кого происхождения Натали Нерваль попал в труппу “Комеди Франсез” и вскоре обзавелся псевдонимом Александр Арбат. В Париже Саша встретил и свою новую любовь, высокую парижанку с золотым сердцем, эффектную блондинку Светлану Самсонову, переводчицу. Она так полюбила своего русского мужа, что родила ему двух дочерей – Таню и Алену, а еще двух – Александру и Наташу Вотран, дочерей ее погибшей в автокатастрофе сестры, – удочерила. Саша Курепов – не только отец большого семейства, но и организатор парижской драматической школы по системе К.С. Станиславского, которая называется “Школа Арбат”.
Именно Саша Курепов даст мне в Париже работу преподавателя истории моды в этой небольшой драматической школе, и только лишь потому, что я оформлял костюмы к спектаклю “Волки и овцы” в его любимом Театре на Малой Бронной! Ну и еще, наверное, потому, что у нас с ним общая альма-матер, Школа-студия МХАТ…
Судьба и в дальнейшем была благосклонна к Александру Арбату-Курепову. Снявшись в нескольких французских кинофильмах, он получил главную роль в триллере “Диагональ слона” (1984), ленте о беглом советском шахматисте. Роль эту он сыграл великолепно, не потерявшись в грандиозном актерском составе: в фильме снимались Мишель Пиколли, Лив Ульман, Лесли Карон. Фильм получил во Франции несколько наград, и лицо беглого московского актера украшало многие афиши Парижа. И окончательный триумф – “Диагональ слона” награжден в Голливуде премией “Оскар” как лучший иностранный фильм.
Семье Куреповых и Самсоновых – мой низкий поклон! Они сыграют огромную роль в моей парижской карьере, в становлении как популярного театрального художника и модной медиаперсоны.
Но вернемся в Москву, в Театр на Малой Бронной. В ту же пору я начал в качестве художника-постановщика работать в кино. Катя Гердт, дочь актера Зиновия Гердта, окончившая режиссерский факультет ВГИКа, пригласила меня оформить свой дебютный короткометражный фильм под названием “Любовное письмо лорда Байрона” по пьесе Теннесси Уильямса. В центре сюжета была некая старая дева, хранившая у себя в комоде любовное письмо от Байрона, адресованное ее бабушке. Действие происходило в Новом Орлеане. От меня требовалось создать два костюма и американский интерьер начала XX века. Интерьер я оформил, принеся из дома множество удивительных старинных вещей из своей коллекции. Вещи эти привели Катю Гердт в восторг, так что сегодня меня вовсе не удивляет, что она стала владелицей интерьерного салона в винтажном стиле, который разместился в некогда любимом нашей семьей овощном магазине на Фрунзенской набережной недалеко от нашего дома.
Планов и перспектив было множество. Я учился в аспирантуре Академии художеств, работал с Александром Дунаевым над постановкой “Бесприданницы” в театре Комсомольска-на-Амуре, где познакомился с режиссером Ефимом Звеняцким и старой актрисой театра Михоэлса Раисой Шаховской, коллегой Этель Ковенской. Получил предложение от молодого режиссера Михаила Цитриняка оформить спектакль “Сказки старого дома” и от собственного дяди Петра Павловича Васильева, предложившего мне сделать костюмы к пьесе Островского “Бедность – не порок” в Саратовском ТЮЗе и для Аллы Азариной.
К тому же мое имя часто появлялось в прессе, что для советского времени было почти беспрецедентно: тогда на страницах газет практически не писали об отдельных личностях. Вот о школе, отряде, классе, любом другом коллективе – пожалуйста. А тут… В “Московском комсомольце” вышла статья Анны Малышевой, дочери моего частного педагога из МГУ по русской литературе Любови Михайловны Малышевой, под названием “Эпоха в шкатулке”, посвященная собранной мной коллекции старины. Расширенный вариант этого материала с фотографиями под заголовком “Никуда не деться от Сани Васильева” был опубликован в журнале “Юность”. После этих публикаций обо мне даже сняли для болгарского телевидения документальный фильм. Словом, будущее сулило только благополучие, востребованность и возможности, от которых так не хотелось отказываться. И все-таки пришлось все бросить и уехать во Францию. Главной причиной тому стала любовь. Как говорят французы, cherchez la femme.
Я без памяти влюбился в обаятельную и талантливую юную художницу Машу Лаврову, по отцу Ященко. Познакомились мы в школе № 127, где Маша училась на два класса младше меня. Едва увидев ее, я понял: эта девушка лучше всех на свете. Роман закрутил нас, как в вихре. Мы не могли наговориться, не могли надышаться друг на друга. Дневные долгие прогулки, путешествие по городам Золотого кольца, по старинным усадьбам Подмосковья, в Литву, в Латвию и в Эстонию – все было незабываемо и неповторимо. Все впервые: первое объятие, первый поцелуй, первая близость…
В школе Машу называли парижанкой, ведь с двенадцати до пятнадцати лет она жила в столице Франции, куда отправили работать ее отца Олега Ященко – сотрудника Министерства внешней торговли. Машина мама Инна Лаврова работала при посольстве переводчиком с французского языка. Во время строительства нового здания посольства она была прикреплена к главному архитектору, каталонцу Ги Торрану. Француз по уши влюбился в свою переводчицу, и она… ответила ему взаимностью. Жить со своим мужем Олегом Инна больше не могла. Впрочем, он к тому времени тоже закрутил роман с собственной секретаршей. Расстались, можно сказать, друзьями. В школе при посольстве, где училась Маша, было только восемь классов, и, чтобы получить аттестат, ей нужно было съездить доучиться в Москву. В московской французской школе дела не заладились, надо было куда-то переходить. Куда? Ну разумеется, в ту самую знаменитую 127-ю школу рабочей молодежи, где доучивались до аттестата многие дети творческих родителей. Но бабушке Машины документы отдавать отказались, пришлось на три дня прилететь из Парижа маме. То есть это Инна Лаврова думала, что на три дня… В день маминого отъезда выслали из Парижа Машиного отца и ее младшую сестру Катю – и всё, мышеловка захлопнулась. Началась многолетняя борьба за счастье, за право воссоединиться с любимым человеком.
21 декабря 1981 года Инна Лаврова объявила голодовку, которая продолжалась тридцать восемь дней. Она требовала разрешения на заключение брака с иностранцем. Однако в эпоху Брежнева связать свою жизнь с иностранцем нашим соотечественникам было крайне тяжело. Брак с иноземцем?! Как такое возможно?! Ни в коем случае… если, конечно, ты не соглашался сразу сотрудничать с соответствующими органами. Но Ги Торран, каталонец из Перпиньяна, оказался человеком упрямым. Большими трудами и финансовыми вложениями он все-таки добился разрешения жениться на русской женщине, а впоследствии – и того, чтобы ее выпустили из СССР. Этой цели ему удалось достичь ни больше ни меньше как через тогдашнего президента Франции Франсуа Миттерана, с которым Торран вместе учился и который в то время прибыл в СССР для подписания договора о поставках газа из Советского Союза во Францию – речь шла о газопроводе из Уфы, называвшемся “Газодюк”. И вот, как рассказывают, в беседе со всемогущим правителем Леонидом Брежневым французский президент сказал: “Я ратифицирую договор на строительство газопровода только в случае, если вы дадите возможность трем советским женщинам воссоединиться с французами”. Одна из этих дам жила в Киеве, вторая в Сочи, а третья – мать моей возлюбленной Маши – в Москве. И генсек неожиданно дал добро. Вот таким образом наши женщины были обменяны на газопровод. И в один день, буквально в двадцать четыре часа, Ги Торрана впустили в Москву, позволили зарегистрировать брак с Инной Лавровой и, более того, сразу разрешили им и двум их дочерям вылететь в Париж. Это случилось в феврале 1982 года.
Пока Инна билась словно рыба об лед с непобедимой системой, Маша училась в нашей любимой школе, выгуливала роскошного колли по кличке Гийом и почти ежедневно занималась живописью и рисунком. Ее тяга к живописи была генетической – она приходится родственницей художнику Московского Художественного театра Владимиру Егорову, создавшему незабываемое оформление к спектаклю 1908 года “Синяя птица”.
Я ухаживал за ней не так, как обычно ухаживают за девушками. Вместо цветов дарил булочки “Калорийные” по 10 копеек, а свидания мы назначали у метро “Кропоткинская”, откуда с обоюдной радостью начинали обход помоек. Маша и я с большим азартом рылись в мусорных баках и вокруг них и радовались каждой находке, которая могла стать частью моей коллекции.
Из каждой своей поездки – будь то Варшава или Братислава – я писал Маше письма, которые она сохранила и спустя годы передала мне их копии. С радостью привожу на этих страницах строки, написанные мной около сорока лет назад:
25.05.80
Моя милая, дорогая, маленькая девочка! Пишу тебе из Кракова. Краков – очень большой, но мне не очень нравится. Несмотря на то что он очень старинный, он весь по цвету в стиле немецкой оккупации. Но одно очень интересно для тебя, что все камни мостовой только сиреневые и фиолетовые. Я говорю все время по-польски, и даже в музее мне не верят, что я не есть поляк, что мой акцент есть хороший. Пока всё. Помню тебя каждый день, утром, днем и вечером. А ночью я сплю. Люблю тебя очень, целую крепко. Будь счастливой.
10.07.80
Ко мне в комнату залетела ночная бабочка, она бьется вокруг лампы, потом затихает. Я не один. Не могу отделаться от мысли о тебе. Всегда, когда вечер и я предоставлен самому себе. Что ты сейчас делаешь? Наверное, не читаешь, а просто спишь, как и в прошлом году в это время, только не так…
Вчера из-за маминого дня рождения так закрутился, что послал поздравление с праздником лишь сегодня. Но ты простишь!
Завтра, вернее уже сегодня, твой день рождения. Время идет, и с этим тоже я тебя поздравляю, моя деточка. Как с тобой уверенно, как хорошо можно себя чувствовать, когда ты рядом. Обязательно напиши мне о своем быте и “культурных” новостях. Это все для меня интересно. Не грусти только, не скучай!
Вечер. Сегодня ты уехала, я еще был с тобой рядом, а теперь один. Все совсем недавно, сейчас. Уже поздно. Сейчас думаю о тебе, потому что один, потому что свободен от дел, потому что есть время подумать хоть немного времени о тебе, только о тебе.