— Вы так всегда говорите забавно, так слушала и слушала бы, итс найс… Вот только иногда донт андестенд… Я вот вас сначала послушаю и потом думаю-думаю, что вы там наговорили. И не сразу понимаю… Так вы, что, не хотите, чтобы я об этих двух старых прошмандовках говорила Лиле?
— Мне кажется, так лучше будет всем, — отвечает шиноби.
— О’кей, — соглашается Муми и тут же, вытащив из-под кровати таз с водой, начинает там стирать его онучи. — Просто они из «Пытмарков за демпартию». Итс кринж… Это у нас есть такая тоталитарная секта, они оппозит демокраси, оппозит свободы, вечно наезжают на всех, кто с ними не согласен, всех бьют, фулл абьюз.
Она ещё что-то говорила на своём не совсем понятном ему языке, вот только Свиньин слушал её, что называется, вполуха, ему все эти внутренние дрязги комьюнити пытмарков поместья Кобринского были не очень интересны. Если бы его не втягивали во внутриполитическую борьбу самым беспардонным образом, он и вникать в это всё не стал бы. Ратибор сидел в протопленной комнате, сняв с себя всю сырую одежду, кроме нижней; он, хоть и не без приключений, но утолил свой голод и теперь после нелёгкого дня очень хотел спать. Его юный организм нуждался в отдыхе и совсем не нуждался в политических разговорах.
⠀⠀
⠀⠀Глава двадцать шестая⠀⠀
Он не был уверен, что Муми стирает его одежду хорошо, но был уверен, что стирает она её очень быстро. И при этом ещё успевает болтать:
— Я перевернула матрас и всех мокриц стряхнула и передавила. А клопов тут почти нет. Будем спать очень спокойно.
«Будем спать? — шиноби немного насторожился. — Она собирается спать в моей постели?». И это был вопрос, не требующий ответа, так как в комнате была всего одна кровать.
А ассистентка тем временем всё постиранное уже развесила над горячей печкой и вдруг стала снимать с себя одежду, притом не прекращая говорить о всякой ерунде; а молодой человек опять с удивлением отметил, что под влажной и мешковатой одеждой его ассистентки… никакой другой одежды нет. То есть она голая. И при этом её нагота девушку совсем не смущала, в отличие от молодого человека. И она, увидав его взгляд и не поняв его смысла, спросила:
— А чего это вы, господин… то есть Ратибор, так на меня смотрите?
— Я к здешним нравам не привык немножко, — отвечает ей шиноби и теперь уже старается на неё не смотреть. — И мне в диковинку открытость ваша.
— А, — поняла Муми, — вы про трусы… Хорошо, что вы про них спросили. Слава демократии… — и она стала рассказывать. — Трусы и лифчики — это пережитки патриархата, благодаря которым мужчины доминировали над женщинами, — Свиньину стало интересно, каким образом своё доминирование при помощи нижнего белья во времена патриархата мужчины осуществляли технически, но спросить он этого не успел, так как ассистентка торопилась поделиться своими убеждениями. — Мы недавно полностью отказались от нижнего белья, так как оно дискриминирует людей по половым признакам, а ещё его нужно стирать, а, как известно, частая стирка, как и излишняя гигиена, — главные враги экологии. Грин пис форева, — и она добавляет со значением: — У нас нижнего его белья теперь даже кровные господа не носят. Всё, с пережитками покончено. Как и с нелепым культом гигиены. Слава демократии.
— Да, да, конечно, слава… — несколько рассеянно говорит Свиньин. — Но осознать пока что не могу: ужель природе гигиена вред наносит?
— Конечно, — Муми стала расширять глаза, продолжая расхаживать по комнате голой, — конечно. От мыла и особенно от гретой воды выделяется столько цэ о два. А это цэ о два — главный враг всей природы Матери нашей и всей окружающей среды. Это из-за этого расползаются болота. Вы, что, не слышали о цэ о два?
— Признаться, нет, а что это такое? — интересуется шиноби.
— Я и сама не знаю, наши из «Партии зелёных» нам не говорят, — отвечает ассистентка и добавляет: — Да они и сами толком не знают. Они ещё те дурошлёпы рукозадые, они врут постоянно, их на вранье всё время ловят, но про цэ о два они точно не врут, в общем, этот цэ о два — просто кринж… — она подошла к кровати и откинула одеяло. — Ну что, будете ложиться?
Но Свиньин не спешил; он уже снял очки, но ещё стоял в нерешительности, и тогда ассистентка, всё поняв, произнесла:
— Если вы думаете, как лечь, то не думайте, ложитесь как вам удобно, а я к вам в ноги лягу, а вы ножки на меня положите и будете об меня греться. Ну, давайте, Ратибор, — она призывно погладила по простыне рукой, — ложитесь.
И он лёг, положив рядом с подушкой свой вакидзаси, а она тут же юркнула под одеяло, и сразу к нему в ноги. Кровать была не слишком широкой, а Муми улеглась поперек неё и свернулась колечком, и тут же взяла его ступни и положила их на свое тёплое тело. И из-под одеяла сказала:
— Ну вот. Вам должно быть тепло и хорошо, а если вам что-то нужно… ну, если чего-то вам… ну, сами понимаете, чего… захочется, господин, то вы только скажите, — при этом она ещё и массировала ему ступни ног. Вот только он чувствовал себя не очень хорошо. Ему было неловко и некомфортно, молодой человек никогда ни на кого в своей жизни ног ещё не клал. И тогда Свиньин спросил у неё:
— Вам вправду нравится быть ассистентом, Муми? Ужели должность эта вас прельщает?
— О, конечно. Итс риэл! Это получше, чем мыть бесконечные плинтуса и смывать грязь с антресолей, и к кровным господам поближе, а это карьерный рост. Если вы мной останетесь довольны, меня опять назначат к господам. Слава демократии… Вообще мне все завидовали, когда я к вам направление выиграла. Это было кул… А ведь есть работы куда хуже плинтусов. Это и уборка стойбищ козлолосей, и забой барсуленей для кухни, там все в кровище вечно, фу… Кринж… Ещё выгребные ямы тоже кринж… А самое плохое — это попасть в провинившиеся, тогда погонят тебя в болота собирать трутовик с деревьев или рубить ветки. А там грязь, водные клопы, жабы ядовитые, кальмары кусачие, фу… Зис из террибл. А тут мне тепло, сухо, хорошо, покушала лучший раз в жизни и лежу теперь, пяточки вам мну… Это кайф… Мне очень повезло, что я сюда к вам попала… Ай эм лаки. А я вот…
И она что-то ещё говорила, делилась с ним какими-то мыслями, но молодой человек почти не различал её слов, так как его уже накрывал своим мягким покрывалом Морфей.
⠀⠀
Как бы он ни уставал и как бы глубоко ни проваливался в сон, спал Свиньин довольно чутко для своего нежного возраста. И поэтому едва в его ногах шевельнулась Муми, он проснулся. А ассистентка вскочила с кровати и, как была, без одежды, кинулась к выходу, отодвинула засов и, распахнув дверь, выскочила наружу. Она ещё не пересекла порога, а шиноби уже занял удобную позицию у печки с копьём в руках. Молодой человек стоял в одном нижнем белье, но уже был готов защищаться. Правда, на него никто не собирался нападать. А с улицы, из ночной тишины, слегка приглушённые туманом, до него долетели характерные звуки… рвоты. Он прислушался: неужели… Да, Муми рвало прямо с крыльца его дома.
«Как интересно! И с чего бы это?».
Ратибор слышал, как её вырвало три раза подряд; он уже надел на остриё копья защитный футляр, зажёг лампу и сел на кровать, прежде чем она появилась. Ассистентку потрясывало, девушка, войдя в помещение и заперев дверь, стала одеваться. Делала она это молча.
— Так, подождите, Муми, — Свиньин подошёл к ней. Прикоснулся внешней стороной ладони к её коже на плече и на лбу. Кожа была холодной и липкой. — Что чувствуете? Расскажите.
— Мне конец, — тихо ответила она и заплакала.
— Мне так не кажется, — произнёс шиноби и усадил её на кровать. — Ещё раз вас прошу, скажите мне, что чувствуете вы, — он снова попробовал её лоб, а потом и спину. Вся её кожа была покрыта холодной испариной.
— Нам, пытмаркам, нельзя есть господскую еду, — всхлипывала ассистентка, — я это знала, но мне было так вкусно, первый раз в жизни было так вкусно. О-о… Меня тошнит, это кринж… — она вскочила с кровати и снова кинулась к выходу. Её снова рвало. И теперь звук рвоты сопровождался звуком ночного дождя.
«Да разве может быть такое? Неужто организм у пытмарков не тот. Их тракт пищеварительный шалит от самой превосходной пищи? Да что за бред?! Не может быть такого. В её недомогании серьёзном должна быть объективная причина».
В общем, в то, что пищеварительная система ассистентки так реагирует на хорошую еду, он не поверил. И когда Муми вернулась в дом, он снова усадил её на кровать, поднёс лампу и осмотрел её.
«На коже высыпаний нет, но кожа холодна и влагой липкою покрыта. Обильна рвота», — констатировал он и спросил у Муми:
— Болит ли ваша голова? Живот болит ли?
— Голова болит, я от боли и проснулась. И живот начало крутить, — всхлипывает она.
— Позвольте-ка, взгляну, — он берёт её за подбородок и поднимает ей голову, подносит лампу поближе и, приподняв веко, разглядывает зрачок, глазное яблоко правого глаза, потом левого.
«Вот и сложился пазл, как интересно. Полопались в глазах её сосуды. И рвота тут, и кожа стала липкой. То верный признак отравленья ядом. Яд этот немудрён и неискусен. То каракатиц яд обычных серых, что в малых дозах к смерти не приводит, но вкус которого почти не различить, коль специями ужин был приправлен. Она поужинала тою пищей, что поначалу мне предназначалась. И пища та отравлена была несильным ядом, что недуг недолгий способен вызвать в организме всяком. Осталось только угадать одно: кому же мой недуг был так угоден?».
— Всё, мне конец! — меж тем рыдала Муми, она сидела на кровати, так и не одевшись. — Мне конец. Прощайте, господин, зря я сожрала ваш ужин.
— Совсем не зря. Скажу вам по секрету, что ваша хворь предназначалась мне. И вы меня спасли, — он подошёл к своей торбе и вытащил оттуда ларец. Отпер его ключиком и стал при свете лампы копаться в нём. — Вы лучший ассистент, что мне известен.
— Да? — она, кажется, обрадовалась на секунду — и тут же снова начала горько рыдать. — И всё равно я умру. Умру уже сегодня. Это кринж… Зис факин лайф. Уж лучше бы мне было суициднуться ещё год назад из-за ссоры в комьюнити.