХАТ. В тот год, когда я поступал, Шейнцис учился на последнем курсе. Его дипломной работой был спектакль “Пятая колонна” по драме Хемингуэя. Декорацию Олег Шейнцис выполнил в виде витражных окон наподобие витражей Гауди в Барселоне. Эти окна, расположенные торцом к зрительному залу, при движении создавали невероятную игру света и зрительно меняли пространство. Для “Пятой колонны” и для спектакля “Деньги для Марии” Шейнцис доверил мне подбор реквизита, который следовало выставить в форме натюрморта. А так как я всю жизнь обожал создавать натюрморты из старинных вещей, то с большим энтузиазмом ухватился за возможность помочь без пяти минут дипломированному театральному художнику.
Возвращаясь к ближнему кругу нашей семьи, невозможно не упомянуть имена двух замечательных художников – Веры Ипполитовны Араловой и Ефима Бенционовича Ладыженского. Оба учились на одном курсе с папой в Художественном училище памяти восстания 1905 года в мастерской Евгения Николаевича Якуба и пронесли дружбу через всю жизнь – кому сколько было отмерено. Фима Ладыженский, приехавший в Москву из Одессы, был очень талантливым и плодовитым художником, написал множество театральных эскизов и иллюстраций к произведениям Исаака Бабеля, замечательно работал в графике. В конце 1970-х годов Ладыженский эмигрировал в Израиль. Комиссия по вывозу художественных произведений позволила ему забрать из Советского Союза лишь малую часть собственных картин. Тогда Ефим Бенционович перед самым отъездом в Иерусалим собственными руками уничтожил более двух тысяч своих работ – акварелей, рисунков, темпер. В 1982 году Ладыженский покончил жизнь самоубийством. Так в СССР ценили культуру и искусство!
Их с папой однокурсница Вера Ипполитовна Аралова прожила очень насыщенную и яркую жизнь. В 1930-е годы она, дочь разведчика Первой конной армии Буденного, вышла замуж за афроамериканца Ллойда Паттерсона, который на Всесоюзном радио работал диктором иностранного вещания. Через год после свадьбы у них появился первенец – мальчик Джим, снявшийся в младенчестве в фильме “Цирк” с Любовью Орловой. Именно ему герои картины пели знаменитую колыбельную.
Спят медведи и слоны,
Дяди спят и тети.
Все вокруг спать должны,
Но не на работе.
Позже в семье Паттерсонов появились еще два мальчика – Том и Ллойд. При этом семейная жизнь не помешала Вере Ипполитовне заниматься любимым делом: она писала картины, оформляла спектакли, рисовала эскизы… Аралова стала одним из первых в СССР художников-модельеров и поступила на работу в только что открывшийся на Кузнецком Мосту Общесоюзный Дом моделей. Как позднее уверяла меня Вера Ипполитовна, именно она ввела в моду высокие сапоги, что, разумеется, было выдумкой. Возможно, в СССР в 1955 году высокие сапоги и стали новинкой, но в Париже их носили с 1925 года, и в моду их ввели русские эмигранты. Вера Аралова путешествовала и в Индию и с тактом вносила индийские нотки в свои творения в ОДМО.
Но в жизни Аралова была женщиной крайне резкой в суждениях, очень экспансивной и строгой. Работая в Московском Союзе художников, она уйму времени потратила на дрязги и интриги. Несмотря на то что мой папа очень с ней дружил, часто дома жаловался:
– Боже мой, что творится в МОСХе! Верка опять ссорится с Риткой Мукасеевой.
Вера Аралова с этой самой Ритой Мукосеевой, также художником по костюмам, почему-то видеть друг друга не могли. Споры, дележки, интриги… У папы волосы на голове вставали дыбом.
После распада СССР старший сын Веры Ипполитовны, тот самый Джим из фильма “Цирк”, нашел в США родственников своего отца. В Москве он оставил жену Ирину и вместе с престарелой мамой уехал в Америку, где блестяще выучил английский язык и даже стал поэтом. Живя в Париже, я иногда позванивал Вере Ипполитовне. Помню, как-то она просила: