Она увидела Эмму издалека: та сидела на той же скамейке, что и Джо, – Никки снова убедилась, что у Куперов действительно какая-то космическая сестринская связь. Эмс дёргалась, проверяла телефон, и Николь точно могла сказать, что дважды она чуть не сбежала. Когда между ними осталось всего пару шагов, они обе потупились, пристально и с огромным интересом рассматривая асфальт, не зная, как начать этот непростой разговор.
– Я…
– Ты…
Они заговорили одновременно и тут же замолчали, растерянно глядя друг на друга. Внезапно Никки показалось это всё таким нелепым, что она не смогла сдержать улыбку. Эмма подхватила её настроение и рассмеялась – открыто, но немного нервно. Спустя пару секунд они смеялись уже обе – сбрасывая с себя оцепенение и надуманную серьёзность. Ведь по сути, они просто две девчонки, которые встретились поговорить – небеса не обрушатся, и никто никого не убьёт. Наверное.
– Давай я начну, – предложила Никки, – раз уж ты первая мне написала. И это, поверь, было просто отстойно – получить сообщение о том, в порядке ли я, от тебя! Серьёзно.
– Да ладно, я тоже не чувствовала восторга от того, что пишу тебе. – Эмма смерила собеседницу таким взглядом, что та перестала быть уверенной в том, что до рукоприкладства не дойдёт.
Они снова замолчали. Никки опустилась на скамейку как можно дальше от Эммы. Всё было до смешного очевидно, но гордость не давала обеим наконец поговорить о том, ради чего они встретились. Николь привычно закурила, чтобы хоть чем-то себя занять, пока Эмс бессмысленно щёлкала кнопкой включения телефона. Обычно все разговоры с наступлением темноты становятся проще и откровеннее, но они ломали даже такие непоколебимые правила вселенной.
– Так он тебе тоже отказал? – словно невзначай бросила Никки, глядя прямо перед собой, чтобы не сталкиваться взглядом с Эммой.
– Почему сразу отказал? – моментально взвилась та. – Если он отказал тебе, это ещё…
– О, заткнись, ладно? Иначе ты не сидела бы здесь! Из твоих твиттов можно составить четырнадцать сборников песен о неразделённой любви и печали.
– Ты считала? – усмехнулась Эмс.
– Думаю, если бы я считала, вышло бы гораздо больше – я сбросила пару десятков из жалости.
– Боже, ты такая сучка! Хуже, чем Джо и Скай, вместе взятые. Немудрено, что милый Дом тебя отшил…
Эмма и сама не заметила, как последние слова легко и привычно сорвались с губ, словно она говорила с подругами, а не с Никки один на один. Зато она видела, как дёрнулась Николь, как тяжело сглотнула, готовясь то ли врезать ей, то ли разрыдаться. Но она смогла удивить:
– Твоя сестра – очень хороший человек…
– В отличие от меня? Договаривай уже, заслужила. – Эмма подтянула ноги, чтобы повернуться к Никки лицом. – Но знаешь, это не мешает Джо быть невообразимой стервой время от времени. И да, он мне отказал.
Сказала – и поёжилась. Она впервые говорила кому-нибудь о том, что произошло между ней и Домиником. Джо сама всё поняла – или узнала от Дома, Эмма не уточняла, – Скай и Мейси получили информацию по цепочке, и ей не пришлось выворачиваться наизнанку. Лео, с которым Эмма так и не перестала общаться, тоже знал всё без её участия, так что сегодняшние откровения давались Эмме очень тяжело. Одно дело – переживать всё наедине с собой, прокручивать его слова снова и снова, вспоминать каждую строчку того проклятого письма. Другое – говорить вслух, рассказывать эту историю, подтверждая её реальность – болезненную и отвратительную.
– Как ты это сказала? – Никки затушила окурок и обхватила себя руками – внезапно тот самый бомбер перестал согревать, хотя на улице было всё так же тепло.
– Не сказала… Я вообще не могу вести себя адекватно рядом с ним! А говорить такие вещи… Я написала письмо.
– Чёрт, хорошая идея! Почему я не додумалась?!
– А ты сказала всё как есть?
– Хуже… – Никки тяжело вздохнула и тоже развернулась к Эмме лицом. – Я его поцеловала.
– Ты. Его. Что?!
– Это самое. – Нервный смех вырвался из груди. Никки прикусила губу, чтобы не дать волю эмоциям. – А потом были неловкие объяснения и отсылка к френдзоне. Отвратительно.
– И… как это? Ну, целовать его?
Никки внимательно посмотрела на девушку: в ней боролись любопытство и ненависть, ведь все они – сходящие с ума по Дому – мечтали почувствовать вкус этих невероятных губ. А получилось именно у неё.
– Не так, как ты себе это представляла, поверь мне. Такие поцелуи ничего не стоят.
– Какие «такие»?
– Безэмоциональные? На которые тебе не отвечают с чувством? После которых извиняются? Не знаю, Эмма… Но это было так чертовски неправильно и досадно. Ведь я мечтала его поцеловать все месяцы знакомства, но когда сделала это… Почувствовала пустоту. Огромную такую чёрную дыру, которая засасывала меня.
– Понимаю. Я лежала в каком-то поле и мечтала, чтобы земля подо мной разверзлась и поглотила меня. А потом я плакала и пила, молчала несколько дней и не вылезала из постели. Думаю, чёрная дыра меня всё-таки засосала.
– Что он тебе сказал?
– Забавно, что мы даже имя его не произносим…
– Грёбаный Волдеморт!
В этой шутке было мало смешного, но они буквально сложились пополам от хохота, представляя Доминика без носа, лысого и озлобленного.
– А палочки Итана на самом деле не барабанные – а волшебные! И ужасный Волдеморт отбирает их у бедного скромного барабанщика…
– Ох, мне уже больно смеяться! – Эмма перевела дух и вернулась к своему обычному состоянию. – Он позвонил мне, если тебе всё ещё интересно. Сказал, что хотел бы хоть как-нибудь оценить то, что в него влюблена такая прекрасная девушка, отблагодарить, – он правда это сказал, я сейчас не красуюсь! – но он не может дать мне того, чего я хочу. Как-то так.
– Знакомо. Только в моём случае он сказал, что я – отличный друг и он любит меня, но абсолютно не влюблён.
– Чёртов правильный Доминик Рокстер! Такой хороший и честный, что аж воротит.
– Да уж… Лучше было ничего не знать, надеяться…
– И обманываться. Наконец-то я поняла, что значит «сладкая ложь». Ни фига она не хуже «горькой правды». Пусть засунут её себе куда подальше, моралисты хреновы.
– Ого, а ты прямо огонь. Не ожидала. – Никки прониклась дерзостью и прямолинейностью Эммы.
– Не такие уж мы и разные, да? Хотя я чуть ли не смерти тебе желала.
– О, ты знаешь, я в курсе – твой «твиттер» безумно говорящий. Только идиот не понял бы, кому и что ты пишешь!
– А ты не идиот? – смеясь, уточнила Эмма.
– Не до такой степени, – в тон ей ответила Никки. – Забавно вышло: мы так яро ненавидели друг друга из-за Дома, но он же нас и свёл.
– Предлагаю официально переименовать его в Волдеморта – всё-таки меня слегка раздражает это имя.
– Принято! – Никки ударила невидимым молотком, словно она была в суде. – Ты говорила с ним после?
– Нет. Я… не могу. Что я ему скажу? А терпеть жалость – это ещё хуже. Он же до жути искренен, ему не всё равно!
– Ещё как. Я пытаюсь отстраниться, а он – выяснить, в порядке ли я. Конечно нет, чувак! Я набросилась на тебя с поцелуями, а ты меня отшил. Конечно, я не в порядке, мне так хреново, что сейчас я плачу перед человеком, который меня ненавидит, – вот так я себя чувствую! А от твоей заботы мне только хуже…
– Я не ненавижу тебя, – прошептала Эмма, чувствуя, как слёзы просятся на волю, – она слишком давно не плакала, держала в себе, пыталась пережить и справиться с этой пустяковой надуманной проблемой – так ведь все вокруг думают о её любви. – Завидую. Ты всегда была ближе, ты целовала его – как бы это ни было, он пытается поговорить с тобой после… Ты друг.
– О, хочешь, отдам этот титул тебе? Что мне делать с этой чёртовой дружбой? Дружить и подыхать рядом с ним?
– Смотря что сделать ключевым: дружить или рядом с ним.
– Ключевое, в нашем случае, Купер, подыхать.
Плакать в компании друг друга – самый страшный кошмар, который только мог им привидеться. И самая правильная вещь в мире.
– Мне стыдно. Боже, неужели я говорю такие слова, как «стыдно»? – Эмма аккуратно стёрла потёкшую тушь. – Но мне правда стыдно за то, что я радовалась твоим плохим моментам. Но ненавидела я тебя за дело, ты же понимаешь.
– Понимаю, тут уж аналогично, подруга, прости. Но всё это делает из нас последних тварей: мы гонимся за ними, как за трофеями, кусками мяса, веря, что только мы сможем любить их правильно, что вообще всё это – настоящая любовь, а не фанатизм. Унижаем друг друга, ненавидим, следим. Не жизнь, а дурацкий сериал для подростков на Дисней.
– Хуже. Именно потому, что всё это – наша жизнь. Ты думала о том, что с нами будет, когда у… Волдеморта появится девушка?
Эмма, затаив дыхание, ждала ответа – ей очень хотелось знать, что она не одинока, что Никки чувствует ту же боль, что и она, даже от одних мыслей о влюблённом Доминике.
– Я даже вскользь не думала, что он может быть с кем-то кроме меня. Ну, знаешь, если чего-то боишься, представляешь, то оно и сбывается. Так что я даже бояться себе запретила. А вот ты сказала… И мне захотелось сдохнуть прямо здесь, не дожидаясь, пока такая новость ударит под дых.
– Мы же обязательно начнём её ненавидеть.
– А то! Имя дурацкое дадим, откопаем всю подноготную, будем каждый шаг отслеживать и осуждать.
– Какие же мы ужасные… – Эмма закрыла лицо руками, прекрасно понимая, что Никки права. – Почему нельзя просто слушать музыку и поддерживать группу? Почему обязательно нужно вляпаться?
– Слушай, ну тут всё просто. Мы общались с ним, видели его в нормальной обстановке, а не только на сцене… Держу пари, что он даже готовил для тебя! Все эти разговоры про кумира и фанаток, «кто будет встречаться с фанаткой?!», это просто слова… Какая разница? Все чувства – это ведь всё между людьми, а не ярлыками. Просто два человека, заискрило или нет – вот вопрос. Разве думаешь в такой момент, что «он там где-то поёт или снимается, о, как мне повезло!» или «она же фанатеет от меня». Нет. Не нужно путать чувства с фанатизмом, с которым псевдофанаты присваивают себе фамилии кумиров и мечтают о свадьбе и прочем дерьме.