– Ну что, ты процветаешь?
Я ответил:
– Не жалуюсь.
– Ну, давай-давай, процветай. А мы в Вашингтоне живем.
После отъезда Ладыженского в Израиль и Араловой в США у отца не осталось друзей юности, кроме искусствоведа Нисс Пекаревой-Гольдман, жившей с нами в одном дворе. Ее мать, скульптор Нина Ильинична Нисс-Гольдман, стала героиней повести Дины Рубиной “На Верхней Масловке”.
У отца был хороший приятель, скульптор-монументалист Олег Комов, который, впрочем, был на двадцать лет младше папы. Встретив меня однажды, Олег Константинович попросил приехать к нему в мастерскую. Мастерская находилась где-то на окраине Москвы, и я, не горя желанием тащиться в такую даль, спросил:
– А зачем?
– Я начинаю работу над памятником Пушкину, ты будешь мне позировать!
– Я? Позировать для памятника Пушкину? Мы ведь совсем не похожи!
– Лицом нет, а фигуры очень похожи, – заявил Комов. – Только необходимо найти исторический костюм.
И снова меня выручила костюмерная Школы-студии МХАТ. Там я отыскал сюртук из светлого сукна, выполненную по эскизу Мстислава Добужинского в 1912 году для спектакля “Где тонко, там и рвется” по пьесе Тургенева. В этом костюме актер Иван Берсенев выходил на сцену Художественного театра в роли Мухина. Сюртук сел на меня идеально, так как тогда я был очень строен. Там же, в костюмерной, я подобрал себе брюки, рубашку, шейный платок, перчатки, цилиндр и отправился с этим добром в мастерскую к Комову. Потребовалось несколько сеансов позирования, после чего Олег Константинович подарил мне мой портрет в гипсе, а созданный по моей фигуре памятник Пушкину с головой самого Александра Сергеевича отправился в Псков. И сегодня в Летнем саду этого города можно увидеть скульптурную композицию “Пушкин и крестьянка”. Открывали памятник 3 июня 1983 года. К тому времени я уже жил в Париже. На память об этой работе с Комовым его сын Илья, тоже скульптор, подарил мне мой карандашный портрет руки отца, Комова-старшего.
Дом на Фрунзенской
В памяти каждого человека навсегда остается улица или район, где он провел свое детство, юность. Повзрослев и многое повидав, сюда непременно хочется вернуться. Мне повезло, у меня нет необходимости куда-то возвращаться, ведь я и сегодня живу на Фрунзенской набережной, в родительской квартире, которую никогда не променяю ни на какие новомодные пентхаусы и суперсовременные апартаменты, потому что там не будет соседей, знавших меня с детства, не будет прекрасной яблоневой аллеи, не будет вида из окна на Москву-реку, не будет и окон папиной мастерской во дворе дома.
Прежде чем переехать в дом на 3-й Фрунзенской улице, мы жили в доме № 40 на Фрунзенской набережной. Этот огромный дом, построенный при Хрущеве, существует и сегодня. В то время еще не начали бороться с эстетикой и архитектурными излишествами, поэтому на доме была лепнина.
Близкая подруга нашей семьи и соседка, театральный критик Нателла Лордкипанидзе любила вспоминать, как 8 декабря 1958 года мой папа, счастливый и разгоряченный, выскочил на лестничную клетку и мигом сбежал с нашего четырнадцатого этажа на ее двенадцатый, чтобы поделиться радостью: у него в два часа ночи родился долгожданный сын!
Нателла Лордкипанидзе обладала удивительной фигурой: при узких плечах и небольшого размера груди у нее были невероятных размеров бедра, которые плавно покачивались под длинными юбками. Работала Нателла Георгиевна выпускающим редактором в газете “Неделя”, а ее муж Виктор Сажин был редактором отдела науки популярного журнала “Смена”. В детстве я очень дружил с их дочерью Наташей Сажиной. Поскольку нас с ней разделяли всего два этажа, мы частенько забегали друг к другу в гости на какие-то игры и даже совместно делали спектакль “Волшебник Изумрудного города”. Порой к нам присоединялся Ваня Аджубей, внук Никиты Сергеевича Хрущева. Ванин папа, Алексей Аджубей, кроме того, что был зятем первого секретаря ЦК КПСС, являлся главным редактором газеты “Известия” и очень дружил с Лордкипанидзе и Сажиным. Внука Никиты Сергеевича я запомнил довольно упитанным мальчиком. Он носил очки и был обладателем настоящего сокровища – электрической железной дороги, привезенной дедушкой из Америки. Ваня раскладывал ее на полу у Наташи Сажиной, расставлял маленькие фигурки коров, свиней и овечек, макет здания фермы и запускал вагончики. Я очень боялся повредить эти вагончики – такими хрупкими они мне казались.
Небольшая квартира Нателлы Лордкипанидзе и Виктора Сажина производила сильное впечатление на всякого, кто переступал ее порог. В одной комнате стояла мебель эпохи ампир, в другой – эпохи модерн 1910-х годов, доставшаяся тете Нателле в наследство от ее отца и деда, известных до революции в Тифлисе ювелиров. Но особенно запоминалась кухня, в которой одна из стен, неровная, со следами шпателя, была выкрашена в кроваво-красный цвет. Там же висела большая афиша испанской корриды в Мадриде и фотопортрет Хемингуэя – непременный атрибут любого интеллигентного дома в СССР в 1960-е годы. Еще в доме имелся музыкальный проигрыватель, на котором я впервые услышал песенки из фильма “Кабаре” в исполнении Лайзы Минелли. Сам фильм в советский прокат не вышел, однако пластинку с песнями почему-то решили выпустить.
Среди наших соседей по дому № 40 было немало актеров. Один из них – артист Театра имени Моссовета Анатолий Баранцев. Его жена, женщина очень модная и стильная, работала художником-модельером в Общесоюзном Доме моделей на Кузнецком Мосту. Сам Баранцев в театре исполнял небольшие роли, в кино тоже чаще всего играл в эпизодах. Но вот однажды я увидел его по телевизору в каком-то советском детективе, где дядя Толя появился в образе шпиона, тень которого мелькала в окне. Это произвело на меня огромное впечатление!
В нашем подъезде одно время жила звезда Большого театра неповторимая Ирина Архипова, а в соседнем – киноактриса Жанна Болотова.
На одном из нижних этажей дома в однокомнатной квартире жила вернувшаяся из эмиграции Ксения Куприна, дочь писателя Александра Куприна, манекенщица и актриса, снимавшаяся во Франции в кино под псевдонимом Kissa Kouprine. Служила она в Театре имени Пушкина, где ничего значительного за годы работы не сыграла. Про себя говорила: “Я в массовке часто выхожу на сцену, но больших ролей у меня нет. Я актриса без имени”. Именно это подтвердил мне бывший актер Театра имени Пушкина, а ныне известный телеведущий Юрий Николаев. По его словам, Куприну использовали только для массовых сцен, а чтобы не гримировать, часто сажали спиной к зрительному залу, накинув на спину то пальто, то меховую пелерину.
Чтобы как-то выжить, Ксения Александровна приторговывала парижскими вещами, которые ей по старой памяти присылали из Франции подруги – русские манекенщицы. В моей коллекции до сих пор хранится костюм из зеленого джерси, который мама как-то приобрела у нее. Однажды я спустился к Куприной, чтобы забрать какие-то вещи. В квартиру она меня не впустила – боялась, что разбегутся ее многочисленные коты. Именно поэтому дверной проем был больше чем наполовину закрыт сеткой. Запах стоял довольно терпкий. Я же на всю жизнь запомнил красивую, ухоженную, коротко стриженную женщину, протянувшую мне сумку с вещами. А вокруг сновали разномастные кошки, заинтересованные неожиданным визитом постороннего человека.
На одном этаже с нами жила ведущая актриса Московского государственного еврейского театра Этель Львовна Ковенская, которая после убийства Соломона Михоэлса по приглашению Юрия Завадского перешла в театр им. Моссовета. Тетя Эта была родом из Дятлова, а школу заканчивала в Гродно. Ее родными языками были идиш и польский. Попав в Москву перед самой войной, после того как 23 августа 1939 года был подписан секретный договор Молотова – Риббентропа о новом разделе Польши, она была вынуждена выучить русский язык, чтобы играть на нем. В еврейском театре тетя Эта получила главную роль в музыкальном спектакле “Блуждающие звезды” по роману Шолом-Алейхема, а позднее, уже на сцене театра им. Моссовета, воплотила образы Дездемоны в “Отелло”, Корделии в “Короле Лире” и баронессы Штраль в “Маскараде”.
Этель Ковенская была женщиной модной, эффектной, красивой и очень артистичной. Будучи актрисой не только на сцене, но и в жизни, она обожала яркий макияж, каблуки, перчатки… Моя мама, например, в жизни не любила пользоваться косметикой. При взгляде на нее невозможно было предположить, что перед вами артистка. Мама выглядела просто интеллигентной женщиной. А вслед Эточке Ковенской люди бросали: “Вон-вон, артистка пошла!”
В доме на Фрунзенской набережной тетя Эта жила с мамой Елизаветой Моисеевной Гарбер, бывшей актрисой и знатной кулинаркой, которая изумительно готовила форшмак, заливное и гефилте фиш, то есть фаршированного карпа. Это блюдо до сих пор можно купить в хороших кулинарных магазинах Вильнюса. Несмотря на то что в Литве осталось очень немного евреев, рецепт фаршированной рыбы сохранился и пользуется большим спросом.
То и дело тетя Эта заходила к нам, чтобы одолжить соль или перец, стакан муки или пару яиц, головку чеснока или морковку… Совершенно обычное дело для той поры.
Когда я узнал, что Этель Львовна, выйдя замуж за своего последнего “молодого” мужа, композитора Льва Когана, ученика Арама Хачатуряна, собирается эмигрировать в Израиль, то поинтересовался у нее:
– Тетя Эта, а у кого же вы будете одалживать лучок и морковку, когда от нас уедете?
Знаменитых ролей Этель Ковенской я не застал. Видел ее только в двух постановках театра им. Моссовета. Это был “Счастливый конец” – спектакль по известной фантасмагорической сказке Екатерины Борисовой, напоминавшей “Алису в Стране чудес”. В истории о приключениях маленькой девочки в нереальном мире Этель Львовне досталась роль Людоедки. Логово ее кровожадной героини находилось на втором этаже многоярусной декорации. И я прекрасно помню, как тетя Эта, размахивая бутафорским ножом, готовилась разрезать на части какого-то ребенка, чтобы потом сварить его в кипящем чане.