— Ха-ха, — смеётся продавец половиков, и трясёт головой, — На могилки! Нет, он для выздоровления им продавал, но получалось — да, на могилки. Он загонял им, что пирамидки те жутко волшебные и лечат все болезни.
— Но как же крашеный бетон способствует выздоровленью? — удивлялся Свиньин.
— Да никак! — восклицал Кубинский. — Говорю же, он работал с тяжело больными, а те… — преподаватель актёрского мастерства машет рукой. — Им же могила светила, они, как утопающий, за любую соломку хвататься будут, вон он с этих-то больных-то все соки и выжимал. Да-а, ловкий подлец. Нашёл свою нишу, плотно работал в ней, реклама, промоушен, то да сё… И сделал хороший капитал. А потом, когда разжился, понял, что тема сдувается, что людишки обозлились и некоторые родственники усопших ему уже лицо хотят отрезать, он по-быстрому вложился в юриспруденцию. Купил должность… Теперь главный судья у мамаши… Родственничек его, Рудик, теперь первый бандос в Кобринском… Шекели лопатой сгребать не успевает. Династия у них получается. Они, я так думаю, уже всю свою родню подтянули. Тот шкет, убежавший жаловаться, не даст соврать, — Кубинский вздыхает с завистью. — Вот так вот люди и поднимаются к высотам.
— К тому же он мозг умеет выжигать словами, — напомнил ему шиноби. И продолжил: — И вы, презрев благоразумье, лишь яростью своей ведомы, решили с той семьёй схватиться из-за пустяка. Вдруг бросить вызов целому семейству, что в Кобринском одно из первых. Да вы храбрец, Кубинский, такой храбрец, каких я и не видел.
— Да ничего я никому не бросал, — вздыхает преподаватель актёрского мастерства. — Ну, знал я, конечно, что шнырь этот на Рудика работает, но кто ж знал, что он родственник самого судьи?
— Сам Рудик, значит, вас не впечатлял? — с сарказмом замечает Свиньин и думает: «Как хорошо, что мы дошли, поместья вот уже ворота. Впредь от него держаться надо дальше, неплохо б его вексель обналичить. Но для того найти менялу можно. А с этим яростным торговцем дел больше не иметь».
⠀⠀
Он ещё издали смог понять, что големы, стоявшие у ворот в поместье, не самого лучшего качества. Как правило, хозяйки больших угодий, кровные матери или, как их называют в просторечье, — мамаши, выставляют у главных ворот своих лучших бойцов. Самых рослых и самых мощных искусственных созданий, что только смогли вывести их алхимики. Конечно, каждый приезжающий в поместье такой матери должен осознавать её мощь, должен понимать, что одного движения руки кровной госпожи будет достаточно, чтобы дюжина, а то и полтора десятка трёхсоткилограммовых монстров, закованных в железо, двинулись на супостата. Но тут, у ворот, големы стояли без лат, и юный шиноби ещё издали отметил, что оба голема не так уж пугающе выглядят. Оба они не дотягивали до трёх центнеров и до трёх метров в высоту. А один, тот, что был справа, при этом стоял ещё и немного скособочившись, словно его скрутил какой-то големный сколиоз. Свиньин подумал, что люди мамаши Эндельман немного наплевательски относятся к имиджу мощи своей госпожи. Ничего другого ему в голову не пришло. А у ворот крутился какой-то молодой человек ростом в два метра, и никак не меньше; он носил очки с замотанной изолентой дужкой и волосы насыщенного розового цвета. Молодой человек был прыщав, в ушах его были серёжки, явно сделанные им самим, на нём была мешковатая одежда, дешёвая и не очень чистая, а широкие брючины его штанов и вовсе были спущены в грязь. В общем, вид молодого человека был непрезентабельный.
«Обычный пытмарк, как и во всех усадьбах, где правят кровные», — отметил для себя Свиньин.
А этот долговязый человек сразу пошёл к нему и к Кубинскому навстречу, он улыбался радушно, насколько мог, и, подойдя, заговорил, обращаясь к торговцу половиками:
— Кровный господин! Здравствуйте. Я небинарная особа Киса, моё местоимение «они».
— Да заткнись ты, осёл болотный… Лезет тут со своими местоимениями, — отвечал ему Кубинский с большим пренебрежением во взгляде и голосе. — Плевать мне на твоё местоимение… Дурошлёпина! Чего пристаёшь? Чего надо?
И его можно было понять; в дальнейшем господину преподавателю актёрского мастерства придётся пребывать без охраны, как его заранее и предупреждал шиноби. От этого настроение у преподавателя было, что называется, не очень.
— Ничего, ничего, — небинарный Киса стал часто ему кланяться. — Конечно, конечно, Слава демократии, кровный господин. Просто я должен записать ваше имя и цель вашего визита в книгу гостей и узнать, что за груз в ваших телегах. Поэтому я и лезу к вам. Уж извините, — он снова кланяется. — Слава демократии…
— Демократам слава[7], — бурчит продавец недовольно и продолжает: — Пиши, дурак: я Кубинский, предприниматель, приехал к личному стеклодуву матушки Лыткину забрать оплаченный товар. У меня в телегах новейшие половики и коврики. Со мною три гоя, все возницы.
— Угу, угу… Три гоя… Возницы… — пытмарк Киса всё записывает в замызганную записную книжку и, когда заканчивает, говорит, снова кланяясь: — Спасибо, кровный господин Кубинский, я всё записал, проезжайте, Слава демократии…
— Слава, слава… — небрежно бросает ему Кубинский. — Я тут буду, в поместье, в доме для торговых гостей, — он протягивает шиноби руку для рукопожатия и добавляет: — надеюсь, увидимся, я же всё-таки вам вексель обналичить должен.
— Конечно, буду рад вас видеть снова, и деньги мне совсем не помешают, — Ратибор пожимает ему руку, не снимая перчатки. А преподаватель актёрского мастерства махнул рукой своим возницам: проезжайте, и телеги его стали въезжать в ворота одна за другой. Сам же продавец половиков почему-то не поспешил за ними, а решил остаться тут же. Было видно, что ему хочется сказать шиноби что-то сверх сказанного. А небинарный Киса теперь уже обратился к молодому человеку:
— А вы… Гой, что ли? Бродяга? Синоби, что ли? Это у вас копьё? Работу, что ли, ищете? — книжечку свою он убрал в карман широких штанов и «Славу демократии» что-то скандировать в честь юноши не спешил. В общем, Свиньин не производил на него особого впечатления, и кланяться ему небинарный не торопился. Впрочем, молодой человек не сильно рассчитывал на благосклонность привратника и просто произнёс:
— Я полномочный представитель мамаши Гурвиц. К мамаше Эндельман я прибыл с делом важным. При мне верительных бумаг весь нужный список. Готов их предъявить, коли допущен буду до человека главного при вашей маме.
На несколько секунд Киса завис, а Кубинский, который так и не ушёл за своими телегами, вылупил глаза и, искренне удивляясь, спросил у молодого человека:
— Так вы посланник?!
— Да, именно. Доверием мамаши Гурвиц я удостоен был, — коротко отвечал Свиньин. Теперь это можно было сказать. Всё равно скоро весть о его прибытии распространится по всему поместью.
— Но вы же… — продолжал удивляться продавец половиков. — Ну, вы же такой молодой. И уже посланник одной из мамаш!
На это Ратибор ничего не стал отвечать. Обсуждать выбор мамаши Гурвиц он не собирался ни с кем, так как подобные рассказы могли раскрыть информацию, которой раскрывать ему никак нельзя.
— А-а… — разинул рот небинарный Киса и тут же, добавил: — Понял… Так вам к нашему верховному управляющему нужно. К домоуправу, к господину Бляхеру.
— Да, именно к нему, ему я должен письма предъявить, — сказал юный шиноби, надеясь закончить этот разговор.
— Я вас сейчас запишу, — небинарный выхватил из кармана книжечку, — как вас звать, господин посланник?
— Я Ратибор Свиньин, шиноби. Посланец от мамаши Гурвиц, — представился юноша.
— Ага, я записал, — сообщил Киса, отрываясь от книжечки, и указал направление карандашом: — Вам туда, по большой дороге к самому большому дому. За полчаса дойдёте, только никуда не сворачивайте. Слава демократии!
— И демократам слава! — отвечает ему шиноби и идёт туда, куда ему указали.
⠀⠀
⠀⠀Глава восемнадцатая⠀⠀
Кубинскому не удалось задать ему много вопросов, предпринимателю пришлось отстать, ему нужно было спешить за своими телегами, а шиноби, уже в спокойном одиночестве, пошёл по относительно ровной дороге, посыпанной песком. Дорога была широкой, чистой. Кустики по краям. Тут и там краснеют несъедобными ягодами карликовые рябины. Никакой тебе грязи, никакого камыша, никаких чёрных полусгнивших ив.
Лепота.
Он шёл к большому серому зданию, что виднелось впереди на небольшой возвышенности и заметно отличалось от всех тех построек, что были справа и слева от дороги. Здание выделялось своим размерами и помпезностью. Например, колоннами у центрального входа и большими окнами. И каким-то флагом над зданием. В самом деле, с флагштока свисала какая-то пестрая ткань, разглядеть которую не представлялось возможности из-за того, что моросил мелкий дождь; флаг, естественно, промок и висел весьма уныло.
Резиденция.
Каждая кровная мать имеет своё поместье, свой двор, своё войско и свою резиденцию. Ратибор, конечно, видел резиденции и получше. Правда, всего одну, но гораздо интереснее той, к которой приближался.
Мимо него, разбрасывая мокрый песок босыми и длинными ступнями, пронеслось существо, по виду человеческое, но имеющие странные ноги. Колени на тех ногах были вывернуты назад, как у козлолося. Может, оттого он и пролетел в сторону резиденции мимо Свиньина ошеломительным вихрем.
Впрочем, этот забавный субъект не удивил шиноби; за последние десятилетия алхимики кровных мамаш научились выводить ещё и не таких странных людей, так что…
А вскоре и к главной двери дома высыпала дюжина людей, они были с мётлами и стали подметать ступени перед входом и заниматься прочей приборкой.
А вот при приближении дом мамаши Эндельман уже не казался столь помпезным, Ратибор заметил, что у самого угла дома часть одного окна забита неровной фанеркой. А на колоннах кое-где облупилась штукатурка, и в прорехах виднелся кирпич. Но главные двери были хороши. Выкрашены в белый и застеклены. И их перед приближением Ратибора распахивали то ли девушки, то ли юноши… домашняя прислуга в больших поместьях кровных мамаш. Рукопожатные эльфы, как они называли себя сами, или… пытмарки, как их называли все остальные.