«Великий Яша Хейфиц в гробу от зависти перевернулся б, едва услышал бы всё это! А Ойстрах разломал бы скрипку».
Шиноби оглядел немногочисленную публику в зале, которая показалась ему вполне безопасной, и направился к столу, сидя за которым он хорошо бы видел выход и на улицу, и на кухню.
⠀⠀
⠀⠀Глава двадцать третья⠀⠀
Не успел он присесть, как к нему уже спешил молодой, улыбчивый, расторопный официант, на бейджике которого было написано: «Гой Вася».
— Изволите откушать, господин? — он широким жестом, показательно смахнул со скатерти какие-то крошки. — Лобстеры нынче необыкновенно жирны-с.
Лобстеры. В болоте их ещё пойди поймай. Намаешься. Изрежешься весь. Но больно у них цена кусачая. А у Ратибора с деньгами не очень. Они со старшим товарищем получили, конечно, на расходы от нанимателя. Но большую часть денег ему пришлось оставить с Орестом. Солёный остался в забытой богом дыре среди болот. Слепой. Ему неделю ждать, пока зрение восстановится. А как нехорошо незрячему без денег! И вот теперь шиноби приходилось экономить. Но тут уже ему было не до экономии. Больно есть хотелось.
— Ну что ж, — говорит он. — Давайте лобстера, ещё давайте мне одну шпажку мидий острых.
— У нас свежайшая маца из настоящей пшеницы, сами печём, принесу горячую, — наседает официант, чувствуя, что клиент никуда не денется.
И клиент не девается:
— Несите, друг, мацу.
Но гой Вася не успокаивается и, улыбаясь, продолжает наседать:
— С самогоночкой, с холодненькой… ужин будет просто объедение.
— Благодарю вас, нет. Мне самогон не нужен, — отвечает шиноби, надеясь потом просто выпить воды. Бесплатно.
— Прекрасно, — понимает официант. — Блюда буду носить по готовности.
Он уходит, а молодой человек вдруг понимает, что музыка стихла, а скрипачка в красном платье, взяв перерыв, пристально смотрит на него. И в этом её взгляде Свиньин видит интерес. Дева со скрипкой встаёт со своего места и направляется к Свиньину с явным намерением вступить в диалог.
Вот только этого и не хватало юноше. Он делает вид, что смотрит в другую сторону, по-детски наивно полагая, что если он не видит музыкантшу, то она минет его. Но она его не минует, а уже через несколько секунд стоит возле его стола, сильная, мощная… Ходячий центнер необузданного артистизма. В одной её руке — видавшая виды скрипка со сломанным колком. В другой — смычок, из которого во все стороны торчат порванные нити волоса. Девушка, поймав наконец взгляд молодого человека и поняв, что от диалога тот уже не отвертится, спрашивает у него низким, грудным голосом:
— Дядя, а хотите искусства?
— Простите, — растеряно отвечал Свиньин, глядя на неё снизу вверх. — Вас не совсем я понял.
— Дядя, хотите сыграю вам «Семь сорок». За недорого. Вам же нравится «Семь сорок?», — и, разглядев в его лице сомнение, она интересуется: — Или что там вам, гоям, ещё нравится?
— Признаться, я в искусствах не силён, — отвечал ей шиноби. Он сейчас не располагал средствами, чтобы изображать из себя меломана. — В репертуарах смыслю очень мало, я музыкальным слухом обделён, мне что труба, что скрипка — всё едино.
— Слуха нет? Да? — с видимым разочарованием произнесла музыкантша. И всё-таки попыталась получить с юноши хоть что-то. — А самогоночки тогда не поднесёте для куража и вдохновения?
И шиноби ей ответил, как бы извиняясь:
— Придётся, видно, вам играть без куража, я алкоголя не употребляю и посему его не заказал. Уж извините.
После такого скрипачка смерила его взглядом, полным презрения, вздрогнула всем своим музыкальным организмом и плюнула на пол как раз возле стола, за которым он сидел:
— Тьфу! Шелупонь бескультурная.
Но долго он не огорчался, так как официант принёс ему острых мидий. Очень даже неплохих, как ему показалось с голодухи. Он ещё и с половиной мидий не расправился, как ему подали и великолепную мацу. Мидии, острый, солёный соус к ним, горячий хлеб из настоящей пшеницы, а где-то впереди, совсем невдалеке, ему маячил ещё и мясистый лобстер. В общем, юноша чувствовал себя прекрасно, несмотря на испепеляющие взгляды артистки. Но, как часто бывает в жизни: прекрасное не длится слишком долго.
Вася не убрал ещё тарелку из-под мидий, как в ресторан один за другим вошли три человека. Молодые, сильные. Никаких тебе пейсов и ермолок. Шляпы модные на затылках. Все, как один, в шёлковых рубахах. А рубахи расстёгнуты, и под ними золотые цепи. Черные жилетки с золотыми значками, говорящими о высокородии этих молодчиков. Значки, может, и поддельные; кто ж рискнёт их проверять, когда у молодцов такие кулаки в наколках? Сразу видно, народец опасный, у таких и кистени с ножами имеются.
Ратибор и мечтать не стал, что эти милые люди с наколками на кулаках пришли сюда покушать лобстеров. Нет… Нет… Юноша знал, что эти господа тут появились не просто так. А господа сразу стали оглядывать заведение, и местный немногочисленный ресторанный народец под взглядами молодчиков едва не втягивал головы в плечи и старался не встречаться с пришедшими взглядами. Даже скрипачка, уже было уложившая весомую щёку на свой небольшой инструмент, вдруг передумала играть и стала смотреть на молодцов с интересом: это чего они сюда припёрлись?
«Ах вот чей шнырь за мною шлялся. Теперь пожаловали главные герои. То люди Рудика, готов я спорить. А может, он и сам явился».
И Ратибор не ошибся. Ведь пришедшие других людей в заведении словно и не замечали, а дружно смотрели именно на него, крутя на пальцах серебряные цепочки — туда-сюда; а один из них ухмыльнулся юноше и, глядя на него холодными глазами, довольно развязно помахал Свиньину ручкой: ну, типа, здрасти.
Зубы его хороши, сам он смеётся
А глаза его холодны, злое, видно, удумал
Глуп он, не знает разбойник,
кто перед ним и чем может закончиться дело
⠀⠀
И вот именно тот, что махал Ратибору рукой, идёт к его столу всё с той же улыбочкой, двое других идут за ним, мотая цепочки и ухмыляясь. Юноша, бросив на этих господ взгляд, возвращается к своей трапезе и при помощи куска мацы заканчивает с отличным соусом из-под мидий. А подошедший красавец с хорошими зубами и толстой тяжёлой цепью из золота без спроса садится за стол к шиноби прямо напротив него и, обращаясь к одному из своих спутников, говорит с притворным удивлением:
— Мойша, а ты говорил, что этот полный кадохес (ничтожный человек) обгадится, как только мы появимся, а он вон как… Сидит спокойно — кушает, и даже ухом не повел в нашу сторону, — и он добавляет с поддельным уважением: — А как ты думал… Синоби.
— Ой, Рудольф, ну я тебя умоляю, — высокомерно морщится один из спутников говорившего, продолжая крутить цепочку на пальце. — Шмендрик (мелкий, хилый, убогий) просто делает лицо. А сам уже за своими очками мыргает глазами и думает, как бы отплыть отсюда без звидюлей и сныкаться живым в окрестных болотах.
А Свиньин быстрым и незаметным движением руки на всякий случай под столом проверяет, на месте ли его вакидзаси, а после спокойно отодвигает от себя пустую тарелку из-под мидий. И вовсе не спешит вступить в дискуссию с прибывшими господами. Мало того, в этот момент в дверях кухни появляется официант Вася с большой тарелкой, на которой среди зелёных стеблей укропа лежит большой красный лобстер с уже разрезанным панцирем. Расторопный гой Вася, выскочив с кухни, увидел у стола своего клиента неприятных людей и встал как вкопанный, не решаясь продолжить движение. Заметив это, Свиньин призывно поднял руку, давая понять официанту: да-да, я готов продолжить ужин. Несите, несите сюда моего прекрасного лобстера.
И тогда официант с опаской, но всё же решил приблизиться к столу и, на всякий случай поклонившись опасным господам, с молниеносной быстротой поставил блюдо перед Ратибором и, схватив грязные тарелки, исчез. А шиноби, пододвинув тарелку к себе поближе, с видимым удовольствием понюхал блюдо и, улыбнувшись, стал отодвигать в стороны от лобстера стебельки укропа. А опасные господа теперь уже с некоторым недоумением глядели на него; они не понимали, как может какой-то залётный фраер, пусть даже и шиноби, держать перед ними такой форс и нисколько не волноваться от их опасного соседства. И тут Свиньин, оторвавшись от своего лобстера, вдруг говорит тому, кто уселся перед ним:
— Друг мой, настало время позиции нам с вами прояснить, во избежание ошибок глупых, что могут и бедою обернуться.
— Да? — со скепсисом спрашивает тот, кого товарищ называл Рудольфом. И добавляет снисходительно: — Ну давай… Проясняй…
— Представиться хочу я сразу, шиноби я, зовут меня Свиньин.
— Свиньин! Ха, — успел вставить тот из пришедших, что до сих пор молчал. — А чего ты с таким погонялом не удавился-то?
Но Ратибор на него даже не взглянул и продолжил, обращая свою речь к тому, кто сидел с ним за столом:
— Я в Кобринское прибыл по делам. И те дела касаются мамаши, вашей госпожи. Я обличён доверием высоким дом Гурвиц в вашем крае представлять. Посланник я. Да вы уж это поняли и сами, по вашему лицу мне видно. Бумаги, что мой статус подтвердят, мной переданы Бляхеру сегодня, и он пообещал аудиенцию у мамы Эндельман со всею скоростью возможной мне устроить. И если кто альтернативно одарённый вдруг пальцем вздумает меня коснуться, то из самозащиты имею право я убить того на месте. И, как известно всем, посланцы неподсудны. Наверное, и вы о том слыхали? — тут Ратибор развёл руками: ну что, вам нужно ещё что-то рассказать? И так как ему не ответили, уточнил вслух: — Теперь за ужин я могу приняться, или у вас, Рудольф, ещё вопросы есть?
И тут тот человек, который удивлялся, отчего Свиньин с такой фамилией не повесился, и говорит в высшей мере пренебрежительно:
— Рудольф, да это мамзер (незаконнорождённый, мошенник, обманщик) конкретный, он гонит, по его морде видно, что гонит. Путь ксиву покажет, что он здесь от Гурвицев. А так-то, без ксивы, любой голимый пишер (сопляк, трус, человек с непроизвольным мочеиспусканием) всякое такое тарахтеть будет, когда его подтянут на ответ.