— На финальном аккорде замрите на шаг левее, пожалуйста. Прогоним ещё раз.
Сашка скрипит зубами. Если каждую песню по пять раз прогонять, что от Туманова останется к вечеру?
Всеволод Алексеевич и девочка в розовом, допев песню, послушно замирают левее. Тут же на сцене появляется полная тётка, до этого державшаяся у кулис. И ревностно переставляет девочку правее. Что-то говорит Туманову.
— А мне говорят, чтоб стоял по центру, как репетировали, — в микрофон повторяет он только что услышанное.
С такой детской интонацией, как будто он ровесник девочки, тоже поёт в коллективе пухлой тётеньки и теперь совсем не понимает, где же ему, в конце концов, стоять. Растерянный мальчик Севушка, восемьдесят, прости господи, годиков. Сашка мысленно стонет.
— У нас здесь телевидение или детский сад «Ромашка»? — рявкает Ренат. — Вы на телевизионную картинку работаете! Женщина, уйдите, Христа ради! Дети, все встают на шаг левее!
Старый добрый Ренат. Крики, угрозы, унижения. Между прочим, он только что наорал на педагога в присутствии его воспитанников. Безобразие, но Сашке даже легче становится, всё же есть в мире что-то стабильное. Потому что растерянный и зависший Туманов пугает её до чертиков. Интересно, он каждый юбилейный концерт таким был или спешал эдишн по случаю грандиозной даты?
Первое отделение прогоняют сравнительно быстро, часа за полтора. Из них минут пять Туманову удаётся посидеть на качелях и за столиком их импровизированного ретро-кафе. Но всё остальное время он ходит, стоит, иногда даже пританцовывает. Иногда трёт колено, иногда старается повыше поднять ноги, чтоб не затекали, но в целом выглядит вполне бодренько. И Сашка только надеется, что его запала хватит до вечера.
Второе отделение репетируют намного дольше и мучительнее. «Арабески» никак не могут выучить ни текст, ни движения. А Туманов репетирует с ними, у него три реплики в их номере. И Сашка просто поражается его терпению, когда он с милой улыбкой в пятый раз начинает с начала, потому что одна не может попасть в такт, а вторая забывает слова. Эти грёбаные два куплета и три прихлопа Сашка сама уже наизусть выучила, что там учить-то? Но она, увы, не «арабеска», а хорошая память на тексты для сцены не так важна, как упругая попа и длинные реснички. И богатый папа или спонсор. Тьфу, прости господи.
Сашка чувствует, что заводится. Смотреть на всех этих приглашённых «друзей» тошно до невозможности. Потому что почти все настоящие друзья или хотя бы равные по статусу Туманову коллеги давно в могилах. Она уже собирается выйти прогуляться, перекурить, когда начинают репетировать «Вечную любовь». Дуэт.
— А где Марина? — вопрошает со сцены Туманов.
Сашка останавливается в проходе, пытаясь понять, в каком кармане у неё сигареты и зажигалка. Ну не в куртке же остались, правда? Потому что куртка в гримёрке, идти придётся через сцену.
— Марина приедет сразу на концерт, — поясняет Ренат. — Звонила.
— Потрясающе, а как я должен репетировать?
Что там репетировать, господи? Вы с этой Мариной (точнее, Мариной Степановной уже лет сорок как) эту «Вечную любовь» пели миллион раз.
— Нет, я должен прогнать номер. Я должен запомнить, где я стою, как я к ней поворачиваюсь.
Господи…
— Сашенька, ну-ка иди сюда. Постой-ка со мной за Марину.
Сашка медленно-медленно оборачивается к нему, изгибая бровь. Но её убийственный взгляд он вряд ли может оценить: он стоит на освещённой сцене, а Сашка в полутёмном зале. И приходится идти. Залезать на сцену. Вставать рядом с Тумановым. И открывать рот под «Вечная любовь, верны мы были ей…». Господи, за что ты меня так ненавидишь?
А Ренат в зале ржёт. Сашка явственно видит, как он ржёт. И только Всеволоду Алексеевичу нормально. Ему вообще всё равно, кто с ним сейчас рядом стоит, он видит тупо партнёршу по сцене, объект, которому нужно улыбнуться, к которому нужно вовремя повернуться, вовремя взять за руку, признаваясь в вечной любви. А в глазах никакой любви нет и в помине, есть только сценическая маска. На Сашкином месте сейчас мог бы и парень стоять, да хоть сам Ренат. Туманов улыбался бы точно так же.
Но хуже всего не это. Хуже всего, что по проходу идёт Зарина Аркадьевна. Медленно так идёт, внимательно глядя на сцену. И любуясь, как под фанеру сто пятьдесят лет назад записанного дуэта Сашка изображает «вечную любовь».
— Александра Николаевна весьма убедительна, а тебе, Севушка, извини, не верю, — громко резюмирует она, как только фонограмма замолкает. — Надо бы поработать над ролью.
— И тебе не хворать, — бормочет Туманов, но без особых эмоций. — Всё, отрепетировали. Следующий номер.
Хоть бы «спасибо» сказал. Сашка спрыгивает со сцены, игнорируя лесенку, до которой ещё идти. Хмуро кивает Зарине и всё-таки идёт курить. Мадам Туманова выходит на улицу за ней.
— Я вижу, праздничное настроение льётся через край, — усмехается Зарина.
— Он всегда таким был? В дни московских сольников, я имею в виду, — Сашке удаётся прикурить только с третьего раза — ветрено.
— Примерно, — кивает Зарина Аркадьевна. — Может быть, сейчас сильнее нервничает, потому что перестал себя чувствовать на сцене уверенно. Но в целом такие концерты никогда не были праздником.
— Я всё ещё не понимаю, зачем. Это же не удовольствие, не радость, даже творчеством это всё не назовёшь. Творчеством там только Ренат занимался, собирая программу по принципу «я его слепила из того, что было». Все же песни под фанеру, Зарина Аркадьевна, вообще все!
— Тебя это до сих пор удивляет или расстраивает? Ты хочешь, чтобы он ещё и живьём пел? Во-первых, это уже фантастика, чисто физиологически невозможно. Во-вторых, ради кого и чего? Ты думаешь, сегодня ценители вокального искусства соберутся в зале? Там будет обычная московская тусовка. Ради неё глотку драть? Да ему простоять три часа уже подвиг.
Сашка вздыхает и швыряет окурок в урну.
— Да знаю я. Кому вы рассказываете…
— Вот я и удивляюсь вопросам. Взрослая же девочка.
— Да просто как-то… Тошно.
— Юбилей, — пожимает плечами Зарина, как будто это слово всё объясняет. — Пошли в буфет, кофе попьём.
Но Сашка отказывается. Какой там кофе, и так давление шарашит наверняка. И потом, она будет кофеи распивать, пока сокровище на сцене пашет? Зарина уходит за кулисы, переодеваться, наводить марафет и общаться со старыми знакомыми из артистической тусовки. А Сашка, у которой никаких знакомых, кроме Рената, в этой тусовке нет, возвращается в зал. И очень невовремя. Потому что слышит то, чего предпочла бы не слышать никогда.
Репетируют идиотски-безобидный номер. Приятный дядька, которого Сашка помнит композитором, скачет по сцене и поёт что-то забавное про то, что ему не достался билет на концерт. Всеволод Алексеевич подпевает в двух местах, как бы отвечая, мол, не переживай, будет тебе билет. Ничего выдающегося, но и ничего трагичного. Сашка фонограмму уже слышала, и дядьку видела, как раз в студии была с Тумановым, когда номер записывали. Она спокойно идёт на своё место, листая ленту в телефоне — интересно же посмотреть, как в соцсетях Туманова поздравили, и какие газеты о нём написали. Тем временем номер заканчивается, приятный дядька подпрыгивает на финальном аккорде, а Всеволод Алексеевич выдаёт заранее вписанную в сценарий фразу:
— Не расстраивайся, Слава. Вот тебе билет на мой следующий, столетний юбилей!
В руках у него муляж огромного билета, на котором написано «Всеволоду Туманову 100 лет». Муляж заранее готовили, как и ещё кучу всякого концертного реквизита, в мастерских какого-то театра заказывали, кучу денег отвалили.
— Вот тебе билет на мой столетний юбилей, который, к сожалению, не состоится, — добавляет Туманов уже голосом настоящим.
Сашка застывает в проходе. Поднимает голову, забыв про телефон. А Туманов как ни в чём не бывало уже шагает к качелям, дожидаться следующего номера. Нормально у него всё… Дяденька композитор сделал вид, что не заметил ремарки. Балет шумно уходит со сцены, топая, как табун лошадей.
— Вы так на концерте скажите. Прямо в камеру, — шипит Сашка, понимая, что он её не услышит. — Чтоб у всех было такое же «праздничное» настроение, как у нас.
Репетиция заканчивается в пять. И Туманов уходит не в гримёрку отдыхать, а в вестибюль служебного входа, общаться с набежавшими журналистами. Сашка, конечно, его сопровождает, и слышит там ещё одну замечательную ремарку. В ответ на вопрос журналиста о приметах, в которые верит юбиляр, он сообщает, что любит загадывать на шаги. «Вот если отсюда до двери дойду за пять шагов, значит, сегодняшний вечер выдержу», — охотно делится Всеволод Алексеевич.
«А если не выдержу, то брошу концерт на середине, скажу: «А дальше как хотите», и уеду домой?», — мысленно уточняет Сашка.
Как же задолбало всё, господи. Как будто его заставлял кто-то. Жили же спокойно, гуляли по набережной, ели каштаны и грелись на солнышке. Нет, ты сам захотел юбилейный концерт. Сам согласился. А теперь героически преодолеваешь собственноручно созданные трудности.
В последний час перед концертом Сашке уже некогда рефлексировать. Потому что она наконец-то нужна: заваривает для сокровища чай, почти насильно впихивает яблоко и половинку банана, угрожая гипогликемией прямо на сцене, помогает одеться. Зарина Аркадьевна тут же, и без её едких замечаний Сашке пришлось бы гораздо сложнее. Ну и запонки она застёгивать не умеет, а у мадам Тумановой это отлично получилось.
— Всё, дамы, последние пятнадцать минут я должен побыть один, — вдруг заявляет уже одетый и накрашенный юбиляр.
Сашка удивлённо смотрит на Зарину. Их выставляют из гримёрки, что ли? Что-то новенькое. Перед обычными концертами ничего подобного не случалось. Но Зарина спокойно кивает и берёт Сашку под локоть.
— Пошли в зал. Мы тут больше не нужны, только мешать будем.
Вот за это она его сцену и ненавидит. За то, что «больше не нужны». Но идёт, куда деваться. Зрительный зал уже выглядит совершенно иначе: он ярко освещён и наполнен галдящим народом. После тишины и полумрака, к которым Сашка успела привыкнуть за день, это раздражает. Ещё больше раздражают первые ряды: стоит им с Зариной появиться, все взгляды приглашённых устремляются на них. И Сашка понимает, какую интересную картинку они представляют сейчас. Законная жена и «тётя доктор». Высокая, надменная Зарина Аркадьевна в переливающемся тёмно-зелёном платье, с распущенными волосами и яркими стрелками на глазах, и Сашка, не доходящая ей до плеча, в чёрной рубашке и чёрных же брюках, без макияжа и с мрачным взглядом. Идут к своим местам вместе, как могли бы идти лучшие подруги, пришедшие приятно провести вечер.