— Позор семьи, — сипло, от сжимающего душу возмущения произнесла Нира. — Хорошо хоть трусы надела.
— Когда успела только? — зло интересовалась Нуит.
— Видно, готовилась подолы задирать, распутная! — и Нира тоже плюнула, как и сестра, с видимым удовольствием. — Тьфу!
Но, странное дело, бойкая, судя по всему, на язык Лея даже и не взглянула на свою сестру-сестёр. Она то поглядывала, поворачивая голову, на мать, то оборачивалась на лекаря, и в глазах её по-прежнему горели искры озорства, ну и некоторого возбуждения.
Да, признаться, наличие белья на девичьем стане юношу несколько успокоило, он-то думал, что в такой глуши даже кровные экономят на белье, но нет. С этим у девицы всё было в порядке. Впрочем, успокоился он не так чтобы «очень». Руки его всё ещё подрагивали, и он был красен, и глаза его едва различали надобное. Но он собрался с духом и, взяв себя в руки, произнёс:
— Ну что ж, фурункул невелик и находится… — он собрался с духом — всё-таки врачеватель, — он ещё не готов прорваться, — и с этими словами решил наконец прикоснуться к коже девушки. — Да, не готов. Раз уж мы его обнаружили.
— Обнаружили! — фыркнула Нуит. — Когда тебе зад под самый нос подсунули.
— Нуит, Нира! — мать погрозила в их сторону пальцем. — Уймитесь. Выгоню сейчас.
— Полагаю, лучше его вскрыть, — закончил шиноби, не обращая внимания на недружелюбные комментарии из зрительного зала. И начал трогать ткани по периметру воспаления.
А Лея, почувствовав эти прикосновения, ещё немного подалась к шиноби поближе, чтобы тому было легче проводить пальпацию, и чуточку нагнулась, чтобы ему было лучше видно.
— А ну не нагибайся, встань ровно! — прикрикнула на неё мать. И дочь послушалась матушку, лишь взглянув на неё неодобрительно.
— Ты глянь, как отклячивает! — осудила поведение старшей сестры Нуит.
И тогда Нира, повернув голову к ней, произнесла с видимым знанием дела:
— Если папаша не выгонит её замуж в ближайшие полгода-год — жди беды.
— Ой, и не говори, нужно, нужно её замуж выдавать, — согласилась с нею Нуит и весьма безапелляционно добавила: — Иначе сбежит с цыганами или ещё с какими бродягами.
— Хоть за Цукера, хоть за гоя, хоть за козлолося. Но замуж, — Нира качает головой, а Нуит заканчивает со вздохом: — А то сестрица наша умом от нерастраченной страсти тронется.
На сей раз Лея всё-таки заметила, что те почти синхронно, в такт и осуждающе качают головами, и прикрикнула на сестру-сестёр:
— А ну, не трясите головами, Тянитолкай! И молчите обе. Врачу работать мешаете. А то мамаша уйдёт, так я вот нахлещу по щам обеим, будете знать. Саламандры безмозглые.
А Нира и Нуит тут же заголосили от обиды и потянули, потянули со стонами и причитаниями привычное своё многоголосие, которое, видно, тренировали годами:
— Мамаша-а, эта лошадь опять за своё! Обзывается!
⠀⠀
⠀⠀Глава восьмая⠀⠀
Мамаша пресекла новую волну ругани и завываний, а Ратибор решил, что со всем этим госпиталем нужно заканчивать как можно быстрее. И без лишних разговоров взялся за ланцет, предварительно уколов мягкие ткани девицы иглой с обезболивающим. Он, не обращая внимания на новую, неожиданно вспыхнувшую волну взаимных женских упрёков, вскрыл фурункул, быстро произвёл чистку и уже готов был закончить, когда почувствовал за своей спиной движение воздуха, после которого все разговоры и ругань вдруг стихли, и в комнате повисла такая тишина, что, казалось, от неё даже и свет померк немного.
«Папаша припёрся!», — подумал юноша, но решил, что продолжит своё дело, тем более, оно почти сделано. Он даже не обернулся назад, зная, что хозяин заведения так и стоит в проёме двери, замер там и пока физической угрозы для него не представляет. И шиноби оказался прав, так как звук голоса, больше походивший на замысловатый стон, донёсся именно оттуда:
— Да лучше бы я ослеп.
Это были слова, переполненные мучительной тоской. Ратибор бросил быстрый взгляд на мамашу: та сидела, поджав губы и всем своим видом показывая, что молчать она не собирается и у неё тоже есть что ответить, и она ответит, уж будьте уверены, как только представится возможность.
— Жена моя! — продолжал стонать хозяин заведения. — Что делает этот арс (хулиган) у поднятого подола твоей дочери? Что он там у неё разглядывает?
— Ой, папаша, прекратите трагедию! — обернулась к отцу Лея. — Он нас всех лечит. И меня он лечит, а не рассматривает.
— Молчи, распутная! — рявкнул отец. — Молчи! Я говорю не с тобой, а с твоей пропащей матерью!
И тут уже и мамаша нашла что сказать:
— Если бы ты давал нам деньги на нормального врача, то не пришлось бы нам просить всяких бродячих гоев, чтобы они полечили твоих дочерей! Вот!
— Что?! — заорал папаша. — Да как ты смеешь мне такое говорить?! Ты, что, не знаешь, что я коплю на приданое нашим дочерям?!
«А я предполагал, что этим всё может и закончиться», — думал юный шиноби, старясь не обращать внимания на перепалку супругов.
— Ну всё, — заговорила стоявшая рядом с Ратибором младшая дочка Мория и достала новый леденец. — Уважаемые слушатели, сейчас вы услышите семьсот тринадцатый акт знаменитой драмы «Женщина, ты оскорбляешь меня в моём доме! А я отдала тебе лучшие годы жизни, прожив с тобой всю молодость в этой дыре!».
И девочка была права, обычный семейный скандал занялся с необыкновенной быстротой. И возгласы вопиющего папаши доносились до него как будто издалека:
— Как ты могла… гоя… О Элохим… гоя… попустила… Азазеля… Какой он на хрен лекарь… гой. Подол… дочери… на выданье. А если узнают… Что скажут люди… Позор мне… Позор тебе… Мать моих детей…
И тогда Свиньин поторопился закончить работу и убраться из комнаты, бочком, бочком, и испарился в районе двери от греха подальше, чтобы хозяин, не дай Бог, его не выгнал на ночь глядя на улицу.
Оказаться ночью в хлябях. О, это серьёзный вызов даже для очень опытного человека. Ночной туман укрывает всё вокруг, видимость близка к нулю, а ветоши летают беззвучно, и щупальца гигантских кальмаров на дороге не разглядеть, как, впрочем, и самой дороги.
Однолапые жабы, серая паутина, камышовый стригун, воробьи-людоеды и многие другие гады, активизирующиеся к ночи, ждут путников у дорог. И это не считая сущностей, которые даже не описаны в путеводителях, так как болота в этих местах до конца не изучены.
Не-ет, уж чего-чего, а оказаться в болоте ночью молодой человек точно не хотел. Поэтому, не дожидаясь окончания дискуссии, он собрал свои инструменты и с ларцом под мышкой, подобно невидимке выскользнул из помещения, оставив семейство выяснять отношения.
Впрочем, он понимал, что папаша, раскалённый беседами с мамашей, может, обуреваемый своей обидой, что гой, пусть даже и по медицинским причинам, заглянул под подол его дочери, прийти к молодому человеку и попросить его на выход, но тогда шиноби потребует у него назад свои деньги. И это был веский аргумент для успокоения, и вправду: какой кровный захочет возвращать деньги?
В общем, шиноби вернулся к себе в комнатушку, зажёг лампу, достал из торбы свою книгу по анатомии и уселся на кровать. Ему потребовалась всего минута, чтобы при помощи дыхательных практик отринуть волнения и переживания и вернуть себе спокойствие, после чего он принялся за чтение.
Но почитать про комплексную работу мышц малого таза ему не дали и половины часа. Из-за кривой двери донеслись шаги, и он сразу понял, что к нему идёт Монька. Так оно и вышло.
— Барин! — она постучала по двери. — Барин!
— Входи. Чего тебе не спится? — спросил шиноби, отрываясь от книги. Он уже начал думать, что ему всё-таки предстоит неприятный разговор с хозяином насчёт выселения.
А Монька вдруг и говорит:
— Барыня велела переселить вас в лучший номер.
— В лучший номер? — признаться, юноша был растерян. Вот такого поворота событий он точно не ожидал. Но тут же у него возник вопрос: — А хозяин что?
— Хозяин? — служанка с горечью махнула рукой. — Молиться побежал. Башку свою уже полотенцем своим накрыл и закачался, забубнил что-то там своё, святое. Это теперь часа на два. У него завсегда так, как с женой полается, так молиться бежит. Одно слово — малахольный. Так что идите в хороший номер. Там такая кровать… у-у, что ты! Даже смотреть на неё, и то удовольствие, а уж лежать… Да и комната сухая, протопленная, без мокриц проклятых. А тут всю ночь их на себе будете ловить.
— Нет, не пойду, — вдруг отвечает ей на столь лестное предложение юный шиноби. — Хозяин, вдоволь намолившись, к ночи вдруг решится меня выгнать. Я не люблю ночные переезды.
— Ничего он не решится, — Монька с презрением машет рукой, — его слово против слова барыни. Чего он там ещё решится. Вот. Как хозяйка скажет, так и будет. Идите, идите, барин, не пожалеете.
Он немного подумал, но служанка продолжала настаивать. И тогда шиноби согласился.
«Делай добро, бросай его в воду»..
А комната была и вправду хорошая, чистая. И кровать, и лампы, и большое вымытое окно, и простыни на кровати сухие — всё в ней имелось. Ещё и дверь закрывалась плотно. И на задвижку.
«А вот это помещение, наверное, стоит тех денег, что я отдал хозяину».
Он расставил вещи и попробовал кровать. О да. Монька его не обманула. Юноша заглянул под матрас. И ни одного пятнышка от клопа, ни одной мокрицы не увидел.
«Кажется, это будет отличная ночь».
Он провёл рукой по мягкому покрывалу и уселся на кровать. Устроился поудобнее и снова взял свою книгу. Молодой человек ещё бы что-нибудь съел сейчас, полакомиться в таком комфорте сам Бог велел, но у него осталось всего несколько слив и кусочек хлеба, то был его завтрак, так что…
И тут он снова услыхал за дверью шаги.
«Монька? Нет, шаг шаркающий у неё. Хозяин? Тоже нет. Тут обувь с каблуками. И у идущего по коридору шаг короток, идёт там не мужчина. Из женщин кто-то, старшие то сёстры или сама мамаша?».