ботая в Гонконге в 1990-е годы, тогда еще английской колонии, я частенько наведывался пароходом в португальский Макао на блошиные рынки и привез оттуда кое-какую красную лаковую мебель. Ею я смог обставить эту маленькую комнатку, которую в начале XX века “тетя Маруся” сдавала белорусскому поэту Янке Купале. А из Австралии я привез небольшую коллекцию ларцов и шкатулок 1890-х годов, облицованных иголками дикобраза, сделанных в Индонезии на острове Мадура. Их причудливый орнамент живо напомнил литовское народное ткачество и органично вписался в существовавший интерьер.
Будучи от рождения человеком театра и закулисья, я много лет коллекционировал фотографии с автографами звезд русской сцены Серебряного века и устроил их выставку в усадьбе. Там соседствуют Михаил Чехов и Вахтангов, Мария Кузнецова и Анастасия Вяльцева, братья Адельгейм и Вера Каралли. Поэтические воспоминания о давно ушедшей эпохе, застывшей в нашем доме. Последняя удача – автографы Майи Плисецкой, оставленные ею на старинном гримировальном зеркальце на веранде, когда здесь, в доме Гулевичей, французский телеканал “Арте” снимал о ней документальный фильм. Собрание забавных редкостей нашего дома часто экспонируют в музее А.С. Пушкина в близлежащем Маркучае. Вещи живут и вдохновляют многих, и это не может не радовать наш род.
Ванна в доме – настоящая чугунно-эмалированная гордость на львиных лапах, живое свидетельство прогресса викторианской поры. В доме был даже старинный “домофон” – труба с воронками, установленная между этажами, позволявшая бабушке переговариваться с прислугой Тесей и заказывать обеды из верхней кухни.
Разрушить прошлое, убить его ароматы негодным “комфортабельным” ремонтом или безвкусной реставрацией – дело простое. А вот восстановить старинный деревянный дом со своей историей и тонкой душой – дело куда как посложнее. Скрипят половицы, хлопают от ветра ставни, потрескивают дрова в печках, дымится кузнецовская чашка с “лапсанг сушонгом”, солнечный луч пробивается сквозь тафтяные или ситцевые занавески, поет Ганка Ордонувна о том, что “любовь прощает все”, и вы вновь в тех старых годах, остановить которые нам, кажется, удалось и без машины времени.
Юные годы: фарца, хиппи и “золотая молодежь”
Точные науки всегда давались мне с большим трудом. А сказать по правде, не давались вовсе. Стоя у доски, я абсолютно не понимал, что от меня требуется. Периодическая таблица Менделеева, извлечение корней, геометрические задачи и физические законы приводили меня в ужас. В девятом классе 29-й спецшколы в моем дневнике красовались двойки по физике, химии, геометрии и алгебре. И, признаться, эти науки в жизни мне никогда и ни в чем не пригодились. Но счет деньгам я знаю хорошо – купеческие гены!
Чтобы я не остался на второй год, мама приняла решение перевести меня в так называемую 127-ю школу рабочей молодежи, которая располагалась в Дегтярном переулке в самом центре Москвы. Воспитанники называли это учебное заведение “школой золотой молодежи” или “школой раз-два-семь”. В моем классе учились Антон Табаков, Алеша Аксенов, Лена Ульянова, Женя Лунгин, Маша Зонина, Тина Катаева, Митя Николаев, Миша Каменский, Галя Петрова, Топ Мукасей, Марина Семенова… Сплошь дети знаменитых в СССР родителей. Школьную форму мы не носили, завтраками нас никто не кормил, на линейку не собирали… Учителя не обращали никакого внимания на посещаемость и просили только об одном – не курить у доски!
Занятия в любимой всеми учениками ШРМ № 127 проходили три раза в неделю: понедельник – среда – пятница. Учеников старались не переутомлять.
В ШРМ были замечательные педагоги. Один из них – учитель истории Марк Миронович Нейшуллер. До того как попасть в школу рабочей молодежи, он преподавал в институте, откуда был изгнан за увлечение джазом. Ну да, помните: “Сегодня он танцует джаз, а завтра Родину продаст!”?
Математику вела обаятельная Роза Давыдовна, которая считала меня, по сравнению с другими “светилами” из класса, просто великолепным математиком. Ненавистную мне химию преподавала Алиса Юрьевна Марина, дворянка по происхождению, жившая в одном доме с маминой подругой Ольгой Фрид. Алиса Юрьевна снисходительно относилась к моему неприятию своего предмета и никогда не вызывала к доске. Более того, зная о том, как сильно я увлечен историческим костюмом, она подарила мне целый ворох старинных платьев и тальм, которые принадлежали ее родовитой семье. Когда пришла пора экзаменов, химичка дала нам под запись ответы на все экзаменационные вопросы и объявила:
– Дети, билеты будут лежать по порядку: от двери первый и к окну последний. Считайте и выбирайте сами.
Дело оставалось за малым – вызубрить хотя бы один билет и вытянуть именно его. Стоит ли говорить, что все успешно справились с экзаменом!
Нашим классным руководителем была замечательная и обаятельная Эмилия Элиберовна Бейлина, учитель географии и астрономии, которая по совместительству водила экскурсии по Кремлю на чешском языке. Эмилия Элиберовна до сих здравствует. Своими силами эта неутомимая женщина создала музей школы. Там, на доске знаменитых выпускников нашей элитной ШРМ, мой портрет ныне висит рядом с портретом Коли Баскова. Она пристально следит за моими успехами, не пропускает ни одного выпуска программы “Модный приговор” и приходит на вернисажи. В свое время она пополнила мою коллекцию старинными платьями своей элегантной тетушки.
Поскольку форму в школе “раз-два-семь” не носили, одевались мы кто во что горазд, следуя при этом модным тенденциям. Все, особенно девушки в моем классе: Настя Михальская, Галя Петрова, Оля Волынец – одевались очень стильно и модно. А иконой стиля в классе был миловидный и хипповый Костя Яриков, состоявший в родстве с князьями Урусовыми и ставший известным скульптором. Благодаря тому что мой папа был “выездным”, я имел возможность носить импортные вещи. Из каждой командировки он привозил новые модные наряды всей семье. Как-то я поймал себя на мысли, что на мне нет ни одной советской вещи. Ассортимент магазинов тех лет разнообразием не отличался, поэтому, будучи еще учеником школы № 29, я очень выделялся на фоне одноклассников. Меня даже часто принимали за иностранца, особенно в музеях. Когда я заглядывал в окошечко кассы Третьяковской галереи или Музея изобразительных искусств им. Пушкина, кассирша обязательно уточняла:
– Билет для иностранца?
– С чего вы взяли?
– Не прикидывайтесь. Для иностранца – значит для иностранца! Он дороже!
В конце 1970-х у меня появилась редкая возможность посещать находившийся во французском консульстве киноклуб. Дочь консула Кристина Кадер дружила с моей любимой девушкой Машей Лавровой и выхлопотала для нее пропуск, по которому можно было раз в неделю смотреть французское кино на языке оригинала. Там я посмотрел несколько картин с участием Анни Жирардо, Пьера Ришара и Натали Бай…
Переступить порог консульства, не предъявив удостоверение личности, было невозможно. На входе стоял милиционер, который строго интересовался у каждого визитера, откуда у него пропуск. Меня при входе не остановили ни разу, потому что были уверены: пришел француз.
В консульстве находился почтовый ящик, и, если у вас имелись французские марки и конверты, можно было отправить письмо как будто из Франции в любую точку мира. Благодаря доступу к этому ящику я совершил по-настоящему благородный поступок. А дело было так. Изучая содержимое мусорных баков на улице Чаплыгина около дома № 1 в период моей работы в театре “Современник”, я наткнулся на выброшенный архив виолончелиста Густава Францевича Валашека, чеха по происхождению, женатого на сотруднице шоколадной фабрики “Эйнемъ”, швейцарке по фамилии Морель. Супруги жили в коммунальной квартире и скончались один за другим, а их документы, фотографии, письма оказались на помойке. Я даже поднялся в ту квартиру, где на стенах еще оставались картины, а на полу валялись стеклянные негативы и ворох писем, присланных из Женевы. Это была многолетняя переписка Валашека и Морель с их единственным сыном, которого бабушка в 1918 году увезла в Швейцарию, на свою родину. Выехать следом родители не успели. Так семья была разлучена навсегда.
Я собрал все найденные документы в бандероль, которую отправил из французского консульства прямиком в Женеву по обратному адресу, указанному на конвертах. Вскоре из Женевы мне пришло ответное письмо от сына Валашека и Морель, ставшего в Швейцарии футболистом и тренером. Строчки прыгали, указывая на волнение автора. Он писал: “Как к Вам попал архив моих родителей? Я не имел возможности получить эти документы, мне было отказано во въезде в СССР…” Я люблю творить волшебство и колдовать добро! Но ведь все могло кончиться иначе, не имей я доступа к консульскому почтовому ящику. А доступа могло и не быть, если бы при входе в консульство меня не встречали по одежке иностранного производства. При этом, надо заметить, я неплохо строчил на швейной машинке и запросто мог сам себе сшить батник со шнуровкой на шторные колечки или брюки из полосатого тика, приобретенного в магазине “Русский лен”. Конечно, мои произведения имели весьма примитивный вид, но в начале 1970-х, в эпоху хиппи, эта доморощенность считалась ультрамодной. Я даже джинсы себе шил собственными руками. Кстати, я до сих пор уверен, что советскую власть погубила именно мода. Появление первых фарцовщиков, торговавших импортными вещами, поставило под сомнение устройство нашей страны. Многие задумались: отчего же мы такие передовые, а джинсы сшить не можем? Все время обороняемся, а для людей ничего путного произвести не в состоянии.
Очень модными в 1970-е годы были матроски, тельняшки, галифе, белые офицерские шарфики, солдатские ремни из “Военторга”, расположенного в Москве на проспекте Калинина, нынешней Воздвиженке. Это было место паломничества для многих столичных модников. Однако без предъявления воинского удостоверения приобрести что-либо в “Военторге” не представлялось возможным. И все-таки я нашел выход из положения. Когда возникало желание приобрести очередную матроску и тельняшку, я отправлялся в “Военторг” в компании двух-трех подруг. Подруги перемигивались с солдатиками и, когда устанавливался визуальный контакт, упрашивали их купить необходимую вещицу. В комиссионных магазинах на Тишинке можно было недорого купить черные кожаные пальто офицеров СС немецкой армии, которые, за неимением лучшего, особенно ценились среди богемных советских модников. Там же продавались вышитые косоворотки из чесучи, очень модные в моем окружении.