— Не болит? — спрашивает Всеволод Алексеевич сочувственно.
— Нет. Заморожено ещё всё, только анестезия проходить начинает. Перемещается, зараза, от десны куда-то к подбородку, противно. Всеволод Алексеевич? Господи, а вы-то чего побледнели? Всё, закрыли тему! Возьмите конфетку. А может, вам кусочек творожной запеканки? Ещё оставалась.
После обеда Сашка отправляет его полежать, сама крутится на кухне: перемывает посуду, возится с котлетами, а пока они готовятся, ещё успевает отдраить раковину, чтобы даром время не терять. И только выключив газ, понимает, что анестезия прошла. И лучше бы не проходила. Сашка насухо вытирает столешницу, перекладывает котлеты в контейнер, и лишь потом идёт в ванную комнату. Внимательно изучает челюсть. Ну, приятного мало. Даже в зеркале заметны наложенные швы, ниточка торчит. Ниточку мог бы и обрезать, коновал. Что ж так мерзко-то?
Идёт в прихожую за своим рюкзаком, достаёт пачку обезболивающего и коробочку с новыми иглами. Сначала относит иглы в спальню Туманова.
— Я взяла другие, как вы хотели, Всеволод Алексеевич.
— Да? Замечательно. Давай не будем их пробовать прямо сейчас?
Он не спит, просто вылёживается после обеда. Очки надел, планшет на пузо примостил, какое-то политическое ток-шоу смотрит.
— Не будем. Просто ставлю вас в известность. Можно с вами полежать?
— Что за странные вопросы?
Он охотно двигается, Сашка пристраивается на любимое плечо. Как раз больной щекой. Вот так, замечательно. Вспоминает, что вообще-то шла на кухню, обезболивающее развести. Оно в пакетиках, растворимое. Такое лучше и быстрее действует. Но вставать уже лень, пригрелась. Всеволод Алексеевич такой уютный, тёплый, приятно пахнущий. В отличие от стоматолога, от которого пахло больницей. Надо же, раньше ей этот запах нравился. Вероятно, всё дело в ассоциативном ряде. Раньше больница ассоциировалась с любимой работой, а теперь только с болезнями Туманова.
— Сашенька?
— М-м-м? — она неохотно поднимает голову.
— Тебе никакое лекарство выпить не надо?
Ишь ты, какой догадливый. Чувствует, что ли?
— Надо. Как вы догадались?
— Ты ёрзаешь. И глазки печальные.
— Что? Нормальные у меня «глазки». Глупости какие. Устала просто. Не люблю стоматологов и чужие прикосновения.
— Кто их любит, — усмехается Всеволод Алексеевич.
Сашке становится совестно. Разнылась тут, при нём. Подумаешь, потерпела полчаса чужое присутствие. А он каждый день терпит замеры сахара и дозатор инсулина. А уколы от астмы она ему сколько раз за месяц делает, и в больницы он сколько раз попадал. Совсем уж.
— Саша, иди выпей обезболивающее. Принести тебе? Где взять?
— Ещё не хватало! Я сама!
Сашка подрывается с кровати, хотя вставать совершенно не хотелось. Но он же правда принесёт. Идёт на кухню, наливает воды из-под крана, пока он не видит. Для него она воду всегда кипятит, ещё через фильтр пропускает. Или сразу покупает фильтрованную, но это не так удобно. Ему нельзя поднимать тяжёлые баклажки, а когда она поднимает, он ругается. Сашка разводит порошок, быстро выпивает и усмехается. В детстве, когда надо было выпить какую-нибудь лечебную гадость, она пила залпом, как будто водку, и мысленно всегда произносила «за здоровье Всеволода Алексеевича». Хотя её сироп от кашля или жаропонижающее никак не были связаны с его здоровьем, а сам он ещё ни на что не жаловался, был вполне бодр и весел. Надо будет ему как-нибудь рассказать об этом странном детском ритуале. Или нет, лучше не надо.
Сашка возвращается в кровать, снова устраивается на его плече.
— Выпила?
— Да. Сейчас полежу полчасика и будем собираться на прогулку.
— Не будем. Мне перехотелось.
Всеволод Алексеевич невозмутимо тыкает пальцем в планшет, ищет следующий выпуск ток-шоу. Ютуб упорно подсовывает ему не то, включает рекламу. Туманов недовольно пыхтит. Сашка, не поднимая головы, тыкает в нужную картинку. Полумамонт. Очки ему перестали подходить, что ли? Надо к офтальмологу сходить, зрение проверить.
— Спасибо.
— Пожалуйста. Так почему перехотелось?
— Перехотелось и всё. Там жарко, отдыхающие толпятся. Давай дома побудем.
— Вы из-за меня что ли? Я нормально себя чувствую.
— Я вижу. Всё, отдыхай. Я сказал, сегодня постельный режим.
Кто она, чтобы с ним спорить? Сашка даже задрёмывает под споры политиков. Просыпается от того, что десну дёргает. Да что ж такое-то! Из жопы у стоматолога руки росли, что ли? В конце концов, это не первый выдранный зуб в её жизни. Нормальных людей их немочи расстраивают, а Сашку раздражают, даже бесят. Знала бы, ни за что не пошла к врачу. Живут люди с зубами мудрости и по десять лет. Сашка должна быть всегда в хорошей форме и хорошем настроении. Ладно, второе опционально. Но первое обязательно.
— Ты чего пыхтишь как обиженный ёжик?
Всеволод Алексеевич заметил, что она проснулась, и склонился над ней.
— Ничего. Не люблю спать днём.
— И совершенно напрасно. Врёшь ты мне тоже совершенно напрасно, кстати.
— Я вам никогда не вру!
— Да? — скептически изгибает бровь. — Ты обезболивающее так и не выпила?
— Да выпила я! Не помогает оно!
Получилось резче, чем хотелось бы. Ну ещё поори на него. Он же, видимо, виноват, что тебе плохо. Всеволод Алексеевич качает головой, убирает планшет и встаёт. Сашка провожает его взглядом. Обиделся? Ну и правильно сделал. Он уходит из комнаты, а Сашка пытается собраться силами, чтобы встать и пойти извиниться. Но прежде, чем собирается, Всеволод Алексеевич снова появляется на пороге спальни. В руках у него тарелка с котлетами и чашка с компотом.
— Знаешь, почему лекарство не помогает? Потому что ты ничего не ела. Ну-ка давай быстро. Котлетки мягкие, жевать не надо.
И на лице такая искренняя забота написана, что Сашке зареветь хочется. Вот же сокровище. Народный эмпат России. Даром что её тошнит от одной мысли о котлетках, придётся есть.
— Всеволод Алексеевич, спасибо, конечно, но это так не работает. Причём тут еда и лекарства?
— Очень даже причём. Тётя доктор, тебе не стыдно? Не знаешь элементарных вещей.
— Ну объясните!
А сама уже ест под его пристальным взглядом.
— И объяснять ничего не буду. Сама убедишься. Я медицинских институтов не заканчивал, всё, что у меня есть, это жизненный опыт. Который говорит «покушай, и всё пройдёт». Ну и ещё «поспи, и всё пройдёт». А ты, Сашенька, совершенно не умеешь болеть.
— Ой, можно подумать, вы умеете!
— Мне пришлось научиться.
Они встречаются взглядами. Всеволод Алексеевич абсолютно серьёзен. А ведь он прав. Ему пришлось научиться. Ему, может, тоже не нравится чувствовать себя постоянным пациентом. Но терпит же, и принимает помощь, и иногда сам о ней просит. И находит силы ей улыбаться, благодарить. А Сашка из-за несчастного зуба на него сорвалась.
— Простите, Всеволод Алексеевич. Я правда не умею.
И лезет обниматься, точно зная, что он не оттолкнёт. А он уже смеётся и целует её в макушку.
— И не учись, Сашенька. И не надо.
Они снова включают «волшебную говорилку» и лежат, думая каждый о своём. В какой-то момент Сашка замечает, что десну отпустило. Волшебным образом. Правда, что ли, надо было поесть? Или объятия помогли?
— Всеволод Алексеевич?
— М-м-м?
— А как вы зубы делали? У вас ведь своих почти нет, да? Импланты же?
— По большей части. И несъёмные протезы. Мне повезло, я до диабета успел. Иначе это была бы большая проблема.
— Да, — соглашается Сашка. — Но непереносимость боли у вас, я полагаю, давно, если не всегда. А приятного-то мало даже для обычного человека.
Молчит. Чего вдруг? Она ничего особенного не спросила, вроде. Они и более интимные темы спокойно обсуждают.
— Всеволод Алексеевич?
— Ругаться будешь. Я перед очередным юбилеем все зубы разом сделал. Три или четыре импланта и мосты. Весь перед. Ты, может быть, даже заметила, как я на концерте весь вечер языком по зубам шныряю, я сам заметил, когда запись смотрел. Никак привыкнуть не мог. Вживляли заранее, за несколько месяцев, а поставили всё аккурат перед концертом, еле успели.
— Ну и?
Сашка упорно не видит ничего крамольного. Запись ту помнит, излишне подвижный язык в кадре тоже. Было это сто лет назад и давно не вызывает у неё никакой эмоциональной реакции.
— Так я под наркозом делал, Саш. Потому и разом.
— ЧТО?!!
— Вот. Я знал, что ты будешь ругаться. А какие у меня были варианты?
— Вы! Вы вообще понимаете, что такое наркоз? Что наркоз не полезен, как бы!!! Что его делают только по показаниям, когда нет других вариантов! А вам так тем более!!!
— Саш, это много лет назад было, я был ещё вполне здоровым человеком. И делали лёгонький такой наркоз, полусон. Я даже помню, как домой попал, меня водитель до двери довёл. Ощущение, что ты пьян в стельку. Хуже потом, когда анестезия проходит, и у тебя болит вообще всё. Не с одной стороны, как у тебя сейчас, а везде.
— Не бывает лёгоньких наркозов, — шипит Сашка, возмущённая до глубины души. — Вы в своей Москве совсем уже ошизели. Любой каприз за ваши деньги. Зубы под наркозом делать! Да я ещё помню скандал, когда ветеринарам не давали наркотические вещества, и они не знали, как своих пациентов лечить. По показаниям! А вы…
— Да уж, на сочувствие я и не рассчитывал. Ну хоть на понимание… Я же артист, я не мог выйти без зубов. И делать их обычным способом — та ещё пытка, начиная с уколов. В дёсны уколы невозможно же вытерпеть.
Сашка тяжело вздыхает. Ну да, он в руку-то еле терпит. Вот же сокровище. И чего она взъелась? Это было сто лет назад. Какой смысл сейчас на него орать?
— Не делайте так больше никогда, пожалуйста, — просит она, плотнее к нему прижимаясь.
— Как именно? Второй раз вряд ли придётся всю челюсть переделывать. Ну, я надеюсь.
— Я не про то. Не относитесь так безответственно к своему здоровью.
— Сашенька, теперь моё здоровье — исключительно твоя компетенция. Даже не собираюсь лезть в эти вопросы.