Но Рудольф, не взглянув на товарища, лишь бросил короткое:
— Яша, ша! — он не отводил внимательных глаз от шиноби. И поинтересовался: — А вот тут недалеко… в Суй-де… один из ваших, из шиноби, одного моего товарища… вчера, кажется… сильно подранил. Не знаешь, кто это был?
— Конечно знаю, как же мне не знать. Баклана пьяного в трактире стрёмном я наказал вчера за борзость. Друзья его Абрамом называли, просили успокоиться немного, но дурень в кураже хмельном всё в драку лез упорно и правила простейшего не знал, за что и поплатился быстро, — отвечал Свиньин со вздохом.
— И какого же он правила не знал? — мрачно поинтересовался Рудольф.
— То правило совсем простое, и так оно звучит: коль у шиноби ты копьё отнять собрался, хоть шутки ради, хоть в обогащенье, того шиноби прежде умертви, живой шиноби за своё копьё убьёт не думая, не медля ни секунды. Из всех шиноби слыл я самым добрым, Абрама-дурака я убивать не стал. Лишь поучил, и пусть доволен будет, что лёгкою наукой обошёлся.
— Лёгкою наукой? — фыркнул Яша с негодованием. — Да его трясёт, говорят, так, что смотреть страшно, в него водку вливать не успевают, — и повторил с холодом: — Лёгкой наукой!
— Он будет жить — и сильно поумнеет, — пообещал молодой человек.
— Поумнеет? Наш Абрашка? Ну допустим, — нехотя согласился Рудольф, всё так же сверля Ратибора взглядом. — А что насчёт Кубинского скажешь?
Тут шиноби сделал вид, что удивляется.
— Насчёт Кубинского? Мне нечего сказать, к нему я отношений не имею. Ну, разве что знакомы с ним немного, опасными местами пробирались, и в тех местах нас «познакомил» зомби. И как знакомство наше состоялось, я заключил контракт с ним на охрану, но тот контракт уже истёк, и ныне сам за себя Кубинский отвечает.
— Ты чего, того зомби замочил, что ли? — на сей раз интересовался Мойша. И в его вопросе слышалось удивление.
— По счастью, мне сражаться не пришлось, тот зомби по болотам шлялся долго, кальмары обглодали ему ноги, и он едва ходил, едва стоять мог. Как только это понял я, так сразу Кубинского я вывел из низины, где караван его в миазмах задыхался, — тут Свиньин и закончил рассказ: — и как сюда пришли, так, по условью, все договоры наши прекратились. Теперь же дожидаюсь я уплаты по векселю, что мне Кубинский выдал.
— И сколько он тебе должен по этому векселю? — интересуется Моисей, продолжая вертеть цепочку на пальце.
На этот простой вопрос юный шиноби лишь улыбнулся Моисею: а тебе-то это зачем, дорогуша?
А вот Рудольфа интересовал совсем другой вопрос, более важный:
— А по какому делу ты сюда приехал от мамаши Гурвиц?
— На сей вопрос ответить не смогу я, о том спросить вам лучше у Бляхера, домоуправа. Он даст, уверен я, развёрнутый ответ. Останетесь вы, думаю, довольны, — с едва уловимым сарказмом ответил ему Ратибор.
Рудольф уловил этот сарказм и покачал головой, покачал многообещающе: ну-ну, давай-давай, загребай дальше, фраер. А потом и говорит молодому человеку, вставая из-за стола:
— Пока ты тут дела мамаш решаешь… ладно… Но когда ты тут у нас появишься без этих ксив от мамаши Гурвиц… — продолжать он не стал, а просто многозначительно постучал указательным пальцем по краю стола. И уже сделал пару шагов к выходу, уже его товарищи пошли за ним, как он вдруг остановился и, будто бы вспомнив, произнёс:
— Да, кстати, увидишь Кубинского, скажи, что как только он выползет из-за забора поместья, я ему за его поганый язык обрезание сделаю, — и добавил чуть погодя: — Без наркоза.
— Я пожеланье ваше в точности исполню, в том можете не сомневаться даже, всё передам ему при встрече слово в слово, — обещал Рудольфу шиноби и, убедившись, что тот со своими друзьями, не попрощавшись, уходит, с удовольствием принялся за лобстера.
⠀⠀
⠀⠀Глава двадцать четвёртая⠀⠀
Ратибор уже с удовольствием выковырнул из панциря большой, сочный, длинный кусочек белого мяса и готов был отправить его в рот, как заметил краем глаза движение в свою сторону. Он вздохнул, и кусочек лобстера завис в воздухе перед его лицом. Шиноби знал, что слегка немолодой человек, сидевший за столом, на котором ничего не было, кроме рюмки и графина водки, встал и направился не к выходу и не к туалету, а пошёл к его столу.
«Знакомится надумал, видно, вот подошёл уже!».
Да, подошёл, остановился, кажется, в трёх шагах… И даже головы молодому человеку поворачивать нужды не было, он и без того мог угадать дистанцию до мужчины, так как на юношу накатило лёгкое амбре трёхдневного запоя.
«Быть может, он уйдёт, увидев, что я занят. А если головы к нему не поверну, он всё поймёт и уберётся к чёрту? — наивно размышлял юноша, демонстративно отправляя кусок лобстера в рот. — Лезть к человеку, что проголодался, в момент приёма пищи — сущий грех! Ну, дорогой мой, уходите, мне дела нет до вас и вашей болтовни, весь месячный лимит на разговоры я за день исчерпал. Довольно! Убирайтесь!».
О, даже неприятные мысли о человеке, что ждал его внимания, не могли перебить обалденный вкус слегка воняющего болотом лобстера. Да и как могло быть иначе, если небольшая порция мидий с соусом и маца лишь разожгли его аппетит. Он, ещё не прожевав первый кусок, уже отрывал себе следующий, когда человек наконец решил прервать неловкую ситуацию и с некоторым налётом панибратства, граничившего с фамильярностью, поинтересовался у юноши:
— Что, сволочь, вкусный лобстер, да?
От такого, казалось бы, простого вопроса Свиньин даже поперхнулся немного и перестал жевать. Теперь-то ему пришлось поглядеть на говорившего. Юноша повернул голову. Ну, как-то так он себе его и представлял. Крупный, за сорок, одежда его некогда считалась приличной и чистой, лицо опухшее и хмурое, недоброе. Человек не носил ни пейсов, ни кипы, ни значка, но по всему остальному было видно, что он — гордый представитель истинного народа. И так как ответа человек не получил, он без приглашения повалился на стул, как раз на тот, на котором только что, чуть развалившись, сидел Рудольф. Усевшись, мужчина рассмотрел лобстера и снова спросил:
— Уважаешь, значит, лобстеров? Жрёшь их, значит? Сидит он, значит, барин такой, вкушает.
— То ресторан, — напомнил ему шиноби, — здесь принимают пищу. Как лобстеров, так и другие блюда.
— Принимают пищу! — морща своё опухшее лицо, передразнил молодого человека собеседник. И потом продолжил уже серьёзно: — Ты мне вот что, гой, ответь, мошиах (мессия) на землю приходил или не приходил?
Свиньин вздохнул: ну не давали ему спокойно поесть; он уже подумал попросить официанта, чтобы этого собеседника вывели из-за его стола, но как только Ратибор взглянул на официанта Васю, который его обслуживал, тот тут же отвернулся, дескать, это всё без меня, разбирайтесь там сами, пожалуйста. И так как собеседник глядел на шиноби хмельными глазами и ждал ответа, Свиньину всё-таки пришлось удовлетворить его любопытство в форме заскорузлого постулата из школьной программы:
— Приход на Землю мошиаха произошёл триста двадцать три года назад, и с тех пор на Земле наступила эра гармонии и процветания.
— Вот, — многозначительно произнёс мужчина и поднял вверх палец. — Триста двадцать три года уже у нас гармония и процветание… И где тогда мои две тысячи восемьсот гойских рабов, я тебя спрашиваю?
Шиноби опять вздохнул. Этот пьяный присел к нему за стол просто поболтать, теперь это было уже очевидно; тем не менее, кушать лобстера своей болтовнёй о пришествии мошиаха и его последствиях пьяница молодому человеку, конечно же, мешал. И не получив от Свиньина ответа на поставленный вопрос, собеседник юноши продолжил:
— Мудрейший из мудрых ребе Даниэль Булочник ещё до прихода мошиаха обещал, что каждый истинный человек будет иметь две тысячи восемьсот гойских рабов. И другие мудрецы ему вторили… А ты сидишь тут… лобстеров жрёшь! — человек не то чтобы негодовал, просто в его словах слышалась обида или даже горечь. — А знаешь, как меня зовут?
Шиноби лишь руками развёл: откуда же мне знать? Я вижу вас первый раз в жизни. Притащился, уселся за мой стол и теперь предлагаете мне угадать ваше имя. Он ещё и плечами пожимает.
— Вот то-то и оно, что не знаешь! А моя фамилия знаменита на весь мир. Я Левитан! Слышал такое имя, гой, а? — тут уже в его словах появилось некоторое самодовольство. — Я из колена Левия… Про меня… ну, вернее, про моих пращуров, в завете написано. Я из Левитов. А это, дубина ты стоеросовая, первое колено Израилево. Первое! Хоть всякие дураки и подлецы, негодяи и мерзавцы говорят, что мы не первое колено, но это они от зависти. Твари тупые! Мы, Левиты, первые пришли и поддержали Моисея — понимаешь, гой? Тупая твоя башка. Первые! У меня у первого должно быть две тысячи восемьсот рабов, а у меня и одного нет… Вот, — он показывает шиноби кукиш, и видно, что в его душе клокочет горькая обида. — Вот что получили мои предки. Ни хрена эти раззявы не получили, когда всякие проходимцы хватали себе все блага, что давали боги.
«Боги?». Шиноби отметил множественное число богов, и это ему не понравилось. Но что-либо говорить или поправлять собеседника он не стал. А тот, не замечая насторожённости юноши, продолжал:
— Вот… А ты сидишь, подлец, барин, гой проклятый… Сидишь передо мной… Я подошёл, а ты даже не встал и не поклонился… Сидит он, видите ли, гадов болотных жрёт в своё удовольствие! Барин сопливый.
Тут Ратибор отправил наконец кусок белого мяса в рот и кланяться новому знакомцу всё ещё не собирался. И тогда тот, немного умерив собственную важность, и говорит ему:
— А ну-ка, гой, — тут Левитан качает головой и, смотря куда-то вдаль, продолжает проникновенно: — угости-ка меня водочкой… — и, видя, что юноша не торопится выполнять просьбу, он подначивает его: — Давай-давай, не жмоться, заодно и познакомимся. Вы ведь, гои, вечно кичитесь своей щедростью; давай, покажи, какие вы широкие души. Хочешь, я даже сделаю вид, что меня интересует, как тебя зовут. Ну, давай…