— Еще нет.
— Спокойной ночи, Адам.
— Спокойной ночи.
Он смотрел, как старик прошагал через столовую к кухне и к двери, ведущей в их общую спальню, и, если глаза его не обманывали, ему показалось, что походка Бруннера была чуть ли не торжественной.
Решительно настроившись подавить растущее чувство уныния, Мэлон поискал в кармане рубашки сигарету и набил ее, крепко закрутив бумагу с одного конца. Прикурив и вдохнув дым марихуаны чуть ли не до кишок, а затем выдохнув его, он откинулся на спинку дивана, чтобы разобраться в своих мыслях.
После того как он выслушал Бруннера, злость на него у него пропала, и теперь он пытался выяснить, что пришло ей на смену. Депрессия, конечно, но и что-то еще. Его охватило ощущение крайней безнадежности. Он был пронизан чувством нигилизма. Он чувствовал себя единым с Сартром — истинным другом по духу, по сути дела. Все вокруг стало сюрреалистическим. Непосредственное окружение странным образом лишилось традиционных ценностей, порядка, ограничений. Эмоциональный ландшафт можно было бы приписать кисти Эшера.
И все же, провел границу Мэлон, должно было еще оставаться что-то такое, во что он верил, иначе почему бы он так четко осознавал гнездившееся в нем чувство обиды? Это правда, после разговора с Бруннером злости он не чувствовал, но он не мог проигнорировать тот факт, что испытывает некоторую горечь по отношению к Шивли и Йосту.
Сегодня он негодовал на них, и причина стала ясна. Он возмущался потому, что они испакостили его мечту. И, наконец, возможно, он негодовал даже на старика за то, что тот нарушил их первоначальное соглашение, проигнорировал его руководящую роль и отверг принцип взаимной честности. Бруннер, поддавшись слабости, переметнулся на сторону звероподобных насильников.
По мере того как он курил, его чувство потери росло. Его горечь росла тоже, только она изменила свое направление и, завернув за угол, оказалась направленной на него самого и его собственную слабость. Да, самым огорчительным было то, что его собственная слабость помешала исполнению мечты, которая превращалась уже в реальность.
Он, Адам Мэлон, как человеческое существо заслуживал Шэрон больше всех других. Он изобрел ее как достижимый объект любви. Он создал такую возможность, когда они могут ее любить. Он сформировал реальность встречи. Он, и только он, заставил произойти то, что произошло. Из всех четверых только он один ценил и любил ее как личность.
И тем не менее, по иронии судьбы он, и только он, был ее лишен, или сам себя лишил ее. Все остальные, черт бы их побрал, совсем ее не заслуживали, или по крайней мере, после него. Тем не менее именно они насладились близостью с ней. А он из-за своей фатальной слабости оказался в стороне.
Это было просто нечестно.
Черт, это было нечестно даже по отношению к ней. Это неправильно, что она должна переносить этих тупых, бесчувственных и безразличных животных, не зная даже о том, что под этой самой крышей есть человек, который действительно любит ее саму по себе, любит ее нежно, беззаветно и тепло.
Это было бы настоящим преступлением, если правильно посмотреть на вещи, скрыть от нее, что есть такой человек, который может утешить ее, выказать ей то тепло, которое она заслуживает и в котором нуждается.
Адам Мэлон сделал последнюю затяжку, затушил окурок, сохраняя его на будущее, и встал на ноги.
Его миссия была ясна как никогда.
Шэрон Филдс должна быть избавлена от отчаяния, которое испытывает. Ее вера в порядочность, добро и истинную любовь должна быть восстановлена. Она заслуживает чувства безопасности, которое должно возникнуть из знания того факта, что один цивилизованный человек в этом доме уважает и любит ее.
Это было его делом.
Неровным шагом он двинулся в сторону спальни.
Шэрон Филдс лежала привязанной к кровати, пристально глядя на дверь спальни и ожидая, когда она откроется.
Она знала, что дверь откроется. Было только удивительно, что она не открывается так долго.
Она смирилась с неизбежностью того факта, что весь ужас этой ночи еще не прошел. В случае группового изнасилования надо быть готовой к тому, что будешь изнасилована всеми членами компании. В этой банде их четверо. Трое ее уже изнасиловали. Следовало ожидать четвертого. Она лежала в напряженном ожидании.
Дверь открылась.
Там стоял четвертый. Темно-коричневые волосы, остекленевшие карие глаза, отсутствующее выражение на лице. Он стоял покачиваясь, в джинсах и выбившейся из них рубашке. Мечтатель. Псих, который затеял все это дело. Сукин сын.
Он вошел. Закрыл дверь. Передвигаясь как во сне, приблизился к кровати.
— Я должен быть уверен, — заговорил он. — Эти другие, они действительно совершили насилие над тобой?
— Они обращались со мной как с говном, как с экскрементами, — сказала она. — Они вели себя, как дикие звери. Они были ужасны, бесчеловечны. Они причинили мне боль. — У нее возникла искорка надежды. — Ты же не собираешься делать то же самое, не так ли?
— Они были не правы, — тихо сказал он. — Они не должны были этого делать.
У нее вспыхнула надежда.
— Я рада, что ты так думаешь.
— Я должен был, — сказал он.
— Что?
— Я должен был быть единственным, — сказал он странным, отрешенным голосом.
Надежды ее испарились, страх возвратился. Она думала, что ее в эту ночь уже ничем не испугаешь. Столько ужаса она пережила в эти прошедшие часы, что думала, что все эмоции уже растрачены. Но этот не был похож на других. Именно его неестественное поведение возбудило страх. Он, казалось, находился в зомбическом трансе. Она вжала голову поглубже в подушку, пытаясь определить, пьян ли он, накачан наркотиками или у него шизофренический срыв.
Он заговорил едва слышно:
— Я не хотел приходить сюда таким образом, но я единственный, кто тебя любит.
Она не знала, как с ним обращаться и что он будет делать дальше. Она решила перевести все на жалость.
— Если ты действительно меня любишь, то ты оставишь меня в покое. Я больна. Я выпотрошена до мозга костей. Я просто хочу, чтобы меня оставили одну. Пожалуйста, будь добр.
Он, казалось, ее не слышал, так как его глаза были прикованы к ее телу, но теперь они оживились, и он окинул ее ласковым взглядом.
— Ты нуждаешься в любви, — говорил он. — Ты создана для того, чтобы тебе поклонялись и любили тебя. Ты заслуживаешь любви после всего, что ты выстрадала. Тебе нужен кто-то, кто о тебе позаботится.
Она решила, что он совершенно сумасшедший.
— Я ценю твои слова, — ответила она. — Но уходи. Дай мне отдохнуть. Если ты уйдешь, это будет актом любви. Пожалуйста, иди.
Он явно не слушал. Он снимал рубашку. Медленно расстегнул молнию на джинсах и чуть не упал, выбираясь из них.
Под одеждой у него ничего не было. Он был голым.
О, Господи, простонала она про себя.
Она не могла больше выносить это наказание, эту боль и унижение.
О, Господи, дай мне какой-нибудь инструмент, чтобы кастрировать его, сохранив тем самым у самой себя хоть какие-то остатки разума.
Этой ночью Бога не было.
Мечтатель сидел на краю кровати. Он всматривался в нее.
— Я хочу тебя, Шэрон. Я хотел тебя с тех пор, как впервые увидел.
— Я тебя не хочу. Я не хочу никого таким образом. Оставь меня в покое.
Он не слушал ее. Он потянулся к ее блузке. Она напрягала мышцы рук, чтобы разорвать веревки и не дать ему к ней прикоснуться. Но она была крепко привязана к своему кресту.
Он нежно отложил в сторону одну часть ее блузки, затем другую, и ей вновь пришлось увидеть то, что видел он, — две белые груди с широкими кружками красновато-коричневых сосков.
— Будь ласкова со мной, Шэрон, — говорил он, — Я не хочу брать тебя силой. Я хочу, чтобы ты любила меня.
Он потерся щекой об один из сосков, потом о другой, затем поцеловал и обвел языком вокруг каждого из них.
Подняв голову — в дюймах от ее головы — он шептал:
— Ты — все, о чем я когда-либо мечтал, Шэрон. Я хочу, чтобы ты была моей.
— Уходи, — ее голос дрожал. — Не делай этого еще раз. Я так слаба, больна… пожалуйста…
— Через некоторое время, дорогая. Через некоторое время ты будешь спать. Мы слишком долго знали друг друга, чтобы остановиться сейчас.
Его рука двинулась к ее юбке, нашла ее уже расстегнутой, и он стал ее снимать.
— Это не ново, Шэрон. Для каждого из нас. Все эти многие годы ты должна была чувствовать вибрации моих чувств. Ты должна была знать то, что знал я. Я любил тебя тысячу раз. Мы проводили драгоценные, бесконечные часы в руках друг у друга. Сейчас — это просто очередной раз.
После того раза, когда сюда вошел первый из них, Злодей, она еще не испытывала такого страха.
— Ты сумасшедший, — задыхаясь, сказала она. — Выметайся отсюда.
— Те другие, они тебя не заслуживали. Я единственный, кто заслуживает твоей любви.
Она с ужасом смотрела, как он укладывался рядом с ней на кровати. Он развел ее обнаженные ноги. Она попыталась сопротивляться, но ее ноги были свинцовыми от усталости. Она не могла больше заставить их держаться вместе.
Он лежал у нее между ног, целуя ее пупок, касаясь его языком, обходя по кругу.
Его рот двигался вниз по ее животу, целовал ее плоть, ниже и ниже, до лонного треугольника.
— Не надо… не надо… — молила она его.
Поднявшись, он встал на колени над ней. Она стонала и хныкала. Все было без толку, без толку. Она чувствовала себя слабой и измученной, существом, жизнь в котором поддерживается только ужасом и ненавистью.
Он что-то бормотал. Она прислушалась.
— Сколько раз, — говорил он. — Сколько раз, — повторял он, — ты доводила меня до эрекции. Сколько раз я входил в тебя, бывал в тебе, в одиночку наслаждаясь нашей взаимной любовью. И теперь, Шэрон, наконец-то, Шэрон, мы будем это делать вдвоем.
Она сделала последнюю отчаянную попытку отбросить его, но ее одеревеневшие ноги не двигались, они оставались широко раскрытыми, ожидая атаки. Его глаза были устремлены на нее. Он бился и взвивался, как маньяк.