– Хам и подлец! – и пулей вылетела из класса, громко шарахнув дверью. Она любила порой показать кузькину мать!
Маша не была канонической красавицей, но стройность ее стана, раскованность и внутренняя свобода, которой она обладала, привлекали к ней многочисленных поклонников. Эта рыжая бестия разгуливала в мини-юбке даже по Каиру, где ее мама одно время преподавала в Национальном театре оперы и балета Египта. Еще Маша виртуозно ругалась матом. Я прекрасно помню ее пятнадцатиминутные монологи, в которых не находилось места ни одному цензурному корню. При этом она владела вызывающе правильной литературной речью, поскольку была девушкой из интеллигентной семьи коренных москвичей. Окончив школу “раз-два-семь”, Маша поступила в ГИТИС на театроведческий факультет. Впоследствии она печаталась в “Огоньке”, позднее – в газетах “Сегодня” и “Известия”. Со временем оставила свои театроведческие исследования и занялась общественно-политической журналистикой. Она отправилась в Чечню в самый разгар военных действий. Ездила на БТР под прицельным огнем, брала интервью у Шамиля Басаева. За честное отражение событий, происходивших в начале 1990-х годов в Югославии, ее наградили военным орденом. Маша хорошо научилась говорить по-сербски еще со времен своих “творческих дебютов” в гостинице “Белград”.
Бесшабашная Маша отважно бросалась в новые приключения: переезжала, меняла работу, начинала с нуля. Казалось, в ее жизни было столько экстремальных событий – на несколько жизней хватит. Думаю, что это ее и сгубило. В 2000 году Маша Дементьева умерла от инсульта у себя дома. Избыток жизненных радостей?
Негласными лидерами нашей когорты были Толя Мукасей и Коля Данелия – оба принадлежали к знатным кинематографическим семьям СССР. Толя назвал себя Топом, был высок ростом и хорош собой, впрочем, как и Коля Данелия.
Это костяк, на котором держалась вся компания. Я же был на вторых ролях, несмотря на то что являлся сыном академика и народного художника. Сегодня понимаю, что это – к счастью, ведь и Данелия, и Мукасей ушли из жизни совсем молодыми людьми. Один скончался от передозировки наркотиков, другой разбился насмерть, выпрыгнув из окна. А я ничем пагубным никогда не увлекался.
Наше поколение пережило трагический исход: одни отправились в эмиграцию, другие, оставшиеся, в большинстве своем так и не смогли найти применение своим талантам и увлечениям. В этом я виню советскую власть. Красивые, одаренные и образованные, они не находили себя и не видели никакого будущего, несмотря на принадлежность к знаменитым и состоятельным семьям. Мы все мечтали о свободе – прежде всего свободе передвижения. Не хотели жить при крепостном праве! Мечтали о Париже, Лондоне и Нью-Йорке. Увлекаясь движением хиппи, фантазировали о путешествиях в Индию и Катманду. Мы все хотели смотреть иностранные фильмы, слушать иностранную музыку, рисовать, писать, танцевать, петь, быть модными, красивыми, востребованными, вырваться из болота серой советской жизни… Но ни у кого из нас не было такой возможности.
До своего отъезда в Париж я жил во внутренней эмиграции. Моими отдушинами стали театр и коллекция старины. Я прекрасно помню, как одна старушка, продававшая мне какой-то фамильный антиквариат, сказала:
– Сдается мне, что вы собираете старину из-за неприятия советской власти. Это у вас эскапизм какой-то!
Так и было. Я этого не скрывал.
– Если бы я мог, то повесил бы за окно изображение какого-то другого города, – сказал я тогда.
Однако вскоре настанет время, и я действительно повешу за окно новое изображение, но не одного города, а целого мира, который открылся передо мной в 1982 году. Но это уже история, достойная другой книги воспоминаний. Жди ее, читатель!
На сцене и за кулисами “Современника”
Одно из самых ранних детских воспоминаний – поход с мамой в театр “Современник”, находившийся тогда еще на площади Маяковского, на спектакль “Белоснежка и семь гномов”. Мне было года два-три. Нас с мамой усадили в первом ряду. Сначала мы увидели злую королеву-мачеху, затем очаровательную Белоснежку в исполнении молоденькой Людмилы Крыловой – первой жены Олега Павловича Табакова. А потом случилось ужасное. На сцену вышли гномы. Но не крошечные гномики, которых я ожидал увидеть, а огромные дядьки – артисты театра “Современник”, чей рост вдвое превышал рост самой Белоснежки. Я тут же поднял дикий крик. Мама была страшно смущена и поспешила унести меня из зрительного зала в артистический буфет. В антракте эти огромные гномы, в своих колпачках, с бородами и в шортиках, по очереди подходили ко мне: сюсюкали, делали “козу”, брали на руки, трепали за щечки… А перед вторым актом нас с мамой пересадили в последний ряд. Тут уж я успокоился, потому что с последнего ряда гномы казались маленькими, какими и должны быть.
А в шестнадцать лет я поступил в театр “Современник” бутафором. Ведь для того, чтобы учиться в школе рабочей молодежи, требовался рабочий стаж. Туда мне помог устроиться директор театра, Леонид Иосифович Эрдман, большой друг мамы и Виталия Яковлевича Вульфа. Большинство моих одноклассников только числились где-то, а я в свободное от учебы время исправно ходил на службу и получал зарплату в 62 рубля. В мои обязанности входило подкрашивать декорации, как только их выносили на сцену. В основном это были двери, окна, стены, деревья, мебель – все в духе социалистического реализма.
При перевозке, монтировке и разборке декорации царапались, обкалывались и оббивались по углам. Перед спектаклем я выходил на сцену с большой деревянной коробкой, в которой стояли гуашевые краски, и подкрашивал каждый скол. Этот прием я до сих пор использую во время подготовки своих выставок. Чтобы старинные туфельки и сумочки смотрелись в витринах как новые, их нужно чуточку подкрасить акварелью.
Если я был свободен от учебы, то приходил в театр даже днем. Работы всегда хватало. Однажды дали задание изготовить бутафорских лягушек для спектакля “Принцесса и дровосек”. Я выреза́л их из поролона и выкрашивал в зеленый цвет. В другой раз крутил бумажные цветочки для распустившихся деревьев в постановке “Вишневый сад”, где Раневскую вдохновенно играла Татьяна Лаврова. Для спектакля “Большевики” сшивал какие-то брошюры, составленные из старинных рукописей Томского университета.
Всегда приходилось красной гуашью подкрашивать пол – половик красного цвета неизвестно почему не подходил по габаритам к декорации. А для одного из главных хитов “Современника”, спектакля “На дне”, раскрашивал глиняные крынки и другой нехитрый скарб горьковских персонажей. Все поручения заведующего бутафорским цехом выполнял с большим удовольствием. Руководителем бутафорского цеха в то время был художник-плакатист Иванов, а заведующей реквизиторским цехом – Лиза Ворона, дама очень полная и приземистая, с характером. До работы в “Современнике” она служила в ЦДТ, хорошо знала мою маму и мне симпатизировала. В самом начале спектакля “На дне” она, не выходя из-за кулис, истошно кричала “Полиция, полиция!”, потом била чем-то тяжелым стекло в цинковом ведре, изображая, как в старом МХТ, бьющееся окно, и имитировала гром с помощью подвешенного большого железного листа. В спектакле “На дне” особенно запомнился мне очень тонкий актер Валентин Никулин в роли Актера.
Из всех актрис “Современника” я выделял Тамару Дегтярёву. Она мне казалась самой талантливой и самой красивой. Помню ее в музыкальном спектакле “Вкус черешни”, в котором звучали песни Булата Окуджавы. Например, такая:
Ах, пане, панове, ах пане, панове,
Ах пане, панове, да тепла нет ни на грош.
Что было, было, что было, то сплыло, то сплыло,
Что было, то сплыло, того уж не вернешь.
Партнером Дегтяревой был знаменитый актер Юрий Богатырев. Они составили замечательный дуэт и прекрасно дополняли друг друга в этой польской мелодраме с нехитрым сюжетом о встрече бывших супругов в купе поезда. Декорация к этому спектаклю представляла собой громоздкую конструкцию из металлических труб в виде двух железнодорожных путей, сходящихся в одно купе. Наверху появлялись оба исполнителя и, напевая живым голосом в микрофон с длинным черным шнуром, как в “Голубом огоньке”, спускались вниз. Можно сказать, что этот спектакль в “Современнике” был прообразом западных мюзиклов, но только на двух актеров. Он был очень кассовым. Я помню две атласные блузочки Дегтяревой – персиковую и синюю – при юбке карандаш. Она дважды в спектакле переодевалась. Я любовался ею, а однажды ее шнур запутался в декорациях, и она знаком попросила меня помочь его освободить.
В театре “Современник” были свои иконы стиля. Самой модной актрисой считалась Мария Постникова. Будучи женой австрийца, она одевалась исключительно в вещи австрийского производства. И хотя в театре она ничего существенного не играла, вслед ей смотрели с обожанием и завистью, потому что на весь “Современник” она была практически единственной обладательницей замшевых сапог, вельветовых брюк и дубленки. Другой иконой стиля была актриса Наталья Каташева, которая одевалась очень модно: большие солнечные очки, на голове – шелковый платок-каре, она сама сидела за рулем своих новеньких “жигулей”, любила джинсы клеш и сабо на платформе из пробки. Это была реконструкция советского гламура! Она была дружна с моим кузеном, известным московским ловеласом и красавцем актером Володей Васильевым, потому была мила и со мной.
В “Современнике” я пересмотрел все спектакли, и не по одному разу. Видел “Вечно живых” с гениальной Галиной Волчек в роли Нюрки-хлеборезки. Это было что-то потрясающее! Декорации этого спектакля, обшитые неотбеленной тканью, стояли на поворотном круге и представляли сегменты интерьеров военного времени, которые калейдоскопом на этой карусели менялись. Запомнилась выразительная игра Гарика Леонтьева. Прекрасно помню спектакли “Балаганчик”, “Обыкновенная история”, “Валентин и Валентина” и “Двенадцатую ночь” с великолепной Анастасией Вертинской, прекрасной Мариной Нееловой и сногсшибательным Олегом Табаковым. Декорации этого спектакля были сделаны талантливым грузинским художником Иосифом Сумбаташвили. Они представляли собой металлизированную башню с нишами и проходами, к которой были прикреплены металлические аркообразные мосты на роликах – они вращались и меняли таким образом возможности мизансцен. А вот танцы в этом спектакле репетировала бывшая солистка Большого театра и подруга моей мамы миниатюрная балерина Аллочка Щербинина. Мы встречались с ней на сцене “Современника”. Затем она эмигрировала в Канаду и долгие годы проработала репетитором в Виннипегском королевском балете в Калгари. Мы долго переписывались, но в Канаде, увы, так и не встретились.