Дядя Вадя был уникальным мастером своего дела. Скрупулезно и тщательно он изготавливал мельчайшие детали для макетов, воплощал на сцене художественные решения любой сложности. На его рабочем столе всегда стоял великолепный макет последнего акта спектакля “Конек-горбунок” с царскими двухэтажными хоромами и тремя котлами, в которые прыгал Иван. Чтобы не оставлять меня дома одного, мама, убегая в театр на репетицию, по дороге к метро забрасывала меня к Вадиму Борисовичу. Дядя Вадя играл роль няньки, пока я не пошел в первый класс. Когда он вырезал из картона фигурки действующих лиц для макета к очередному спектаклю, я тихо сидел на диванчике у окна и наблюдал за ним. Мы не вели никаких бесед, поскольку я был слишком мал, но методичность его движений, интерес к театру, обстановка квартиры… – все это очень повлияло на меня. Следуя примеру дяди Вади, я тоже начал собирать спичечные коробки: у него была замечательная коллекция, в которой было много дореволюционных экземпляров.
Во дворе своего дома Вадим Борисович разбил чудный маленький садик, в котором посадил редкие для советского времени растения, например голубые ели. В качестве удобрения использовался коровий навоз, за которым дядя Вадя на электричке специально ездил в Подмосковье. Он собирал круглые плоские коровьи лепешки, проеденные червяками, и складывал их стопочкой одну на другую в коробку из-под торта “Наполеон”. Когда коробка наполнялась, он закрывал ее крышкой, красиво перевязывал шелковой ленточкой с бантиком и вез в Москву. Вот что значит настоящий эстет! Дома дядя Вадя размачивал навоз в воде и поливал им растения в своем садике. Может быть, поэтому многие из них до сих пор растут на 2-й Фрунзенской перед окнами его квартиры, в которой теперь расположилась нотариальная контора.
Вадим Борисович дружил с одной переводчицей с итальянского языка. Звали ее Маргарита. Эта самая Маргарита частенько по долгу службы бывала в Риме и однажды привезла мне оттуда в подарок пластилин. А я, надо сказать, в детстве очень любил лепить. Правда, советский пластилин представлял собой удручающее зрелище. В невзрачной коробке лежали твердокаменные брусочки жутких цветов: грязно-серый, грязно-коричневый, грязно-красный… Что бы я с ними ни делал, как бы ни смешивал, в результате все равно получалась бесцветная бурая масса. А пластилин, привезенный Маргаритой из Италии, радовал глаз ярчайшими химическими оттенками. Использовал я его очень экономно, только как вкрапления в поделки из советского пластилина.
Дяди Вади не стало в 1971 году. Его сестра Злата Борисовна, с которой они жили в одной квартире, перед отъездом к дочери, ветеринару Нонне Кейтхудовой в Куйбышев, передала мне его коллекцию спичечных коробков со словами: “Ну куда я их дену?” Перстень с сердоликом Болтунов завещал своему другу юности Георгию Товстоногову. Впоследствии я спрашивал у сестры Георгия Александровича Нателлы, нельзя ли получить перстенек на память о Вадиме Борисовиче. Она ответила:
– Это старинный грузинский перстень, я не могу тебе его отдать.
Среди близких друзей моей мамы была дворянская семья Ржановых. Они жили неподалеку, в доме 52 на Фрунзенской набережной, и были дружны даже с моей бабушкой Марией Григорьевной еще с 1940-х годов. До революции этой сугубо научной семье принадлежало хорошенькое именьице Афанасьево под городом Устюжна в Вологодской губернии. Сохранились даже его интерьерные фотографии. В молодые годы моей мамы один из Ржановых ухаживал за ней. Это была веселая послевоенная компания, куда входил и известный врач Стасик Долецкий, отец Алены Долецкой, будущего первого и легендарного редактора русского журнала Vogue, с которой и я был знаком с детских лет. В доме у Ржановых сохранялось немало антикварной русской мебели, в основном орехового дерева Николаевской эпохи в духе “второго рококо”, старинные русские шитые бисером вещицы, много древнего кружева, были также портреты предков, например помещицы-мотовки Окуневой из рода графов Мусиных-Пушкиных, первой жены Михаила Гавриловича Окунева, которая проиграла в картишки несколько деревень с крепостными. Теперь он находится у меня в коллекции. А моя бабушка, Мария Андреевна Рылова-Гулевич, даже принимала роды у Елены Сергеевны Ржановой; мне это было так приятно узнать много лет спустя. Научная деятельность академика Анатолия Васильевича Ржанова, специалиста в области полупроводниковой микроэлектроники и физики поверхности полупроводников, была оценена страной, и вся семья в 1961 году переехала в Академгородок Новосибирска. Впоследствии уже из Новосибирска ко мне в коллекцию попали платья и шляпы из этой благородной научной семьи.
На 3-ю Фрунзенскую, в дом, построенный в сталинское время для сотрудников Комитета государственной безопасности, мы переехали, когда мне было уже около четырнадцати лет. Поскольку моя любимая сестра Наташа была уже взрослой, красивой и умной девушкой и жить в одной комнате с малолетним братом удовольствия ей не доставляло, родители давно мечтали улучшить жилищные условия. Мы переехали в просторную трехкомнатную квартиру площадью в сто квадратных метров, где до нас жил народный артист СССР, актер МХАТа Владимир Белокуров, воплотивший в кино образ легендарного Валерия Чкалова. Беспробудно пьющий Белокуров разводился с женой, красавицей актрисой Кюнной Игнатовой, которая была младше его на тридцать лет. Владимир Вячеславович переезжал в нашу двухкомнатную квартиру в доме № 40, а Кюнна – в однушку в центре Москвы, полученную папой от ВТО.
Игнатову, которая была наполовину якуткой и чем-то неуловимо напоминала мне маму, я запомнил в меховой нутриевой шапочке и в пальто с нутриевым же воротничком. Дело было зимой, и Кюнна несколько раз приходила за своими вещами. От нее нам в наследство остались огромные цинковые корыта, в которых она, не имея стиральной машины, кипятила белье. Хотя приобрести стиральную машину в ту пору труда не составляло. К тому же Белокуров являлся лауреатом Сталинской премии, народным артистом и, казалось бы, мог позволить себе приобрести жене все, что душа ее пожелает.
Обстановка в гостиной Белокурова пробуждала воображение. Чего там только не было: карельская береза, сфинксы, бронза, кариатиды, серебряные канделябры… Подобную мебель я видел только в квартире оперной певицы Антонины Неждановой и ее мужа, главного дирижера Большого театра Николая Голованова. Со всем этим богатством Белокуров мечтал как можно скорее расстаться, понимая, что в новую квартиру обстановка из прежней попросту не поместится. Он умолял мою маму:
– Тань, ну купи у меня это барахло, куда я с ним поеду!
Пока в нашей бывшей квартире шел ремонт, Белокурову некуда было деваться. Отправляться в гостиницу он отказался наотрез, поэтому целый месяц жил с нами бок о бок, занимая одну из комнат. Делить жилую площадь с народным артистом оказалось сомнительным удовольствием. По ночам Белокуров будил маму и спрашивал, не найдется ли у нас чего выпить. Хранить алкоголь дома в семье было не принято, и мама отказывала ему. Тогда Владимир Вячеславович выходил посреди ночи на улицу, ловил такси и мчался в аэропорт Домодедово, где спиртное отпускали двадцать четыре часа в сутки.
Переехав, наконец, в нашу бывшую квартиру № 177 в доме № 40 по Фрунзенской набережной, Белокуров однажды устроил там потоп. Напившись, решил принять горячую ванну. Включил воду, прилег на диванчик и пьяно заснул. Перелившись из ванны, кипяток хлынул вниз. Затопленными оказались двенадцать этажей. Чтобы остановить наводнение, пришлось даже высадить дверь. Когда потерпевшие соседи во главе со слесарем ворвались в квартиру, то обнаружили, что сам зачинщик “всемирного потопа” все это время мирно спал, оглашая холостяцкую обитель богатырским храпом.
Зимой 1973 года совершенно пьяный Белокуров, неаккуратно разжигая газ, устроил в квартире пожар. Не зная, как локализовать возгорание, он не придумал ничего лучше, чем резко распахнуть окно, чтобы позвать кого-нибудь на помощь. Как только он рванул на себя оконные рамы, в помещение моментально ворвался холодный воздух, из-за чего огонь полыхнул с новой силой. Пожар, конечно, потушили. Но квартира вся выгорела. А главное, что сам Белокуров, получив воспаление легких, оказался в госпитале, где вскоре скончался. Кюнна Игнатова ушла из жизни в возрасте пятидесяти трех лет. Ее актерская судьба не сложилась. Будучи абсолютной красавицей, в театре она играла крошечные роли со словами “кушать подано”. На протяжении двадцати пяти лет исполняла роль горничной в “Трех сестрах”. 18 февраля 1988 года Кюнна не явилась на очередной спектакль. На следующий день актрису обнаружили в ее квартире лежащей на полу. А платья из ее личного гардероба в мой Фонд передал позднее ее сын.
Пожалуй, самым знаменитым нашим соседом по дому на 3-й Фрунзенской был известный сталинский поэт Евгений Долматовский, автор строк:
Друзья, люблю я Ленинские горы,
Там хорошо рассвет встречать вдвоем,
Видны Москвы чудесные просторы
С крутых высот на много верст кругом.
Или:
Родина слышит, Родина знает,
Где в облаках ее сын пролетает…
В советские времена в ходу была шутка, будто эта песня, музыку к которой написал Шостакович, является негласным гимном вездесущего КГБ. В свое время поговаривали, что Евгений Аронович имел видное звание сотрудника госбезопасности и был награжден всеми возможными медалями и орденами за верную службу. Может быть, именно поэтому еще при жизни Долматовского Евгений Евтушенко посвятил ему такие стихи:
Ты – Евгений,
Я – Евгений,
Ты не гений,
Я не гений.
Ты – г…о
И я – г…о,
Я – недавно,
Ты – давно.
Жил Евгений Аронович в соседнем подъезде. Мы каждый день встречались во дворе, выгуливая наших собак. Свирепый боксер Долматовского по кличке Марсик терпеть не мог нашего храброго скотчтерьера Гамлета. Всякий раз, когда Гамлет пытался пройти под животом у Марсика, тот всем телом прижимал его к земле и нам приходилось их разнимать.