— Ой, за редиской! Ха-ха… — засмеялась Дуня-ментал и качнула своим центнером, усаживаясь поудобнее. — Ну, Танюша, ты прямо выдаёшь сегодня. За редиской… Остроумная ты, что ни говори.
Татьяна явно довольна похвалой товарки и теперь уже снисходительно интересуется у юноши:
— Куда сообщение-то посылаем, номер говори, если помнишь, конечно, идиотина.
— Тринадцать тридцать шесть, — сразу отвечает шиноби. Он по-прежнему учтив. — Я времени у вас не отниму, мне нужно передать совсем немного.
Но Татьяна лишь махнула на него рукой: помолчи. Сам же достала откуда-то из-под стола нечто похожее на верёвку с наконечником и пока Дуня в очередной раз отпивала из блюдца отвар, бесцеремонно, едва ли не с размаха и со шлепком, воткнула этот наконечник Дуне в дыру на лбу, прибавив:
— А на-ка, хрясь! — и заметила: — Да как же я люблю свою работу. Это лучше, чем книжки писать! Клянусь люлькой Тараса.
— Ой, ой-а… — заорала Дуня, откидывая голову назад и бросая блюдце с недопитым отваром на стол. — Ой, Таня, едрит твою библиотеку. Таня! Ты так меня убьёшь, как Онегин Ленского. Не за хрен, а только ради форса. Ну сколько раз просила тебя не делать так, Таня! Чтоб тебя распёрло… Чтобы ты больше букв не увидела.
— Ну ладно, ладно, чего ты разоралась-то, как чайка у Чехова в третьем акте, — примирительно говорит Татьяна, а сама берёт брошенное блюдце и ставит его к кастрюле с отваром, — ты давай настраивайся, настраивайся… Ищи волну.
— Ищи волну! — зло орёт Дуня. — Ты так мне треснула, что у меня все настройки слетели, теперь вот по новой всё настраивать! — тут она начинает издавать звук «О». Звук идёт почти из носа, а белые глаза ментала Дуни подняты к потолку: — О-о-о-о-о… — потом она поправляет штекер во лбу и трясёт головой: — Ой… Погода, что ли, плохая, буря, что ли, как у Горького в песне про буревестника… — и она снова гундосит: — О-о-о-о-о-о-о… Центральная, центральная… О-о-о-о-о-о-о…
А Татьяна тут глядит на шиноби и, отпивая из блюдца, комментирует:
— Подожди, босяк, ментал ищет нужные течения в эфире.
Свиньин только кивает ей в ответ: я всё понимаю.
— Центральная… — продолжает Дуня. — Центральная… О-о-о-о-о… Какая же ты, Танюха, паскуда, ты хуже Кабанихи из Грозы. Надо же… Штекер мне аж до самого гипоталамуса загнала, все контуры перепутала… Всё плывёт… У меня гипофиз сместился к хренам… Центральная… Нет, ничего не слышу… Нет связи… Татьяна, скажи этому, пусть завтра приходит… Сегодня релейка занята… Весь эфир всклокочен…
Ратибор смотрит на Татьяну: ну, мадам, и что делать будем? Но та неожиданно поднимает вверх ладонь, типа: не боись, сейчас мы всё разрулим, связь наладим, эфир успокоим. И поясняет:
— Ты, дубина, не волнуйся… Дунька — она… она как главный герой одноименного романа Гончарова. Нихрена делать не хочет. Не любит она всего этого, ей бы целый день грибы лакать да о рыжих миллиардерах мечтать…
Потом откуда-то из своих пышных и несвежих одежд достаёт длинную чёрную иглу с чёрной толстой ниткой. Заносит её за спину всё ещё глядящей в потолок и что-то бормочущей Дуне и… втыкает иглу той куда-то ниже спины.
— А-а-а-а… Таня! — взревела та, подпрыгнув на полметра от лавки и грузно плюхнувшись обратно. — Ты, Таня, свинья! Салтычиха! Ну нельзя же так, Таня, у меня хрупкое сердце, я вообще с тобой разговаривать скоро не буду, буду только мычать тебе, как Герасим барыне.
— Дуня, — строго говорит ей Татьяна. — Лови эфир! Не ори… Настраивайся… Лови эфир, Дуня. Сконцентрируйся… Лови эфир. Дыши, Дуня, дыши и лови эфир.
— А-а-а-а-а!.. — на этот раз Дуня уже не гундосит, а орёт низким грудным голосом. — Центральная… Таня, как ты меня заколебала… А-а-а-а-а!.. Центральная, я девяносто шестьдесят семь, дай релейку… Центральная… — и уже через секунду она спрашивает с надрывом и страданием: — А номер абонента кто мне подскажет? Или я должна его помнить, как Герман карты?
— Тринадцать тридцать шесть! — сразу откликается Свиньин.
— Тринадцать тридцать шесть, — повторяет за ним Татьяна, но ментал и без неё уже настраивает своё приёмно-передающее устройство и уже через несколько секунд говорит, почти выкрикивает:
— Текст! Читай текст!
— Прибыл вчера вечером! — немедля отвечает ей шиноби.
— Прибыл вчера вечером. Тчк, — повторяет Дуня. И сразу просит: — Дальше давай.
— Приняли достойно. Верительные письма передал домоуправу Бляхеру, — продолжает шиноби.
— Приняли достойно, зпт, верительные письма передал домоуправу Бляхеру. Тчк, — вторит ментал, не отводя белых глаз от потолка.
— В дом допуска не дали, жду совета раввинов, — продолжает Ратибор. — Бляхер обещал ускорить дело. Всё.
— В дом допуска не дали, зпт, жду совета раввинов. Тчк, — вторит ему Дуня. — Бляхер обещал ускорить дело. Тчк, — как только Дуня закончила текст, она застонала: — О-о-о-о… Как мне хреново, как Родиону у Порфирия Петровича.
— Всё… Успокойся, успокойся, — Татьяна вытаскивает из головы ментала штекер, наливает в блюдце новую порцию отвара и даёт его товарке, — вот, держи. Держи, говорю, ну… Хлебни… Хлебай давай, и успокой свою всклокоченную душу, попей-попей ещё… Скоро к тебе придёт твой рыжий, богатый, упитанный…
— Придёт? — с надеждой спрашивает ментал, поднимая блюдце и делая глоток.
— Придёт-придёт, и поедете вы с ним за границы, и будете кататься туда-сюда, туда-сюда, по всем самым лучшим местам, как Фонвизин по европам, — продолжает Татьяна и гладит Дуню по засаленным волосам, а сама потом глядит на шиноби и шепчет:
— Ну чего стал, стоеросина, чего на дверь косишься, деньги платить будешь или винтить собираешься? Слышь, граф Монтекристо, не вздумай бежать. Гони деньги по-хорошему. Как говорил Пьер Безухов: шекель двадцать на бочку, не то размотаю, как Долохова.
Не произнося ни слова, шиноби достал из кармана свой узелок, отсчитал требуемую сумму и с коротким поклоном положил деньги на стол перед Татьяной. Та сразу сгребла деньги, мельком глянула, не обманул ли он её, и попрощалась:
— Аревуар, очкарик.
— Мне кажется, но наша с вами встреча, боюсь вас огорчить, последней не была, — развёл руками юноша. — Со мною вам ещё увидеться придётся. Увы.
— Да? Ну тогда оревуар, идиотина, — небрежно отвечала Татьяна, размешивая в кастрюле грибной отвар деревянной ложкой, а потом с удовольствием облизывая её мощным языком. И под конец, этой же ложкой помахав молодому человеку, добавила: — Как говорила Анна Каренина: давай, до скорого!
⠀⠀
⠀⠀Глава двадцать восьмая⠀⠀
«А дамы колоритны, безусловно, и этот колорит им придаёт флёр лёгкого образования, что дамы те усердно получали в местах, скорей всего, весьма гуманитарных».
Свиньин, сделав дело, то есть отчитавшись перед работодателем по текущим делам, отправился прогуляться перед завтраком по поместью мамы Эндельман, узнать, что там есть и в каком состоянии это находится. Его по окончании дела непременно будут расспрашивать на этот счёт, и он как истинный шиноби должен иметь ответ на все подобные вопросы. Нужно знать, где казармы големов, и желательно знать, сколько в них боевых единиц, на какое поголовье рассчитаны козлолосюшни, сколько в поместье барсуленей и сколько саламандр-несушек, также нужно предположить наполнение продовольственных и топливных складов, общее количество рабочей силы и многие, многие другие вопросы, которые всегда интересуют добрых соседей.
И вот у южного забора поместья он находит одно весьма задымлённое место; это большое здание, перед которым много телег и всякого люда. Молодой человек прежде, чем отправиться сюда, в землю Эндельман, кое-что про эти места разузнал, поэтому он без труда догадался: это и есть стекольное дело знаменитого стеклодува Лыткина.
«Мамаша явно дорожит жемчужиной своей, завод перенесла к себе поближе, чтоб был под боком и присмотром Лыткин. Ведь знаменито красное стекло, да и доход оно даёт немалый. Будь то сокровище моим, держал его я б тоже при себе».
И тут он видит своего недавнего знакомца, из-за которого уже имел некоторые неприятности… Конечно же, это был продавец половиков и придверных ковриков Кубинский! Сам же Кубинский заметил его первым и хотел было нырнуть за телеги, гружёные ящиками, но понял, что шиноби его видит, так сразу приосанился и даже помахал юноше рукой: ну здравствуйте!
— Шалом алейхем вам, почтенный бизнесмен, владелец школ актёрского искусства, — поздоровался юноша.
— А, шалом, шалом, шиноби, — нехотя здоровается предприниматель. — Как ваши дела? Вы просто так тут слоняетесь или меня искали?
— Я вас искал, — соврал юноша. — Ведь дело, между нами, ещё не кончено. Ваш вексель у меня, и время подоспело наполнить обещанья ваши монетой звонкою.
Владелец актёрской школы глубоко вздыхает, а потом, раздувая щёки, долго выпускает воздух и после цитирует знаменитые стихи:
— «Деньги, деньги, дребеденьги, позабыв покой и лень, делай деньги, делай деньги, делай деньги каждый день!». Да-а… А вы, шиноби, молодец, хваткий юноша… Своего не упустите… И два шекеля запросто так, раз — и получили… — было видно: процесс расставания с двумя шекелями давался ему нелегко. И тут торговец ковриками вдруг принял какое-то решение и сразу засветился, заулыбался и пустился в долгие и сбивчивые объяснения ситуации:
— Слушайте, шиноби, у меня сейчас не очень хорошо с наличными, понимаете? Меня поставили в очередь на отгрузку, очередь долгая, народа, — он указал рукой на людей и на телеги, что были повсюду, — сами видите, какое тут столпотворение, и ждать мне своей очереди ещё три дня, — Кубинский приходит на конфиденциальный тон. — Говорят, Лыткину по распоряжению мамаши недавно ноги ампутировали, теперь, так сказать, Лыткин без лыток, и это сказалось на скорости производства товаров, вот… А жить тут, сами понимаете, накладно, цены такие… ужасные, ужасные… Ну, вы же и сами, наверное, платите. Ну, понимаете, да? Может, я вам выпишу новый вексель и погашу его через три дня? Как вам такое предложение?