Сашка на секунду зависает. А потом начинает смеяться.
— Господи, ну вы сравнили, хрен с пальцем. Ну Всеволод Алексеевич! Ну он мне кто? Почему я должна, собственно…
— Ты не должна, Саш. Но я хочу, чтобы ты понимала. Ты слишком хорошо относишься ко мне, и слишком плохо ко всему остальному миру.
Он говорит абсолютно серьёзно. Сел за стол, открыл обе пачки, перетряхивает их содержимое в вазочку.
— Так тоже нельзя, Сашенька. Бедалик, конечно, не самый приятный представитель рода человеческого. Но и ты, скажем честно, не подарок. Волк-одиночка, ни погладить, ни приручить. Просто я — какое-то невероятное исключение из твоих правил.
— Вы — исключение, — кивает Сашка.
И ещё долго молчит, прихлёбывая чай с диабетическим печеньем вприкуску.
Верхние Ели
Сашка была против с самого начала. С того самого момента, когда Всеволод Алексеевич, отрицательно покачав головой на её предложение долить чаю и подать ещё овсяного печенья, сообщил, что его приглашают выступить на благотворительном концерте. Спокойно так сообщил, мрачно, глядя в окно. Сашка чуть не подавилась.
— В Верхних Елях, — так же буднично пояснил он, как будто Сашка имела представление, где это.
Сашка молча смотрела на него. Он смотрел в окно. И оба продолжали диалог мысленно, потому что каждый знал, что должен сказать второй. Сашка должна была сказать, что ехать в другой город, или село, или что это вообще такое, да и неважно, — в любом случае, ехать туда, менять климат, а потом ещё и выступать, ехать обратно — большая нагрузка, а на дворе осень, погода мерзейшая даже здесь, в Прибрежном. А что там — не понятно, но вряд ли суше и теплее, чем возле моря. И он же завязал с выступлениями. Но его «завязал» очень похоже на то, как мужики завязывают с выпивкой, а женщины с поеданием тортиков. Тут позвонили, там пригласили. То интервью какое-нибудь, и хорошо, если по телефону, а то ведь находятся и желающие доехать до Прибрежного с камерами. То «Ты — звезда», пропади она совсем. То «Музыка Кавминвод», то ещё какая-нибудь срань господня.
Он должен был в ответ возмутиться, что она обращается с ним, как с хрустальной вазой. Начать убеждать, что задуманное ему вполне по силам, что ничего сложного от него не требуется, но если ей приятнее считать его старым и немощным, то конечно… И так далее, и тому подобное. Всё проходили и не раз.
Но Всеволод Алексеевич молчал и упорно смотрел в окно, за которым не было ничего интересного, только раскачивающаяся от ветра голая ветка яблони и ноябрьская серая хмарь.
— Когда выезжаем и на чём добираются в ваши Верхние чего-то там? — спросила Сашка, когда молчание стало совсем уж тягостным.
— На машине. Они не так уж далеко, часов шесть пути.
Наконец-то оторвал взгляд от окна, но больше ничем старался не показывать удивления. Что, Всеволод Алексеевич? Что вы на меня так смотрите? Нет, не будет нотаций и споров. Вы себя со стороны-то видели? Не видел, к счастью. А Сашка видела, как его прозрачные глаза смотрят словно сквозь предметы и даже сквозь саму Сашку. Как он машинально жуёт, даже не обращая внимания, что лежит у него в тарелке. Как подолгу застывает, глядя в окно, газету или телевизор, и явно не воспринимая транслируемую оттуда информацию. И всё чаще не хочет по утрам вставать, мыться, бриться и одеваться. Смысла не видит. Осень, мерзкая погода, вытрепавший все нервы год, который наконец-то подходил к концу, и, что хуже всего, одиночество делали своё чёрное дело. Да, одиночество, несмотря на вечно следовавшую за ним по пятам Сашку. Сашка прекрасно понимала, что она для него — покорённая вершина. Ему нужны новые восхищённые взгляды, аплодисменты, вопросы журналистов, нацеленные на него телекамеры. Одной Сашки слишком мало.
Именно поэтому она не задала никаких вопросов, кроме прозвучавших, про время и способ отъезда. А получив ответ, удовлетворённо кивнула и ушла собирать чемоданы.
Шесть часов пути на машине. Из них два по горному серпантину, на котором хочется выблевать кишки в открытое окно с видом на море. Нет, Сашка предусмотрительно выпила таблеточку и завязала платок на запястье. Последним Всеволод Алексеевич очень заинтересовался, пришлось объяснять, что он тоже помогает от укачивания. Туманов потребовал себе тоже запястье завязать, ради эксперимента. Экспериментатор нашёлся. Его-то не укачивает. Но Сашка послушно завязывает, тихо радуясь, что ему снова стал интересен мир вокруг.
И всё же дорога для него тяжёлая. Уж лучше бы поезд, где есть туалеты, вагоны-рестораны и чашка со звякающей ложечкой. Машину им прислали организаторы, весьма просторный Мерседес с плавным ходом и выдвигающейся подставочкой для ног. Но вот горшок даже в лакшери-комплектации не предусмотрен, и все крупные заправки их. То Сашка бежит в комнату для девочек, проклиная выпитый на прошлой остановке недокофе из картонного стаканчика, то Всеволод Алексеевич вальяжно шествует к комнате для мальчиков, иногда раздавая автографы и даже фотографируясь с узнающими его дальнобойщиками. В машине Сашка ворчит на антисанитарные условия и капает ему на ладони антисептик, а Туманов только смеётся и рассказывает байки о гастрольной юности, в которой они с коллегами перемещались отнюдь не на Мерседесах, а о туалетах с горячей водой в кране даже не мечтали.
Обедают они в каком-то придорожном кафе. Водитель заверил, что «очень приличное место». Сашка скептически косится на меню в файловой папке, листы которого распечатаны на принтере. Последний раз нечто подобное она встречала во времена учёбы в институте. Но Всеволод Алексеевич невозмутимо изучает ассортимент, отводя папку подальше от глаз — очки с собой никто не брал. Сокровище заявило, что книжки читать ему всё равно будет некогда, а телевизор может и так посмотреть. Мол, дома целее будут, и вообще, чем меньше вещей, тем лучше. Сашка спорить не стала, тем более, что всё нужное: лекарства, его конфеты, сумочку с глюкометром и всеми причиндалами к нему, и даже домашние тапочки для Всеволода Алексеевича, которые он наотрез отказался брать, запихала себе в чемодан.
— Я буду куриный суп с домашней лапшой, — сообщает Всеволод Алексеевич, щурясь. — И сырнички. И чай.
Сашка не настолько доверяет таблеткам от укачивания, чтобы плотно обедать, ограничивается только супом. И сразу, как его приносят, понимает, что никакая это не домашняя лапша. Мало того, что она самая обыкновенная, фабричная и дешёвая, из особенно опасного для Туманова сорта муки — дома Сашка использует только безглютеновую. Гораздо хуже, что бульон тоже не из курицы, а из банального кубика.
— Вкусненько как, — удивляется Всеволод Алексеевич. — А по виду и не скажешь, что приличное место.
Всеволод Туманов сидит на пластиковом стуле, за столом, покрытом липкой клеёнкой, и лопает суп из бульонного кубика. Сюрреализм какой-то. И конечно ему «вкусненько», в тарелке вся таблица Менделеева, с усилителями вкуса и прочей дрянью.
Но Сашка героически молчит, потому что выбора у них всё равно нет. Голодным его оставлять нельзя, с собой она как-то не додумалась супчик в термос налить. Да он бы и не стал на ходу есть, скорее всего. Можно представить, во что превратился бы салон Мерседеса.
Сырники по умолчанию полили сгущёнкой. И Сашка ловит его растерянный взгляд, когда официантка приносит тарелку. Ну да, в нормальном заведении хотя бы спросили, чем поливать и поливать ли вообще. А скорее, подали бы сгущёнку, сметану или джем отдельно. Вот почему Сашка не любит вылазки в незнакомые места. Лёгким движением более-менее безопасная еда превращается в опасную.
— Ещё одну порцию принесите, но ничем не поливайте, пожалуйста, — максимально миролюбиво говорит Сашка и забирает у него тарелку. — А эти я съем.
Туманов вздыхает с явным облегчением. Он тоже сегодня настроен миролюбиво и не хочет ни с кем ругаться.
— Сашенька, тебе понравится, — вдруг говорит он.
— Что именно? Сырники? Ну ничего так. Творог мог быть и подороже, но в целом…
— Я про поездку, — улыбается Всеволод Алексеевич. — Про наше путешествие. Ну разве плохо? Смена обстановки, новый город…
— Село.
— Неважно. Там наверняка есть, что посмотреть. Мне организаторы рассказывали про какой-то уникальный музей глиняной игрушки и церковь.
Сашка хмыкает.
— А вы уже выучили, в какую сторону креститься надо? С прошлого раза. С каких пор вы полюбили гастроли по ебе… кхм… По дальним уголкам нашей необъятной Родины, я хотела сказать.
— С тех пор, как они стали случаться раз в год, — серьёзно отвечает Туманов, и у Сашки пропадает желание язвить.
Действительно, чем ты недовольна? Радуйся, что у него есть силы и желание куда-то ехать и что-то делать. Что в вашей с ним жизни есть чёртовы Верхние Ели, затрапезное придорожное кафе и суп из бульонного кубика. И он есть, всё ещё. Сидит, ложкой сырник ломает, потому что нож с вилкой ему не принесли. Пойти, что ли, скандал устроить? Сашка косится в сторону барной стойки, возле которой официантка болтает с барменом. А, пусть живут. Сокровище и ложкой неплохо справляется.
Последние несколько часов пути она даже позволяет себе подремать. Удобная всё-таки машина — Мерседес. Ей, с её маленьким ростом, в кресле можно устроиться не хуже, чем в кровати. Всеволоду Алексеевичу посложнее, но у него же есть суперспособность спать в любой позе. Впрочем, он не спит, смотрит в окно, следит за дорогой. Набирается впечатлений. Сашке казалось, он давно перестал реагировать на пейзажи за окнами, местные достопримечательности и вообще смену городов. В те годы его работы, которые она застала, он концентрировался только на концертных площадках, самом выступлении, интервью с журналистами. Он не задерживался за кулисами, не засиживался за столом, если случался обед с организаторами гастролей. Быстро ел и уходил к себе в номер, закрывался ото всех. А теперь надо же, по сторонам смотрит. Соскучился? Ну конечно соскучился. Это же и есть его настоящая жизнь, была и останется.
Верхние Ели погодой не радуют: небо обложено тучами, моросит дождь. Но здание гостиницы, к которому подъезжает машина, выглядит на удивление прилично: каменное, в два этажа, крыльцо с лесенкой. Похоже на чью-то бывшую усадьбу. Их уже встречают. На крыльце девушки в кокошниках, с традиционным караваем. Едва Туманов вылезает из м