— Глупенькая ты моя, потерянная развратная женщина, — он поцеловал ее сначала в одну щеку, а потом в другую. — Ты даже не представляешь, какую огромную ответственность сейчас на меня возложила.
Вы… боитесь?
— О да. Прямо-таки умираю от страха. Видишь, аж дрожу? — его глаза смеялись, а Жека уже снова целовала его — сама, без стыда и смущения, с упоением и ликованием.
Его куртка полетела на пол. Затем вслед за ней отправились пиджак и рубашка… Потом он осторожно, бережно, словно боясь навредить, стянул с нее футболку. Она слегка смущалась, но не предпринимала попыток прикрыться руками или отвернуться. Ей хотелось, чтобы он смотрел на нее. Чтобы она ему понравилась… как женщина.
— Не передумаешь? — спросил он ее, нежно очерчивая ладонями две плавные линии от ее шеи вдоль хрупких плеч.
— Ни за что на свете, — негромко, но твердо отозвалась она.
— Тогда я хочу, чтобы это запомнилось тебе на всю жизнь, уж прости за такой пафос. Но только это будет не здесь. Не впопыхах на диване.
Легко подхватив ее на руки, Белецкий зашагал по направлению к спальне. Жека плавилась в его объятиях, как восковая свеча, лихорадочно целовала его грудь и плечи, прижималась всем телом, крепко обнимала за шею. Она не верила, что все, что с ней происходит — реальность. Что это она сейчас умирает от желания — так, что все тело болит. Она словно сошла с ума. Или… наконец-то проснулась. Ей было ужасно страшно, что, когда они окажутся в постели, все волшебство вдруг закончится и повторится то самое бессмысленное механическое действо, которое регулярно проделывал с ней Антон.
Но нет… сейчас все было иначе, все не так. Все по-другому. Она хотела этого мужчину. Она хотела этого мужчину. И он, чутко реагируя на каждое ее движение, каждый вздох, умело разжигал этот огонь, заставляя его гореть все ярче и жарче.
Дальше она почти ничего не помнила. Что он говорил ей и что с ней делал, что она говорила в ответ. Да и говорила ли?..
Ошеломленная, потрясенная, с учащенным дыханием, с бешено колотящимся сердцем и расширенными зрачками, она обессиленно лежала на подушке и даже не замечала, как из ее глаз катятся слезы. Поняла это только тогда, когда Белецкий стер ладонью слезинку с ее щеки и шепотом спросил:
— Все в порядке?
— Спасибо, — выдохнула она. — Спасибо…
— Ну что ты, маленькая моя, — он целовал ее соленое от слез лицо. — За что спасибо? Ты очень отзывчивая девочка, я диву даюсь, почему весь этот бред про неполноценность сидел в твоей голове столько лет…
Он улегся с ней рядом, и она устроила голову у него на груди.
— Мне было с вами очень хорошо, — после небольшой паузы произнесла она. — Честно. Я… я не играла, — добавила Жека, опасаясь, что он может принять ее за притворщицу: она же откровенно рассказала ему о своей ситуации с Антоном.
Он расширил глаза в непритворном удивлении.
— Ну конечно же, не играла. Я и не думал тебя в этом подозревать. Уж поверь, я худо-бедно разбираюсь, где настоящее, а где фальшивка… Предпочитаю, чтобы моя партнерша играла только на сцене или перед камерой. В постели — ни в коем случае.
— Ах, партнерша… — Жека вдруг моментально развеселилась, хотя по идее, должна была заревновать. — Ну да, ну да, у вас же такой богатый… партнерский опыт! — она приподнялась и шутливо бросила ему в лицо подушкой, но он ловко увернулся, тоже смеясь.
— Вы могли бы лечить женщин от фригидности, если бы не стали актером, — она показала ему язык. — За деньги. Уверена, очередь к вам выстраивалась бы за полгода вперед.
— Хорошая мысль, — кивнул он с преувеличенной серьезностью. — Пожалуй, займусь этим на пенсии…
Она расхохоталась в голос.
— Потрясающая самонадеянность!
— Если бы это был какой-нибудь американский фильм, герой сейчас непременно должен был сказать героине нечто патетическое, вроде: "Добро пожаловать в мир большого секса, детка!" — он улыбнулся и коснулся губами ее виска. — А сейчас извини — я в душ. А еще… просто дико хочу есть, умираю.
— Вы идите в ванную, — спохватившись, она торопливо подскочила на постели. — Я пока все разогрею, ужин готов!
Он поймал ее за руку, снова притянул к себе и грозно вопросил:
— Может, хотя бы теперь прекратишь уже мне "выкать", а, несносная развратная девчонка?
Жека замотала головой практически в священном ужасе.
— Нет, что вы… я не могу. Вы же такой… такой… — но так и не смогла толком сформулировать, что имеет в виду.
Второй раз — уже глубокой ночью — был у них медленный, упоительно-неторопливый. Они растягивали удовольствие до предела.
— Почитайте мне стихи, — внезапно попросила она, не размыкая с ним объятий и заранее обмирая от восторга.
— Сейчас? — поразился Белецкий.
— Да. Это как-то… заводит, — призналась она. Он изогнул бровь и засмеялся:
— Ууу, какие у нас затейливые эротические фантазии! Да ты извращенка, милая моя! — и тут же принялся негромко, полушепотом, интимно прижав губы к ее уху, декламировать Бродского.
— "Тебе, когда мой голос отзвучит настолько, что ни отклика, ни эха, а в памяти — улыбку заключит затянутая воздухом прореха…" — он перемежал поэтические строки легкими, невесомыми поцелуями, — "…и жизнь моя за скобки век, бровей навеки отодвинется, пространство зрачку расчистив так, что он, ей-ей, уже простит не верность, а упрямство…"
У нее мурашки бежали по всему телу от одного только звука его голоса, как всегда.
— "…случайный, сонный взгляд на циферблат напомнит нечто, тикавшее в лад невесть чему, сбивавшее тебя с привычных мыслей, с хитрости, с печали, куда-то торопясь и торопя настолько, что порой ночами…"
Движения их тел были синхронны ритму стихотворения. Вдох. Прерывистый выдох. Вдох…
— "…хотелось вдруг его остановить и тут же — переполненное кровью, спешившее, по-твоему, любить, сравнить — его любовь с твоей любовью…"
Ее приглушенный стон.
— "…И выдаст вдруг тогда дрожанье век, что было не с чем сверить этот бег, — как твой брегет — а вдруг и он не прочь спешить? И вот он в полночь брякнет…"
Его руки скользили по ее шее, груди, животу — везде, всюду, словно компенсировали то обстоятельство, что губы были сейчас заняты.
— "…Но темнота тебе в окошко звякнет…"
Последний мучительно-судорожный выдох и…
— "…и подтвердит, что это вправду ночь".
Позже, много позже, когда Белецкий уже давно спал, Жека встала с постели, не одеваясь, и подошла к окну. Зябко обхватив себя руками за плечи, она замерла, вглядываясь в темноту за стеклом.
Это были ее последние часы в Москве, в этой квартире, с этим человеком, и Жеке хотелось запомнить их навсегда. Запомнить свои эмоции и мысли, свое нынешнее настроение, запахи и звуки, окружающие ее, запомнить мягкое приглушенное сияние ночного светильника, а главное — силуэт спящего на кровати мужчины, его чуть слышное ровное дыхание. Удержать в памяти все до последней мелочи — изгиб его расслабленной спины, обхватывающие подушку сильные руки, совсем недавно сжимающие ее в объятиях, упавшие на лицо волосы…
Она знала, что будет скучать. Кажется, она уже начала скучать по нему, хотя они еще даже не расстались. Но, вместе с тем, она уезжала с легкой душой, без сожалений. Эта поездка подарила ей так много… она не могла мечтать даже о крошечной части того, что с ней здесь произошло. Случайность ли, закономерность ли… а может быть, просто судьба, как любят говорить в слезливых телевизионных мелодрамах — Жека не знала. Да и не пыталась понять.
Она просто была счастлива. Здесь, сейчас. Глубоко и по-настоящему. Дыша полной грудью. Чувствуя остро. Любя взахлеб, бескорыстно, отдавая себя без остатка.
Она жила.
Часть 12
Санкт-Петербург
Лика сидела на корточках, продолжая осторожно и тщательно, квадрат за квадратом, обшаривать ладонью пол. В этом чертовом подвале было темно — хоть глаз выколи, поэтому разыскать вылетевшую из телефона сим-карту вместе с батареей было не так-то просто. Лика психовала, злилась на себя и на тех, кто ее здесь запер, волновалась за Тима — что он, должно быть, сейчас о ней думает?! — и по-прежнему отказывалась верить в то, что случившееся с ней — серьезно. Реально.
Она словно ждала, что сейчас всюду вспыхнет свет, грянут аплодисменты и жизнерадостно-придурковатый ведущий вручит ей букет цветов и объявит: "Поздравляем, вас снимала скрытая камера!" Хотя что тут снимать, в этой кромешной тьме… она не может разглядеть даже кончик собственного носа.
Лика не знала, сколько прошло времени с тех пор, как она оказалась здесь. Она не носила часов, обычно пользуясь мобильником, но, когда неизвестные толкнули ее в спину и она потеряла равновесие, телефон выпал у нее из рук, стукнулся о ступени и разлетелся на куски. В ту же секунду дверь подвала за ней захлопнулась, и Лика услышала звук запирающегося с той стороны засова.
Тогда до нее не сразу дошло, что она оказалась запертой непонятно где, непонятно кем… да еще и без связи. Сначала Лика по инерции просто бросилась к двери, толкнула ее, принялась колотить руками и ногами, выкрикивая: "Откройте! Вы рехнулись, что ли? Что за шуточки!" Она запоздало поняла, что Тим ко всему этому не имеет никакого отношения: он совершенно точно не стал бы так жестоко, по-идиотски ее разыгрывать. Но даже в самых диких предположениях она не могла допустить того, что дверь не откроют сразу же по ее требованию. Что эта нелепая шутка неожиданно затянется.
И все-таки, та записка… Лике и в голову не пришло, что написать ее мог вовсе не Тим. Оказывается, она совершенно не помнила его почерк, вот и приняла все за чистую монету.
Она воспроизвела в памяти ее содержание. "Лика! У меня для тебя — огромный сюрприз. Никому не слова, это будет наша маленькая тайна. Жду тебя в пятнадцать ноль-ноль по адресу…"
Сумбурное, странное, невнятное послание, и сам адрес какой-то мутный, с припиской — "вниз по лестнице, ведущей в подвал", но в тот момент она ни на каплю не усомнилась в авторстве. Записку передала горничная, и Лика, несколько раз перечитав ее, почувствовала, что улыбается. Тим захотел устроить какое-то необычное свидание? Это интересно…