— Фейга! — слышит она сквозь сон.
Витя теребит ее за плечи:
— Просыпайся.
Сидя на кушетке, она трет глаза. Скоро семь вечера: пора собирать бомбы.
То, что случилось потом, она помнила урывками, смутно. Витя открывал шкаф, снимал по очереди с полок прикрытые одеждой пачки с динамитом, оболочку бомбы, патрон с гремучей ртутью, передавал ей — она несла к столу с разложенными на скатерти пустыми коробками из-под шоколадных конфект, раскладывала по порядку, как учил ее когда-то в Одессе Николай Иванович.
Кажется, она держала в руках запальную трубку с бертолетовой солью и сахаром. Споткнулась о половичок, схватилась машинально за край скатерти… Вспышка, жар в лицо, толчок, темнота…
Очнулась она у дальней стены: Витя с окровавленным лицом поднимал ее с пола. Она застонала от боли в ступнях ног, посмотрела на израненную ладонь с торчащими осколками стекла.
— Быстро! Одевайся!
Он тащил с вешалки верхнюю одежду, бросил ей на колени шубку.
Комнаты было не узнать: обвалившаяся перегородка в соседний номер, всюду куски штукатурки, разбитая мебель, битое стекло. В полу рваная дыра, дым до потолка…
— Давай, давай, скорее!
Чувствуя тупую боль в затылке, она принялась обуваться. Натянула шерстяные бурки, влезла в калоши. Надела, постанывая от саднившего плеча, шубку, набросила на голову платок.
— Сумка! Держи! Я выйду первым, ты за мной!
Он побежал к двери, исчез. Она вышла, прихрамывая, следом.
В коридоре метались испуганные постояльцы, бежали к лестнице.
Она спустилась вниз, прошла через гостевой зал, вышла на мороз. Налетела на карабкавшегося по ступеням усатого городового, споткнулась, едва не упала.
На тротуаре толпились зеваки. Она поискала глазами Виктора — увидела как будто на углу соседнего дома. Пошла в ту сторону — это был не он…
Не думая больше ни о чем, глотая морозный воздух, она заковыляла подальше от галдящей толпы…
В стылый тот декабрьский вечер городовой Тарас Брагинский, стоявший на углу Волошской и Ярославской улиц, тащил время от времени из-за пазухи часы, тяжко вздыхал. До конца дежурства час с лишком, ноги одеревенели до бесчувствия. Добраться бы поскорей до дома, чарочку-другую пропустить за столом. И — на боковую, под перину. Благодать!
Дойдя до перекрестка, проследив по обыкновению обстановку на улице: бабу с бидоном, вылезшую из подвала керосиновой лавки, шагающих нетвердо в обнимку мастеровых на противоположной стороне тротуара, проехавшего мимо санного извозчика с седоком, Брагинский заковылял в очередной раз к своей будке у деревянного забора. Постучал каблуками с налипшей наледью о приступок, шумно высморкался в платок.
Хлопнуло в этот момент что-то оглушительно сзади, толкнуло в спину воздушной волной. Обернувшись, Брагинский увидел: летела, разлетаясь на куски, с верхнего этажа номеров «Купе ческой» оконная рама. Грохнулась на мостовую, рассыпалась осколками стекла. Из рваного оконного проема повалил дым…
Придерживая на ходу шашку, Брагинский побежал в сторону гостиницы. Поскользнулся, едва не упал.
Из соседних лавок и домов выскакивали любопытные, останавливались посреди мостовой сани.
— Пожар! — слышались голоса.
— Разойдись! Не толпиться!
Брагинский сипло задул в висевший на шее свисток. Подбежал к гостиничному входу, рванул входную дверь.
В зале первого этажа царил переполох. Выбегали навстречу полуодетые постояльцы, у стойки отпаивали водой даму в пеньюаре.
Городовой устремился было к лестнице, дабы лично освидетельствовать место происшествия, когда в голове неожиданно мелькнуло:
«Женщина в беличьей шубке! Загораживала, пробегая мимо, лицо! Локтем задела!» Оттолкнув кого-то в сторону, Брагинский ринулся к выходу. Выскочил наружу, задохнулся морозным воздухом. Побежал, озираясь, в сторону Нижнего вала…
Острог на Лукьяновке
Запись в журнале Киевского губернского жандармского управления от 22 декабря 1906 года:
«В 7 час. 7 мин. вечера надзиратель Плоского участка по телефону сообщил, что назад тому 20 мин. в д. № 29 по Волошской улице (гостиница «Купеческая») в номере взорвалась бомба, после чего оттуда бежала раненая еврейка, которую городовой, стоявший на посту, задержал и доставил в участок. При личном обыске у нее обнаружены: «браунинг», паспорт, который надзиратель еще не читал, и чистая паспортная книжка. Обо всем случившемся тотчас же было доложено г. Начальнику».
Из материалов Особого отдела департамента полиции. Раздел «Анархисты. По Киевской губ.». Рапорт Киевского губернатора П.Г. Курлова от 23 декабря 1906 года:
«Киевский полицмейстер донес мне, что 22-го сего Декабря в 7 часов вечера по Волошской улице на Подоле, в доме № 29, в одном из номеров первой купеческой гостиницы произошел сильный взрыв. Из этого номера выскочили мужчина и женщина и бросились на улицу, но здесь женщина была задержана собравшейся публикой и городовым Плоского участка Брагинским, а мужчина скрылся. При обыске у задержанной женщины найден револьвер «браунинг», заряженный 8 боевыми патронами, паспорт на имя Фейги Хаимовны Каплан, девицы, 19 лет, модистки, выданный Речицким Городским Старостою Минской губернии 16 сентября 1906 года за № 190, а также чистый бланк паспортной книжки, обложка которого испачкана свежей кровью».
«Киевлянин»:
КИЕВ, 25 ДЕКАБРЯ. «В момент взрыва из дверей гостиницы выбежала какая-то молодая женщина и побежала по тротуару, вслед ей с лестницы гостиницы слышался чей-то голос: «Держи, держи!» Бежавшую женщину схватил случайно проходивший крестьянин; женщина кричала: «Это не я сделала, пустите меня!», но ее задержали с помощью подоспевшего городового. Задержанная сказала, что она ничего не знает, а как только увидела огонь, бросилась бежать из номера. Вызванный врач «Скорой помощи» сделал раненой перевязки, найдя у нее поранения или огнестрельным оружием, или же осколками бомбы.
Взрывом на третьем этаже «Купеческой» разрушена полностью перегородка соседнего номера, обвалилась штукатурка, вылетели рамы, вся обстановка превратилась в груду обломков. В полу образовалась сквозная дыра до второго этажа.
В губернском жандармском отделении по свежим следам была допрошена владелица «Купеческой» госпожа Кессельман. Из сбивчивого ее рассказа выяснилось следующее. Две недели назад на третьем, самом дорогом этаже сняли по номеру приезжие, судя по всему — любовники. Девица, предъявившая документы на имя Фейги Хаимовны Каплан, минская мещанка, по профессии модистка, прибывшая из Одессы, и проводивший много времени в ее номере молодой человек, зарегистрировавшийся на имя Тамма Абрамович. К постояльцам наведывались несколько раз неизвестные лица обоего пола. Шуму, однако, не производили, жалоб от соседей на сей счет не поступало. За четверть часа до происшествия девица, спустившись вниз, рассчиталась у стойки дежурного за проживание. На вопрос следователя, не вызвали ли при регистрации паспортов приезжие какие-либо подозрения, госпожа Кессельман ответила отрицательно. Несмотря на это, генерал-губернатор Киевского края генерал от кавалерии В.А. Сухомлинов приказал гостиницу «Купеческую» на неопределенное время закрыть, а госпожу Кессельман подвергнуть административному аресту на три месяца. Дабы неповадно было впредь селить у себя террористов».
— Подсудимая встаньте!
Сидевший в центре стола тучный военный пригладил седой «ежик» на голове.
— Фамилия.
— Каплан, — произносит она безучастно.
— Имя?
— Фейга.
— Отчество?
— Хаимовна.
— Лет?
— Шестнадцать.
— Замужем?
— Девица.
— Где родились?
— Я уже говорила. Не раз… — ею овладевает досада. — В Речице, Волынской губернии.
— Потрудитесь не вступать в спор! — кричит председатель. — Отвечайте на вопросы! Профессия?
— Белошвейка.
— Белошвейка, — слышится с краю стола. — Загорелый офицер со щегольскими усиками устремил взгляд в ее сторону. — Это что же у вас, у бомбистов, шутка, что ли, такая? Бомбами белошвеите?
— Капитан Тиньков! — строго поводит бровями председатель.
— Прошу прощения, господин полковник! — меняет тон офицер. — Слушать тошно.
Председатель на короткое время углубился в бумаги, четверо остальных о чем-то перешептываются.
Переминаясь с ноги на ногу, она смотрит по сторонам.
В просторном зале гарнизонного офицерского собрания с царским портретом на стене жарко натоплено, льется сквозь запотевшие окна свет зимнего утра. Буднично, безмятежно. Убранные в угол кресла с бархатными спинками, ажурная оградка на полуэтаже. Ни столичных адвокатов в золотых пенсне, листающих за конторкой сочиненные накануне пламенные речи, о которых говорил Витя, ни сочувствующей публики в рядах.
Она плохо спала накануне. Не проходила тупая боль в затылке, саднили прооперированные в день ареста раны — на голове, правой ноге, спине, ягодицах. Измучилась донельзя: с утра до вечера таскания по кабинетам, вопросы, вопросы. Одни и те же, в тупой последовательности, безучастными голосами: фамилия-имя? замужняя-незамужняя? грамотная-неграмотная? вероисповедание? говорит ли по-русски? А на каком, спрашивается, языке вам отвечают? На польском?
Ее фотографировали, снимали отпечатки пальцев, мерили, описывали приметы: какого цвета волосы, глаза, какой формы нос. Возили несколько раз на дознание в «Купеческую». Номер их был опечатан, внутри все оставалось как во время взрыва: обгоревшие стены, развороченный гардероб, дыра в полу, выбитая рама окна. Белоглазый следователь с дурным запахом изо рта требовал подробности, кричал возмущенно: «Перестаньте водить нас за нос! В номере вы были не одни, так? Откуда копии поддельных документов, печати? Где сейчас ваш напарник! На конспиративной квартире? Назовите адрес!»
О Викторе она думала не переставая. Как вышло, что они разминулись, потеряли друг друга из виду? Почему он не остался с ней? Сбежал, чтобы спастись самому? Не верилось, хоть убей!