— Боюсь, порадовать вас нечем, — коротко ответил шиноби и прошёл по камере к столу и стулу.
А поднявший голову только махнул рукой на новоприбывшего: я не очень-то и надеялся.
Ещё один человек ничего ему на приветствие не ответил, курева и хмельных грибов не попросил, он сидел у стены, напротив шконки и подальше от отхожего места, прямо на полу, опустив кудлатую голову с длинной бородой, и казался абсолютно безучастным ко всему происходящему, но как только Свиньин уселся на свободный стул у стола, так этот человек негромко окликнул его:
— Эй, гой… А мы с тобой знакомы.
И тут шиноби мысленно щёлкнул пальцами у себя в воображении.
«А он не врёт, ведь тембр этот мне, кажется, знаком. Сомнений нет, встречались мы совсем недавно. Совсем недавно этот голос слышал, но где…? Припомнить сразу не могу».
А человек и продолжает спокойно и негромко:
— Иди сюда, дорогой друг, поговорим немного, а то я скоро сойду с ума. — он звал юношу к стене и даже рукой поманил. И так как Ратибор не спешил перебраться с табурета на пол, стал его успокаивать: — Да не бойся ты. Мы с тобой встречались пару дней назад. Хочешь, напомню где?
И тут юношу словно озарило, он вспомнил этот голос, тембр и характерные звуки этого человека, ну, конечно, это был…
«Еретик!».
Синоби подошёл к нему, сел рядом и произнёс:
— Шалом вам, господин, рад видеть вас без клетки.
— Шалом, шалом… Но ты не садись слишком близко, я весь завшивел, давно не мылся… Не брился…
Шиноби немного отсаживается от него. Уж вши ему точно не нужны. А еретик ему и говорит:
— А ты, как я погляжу, стойкий парень, да?
— Мне не совсем вопрос понятен, что соизволили иметь в виду вы? — спрашивает Свиньин.
— Ну, как что… Ты ведь в камере смертников сидишь? И глянь, как ты спокоен, как будто по дороге идёшь куда-то. В таких местах вообще-то людишки плачут и молятся, ходят из угла в угол, повеситься пробуют, а ты вон как спокоен, — объясняет приговорённый к сожжению. — Уж ты поверь, я в камерах для смертников и приговорённых уже четыре месяца отсидел.
— Печаль и плач шиноби не украсят, и даже в двух шагах от смерти шиноби должен сохранять лицо, — назидательно произнёс юноша.
— Странно слышать такое от мальчишки вроде тебя, — замечает ему еретик. — Впрочем, я понял, что ты не трус, ещё в дороге, узнав, что ты какого-то разбойника на постоялом дворе успокоил так, что его ор был слышен на улице, — он смеётся. — Хе-хе-хе… Мы же ехали за тобой… Я сразу понял, что речь идёт о тебе, когда мне рассказали, что тамошних арсов поставил на место какой-то шиноби-сопляк.
— Но вы-то как тут оказались, и где ваш спутник, мудрый бизнесмен?
— Мудрый бизнесмен! — еретик снова смеётся. — Ха-ха… Да, уж… — и повторяет: — Мудрый бизнесмен. Этот дурак Барух Левинсон влип в неприятности. Привёз меня сюда и пошёл к мэру предлагать всем моё сожжение на праздник…. Э-хе-хе… Идиот, — он качает головой. — И-ди-от! Тот, естественно, вызвал полицию, этого дурачка только что, нынче утром, судили, и местный судья присудил ему штраф в тридцать монет. Ибо незаконно сжигать людей в целях получения наживы! И поделом дураку, а меня теперь сожгут на какой-нибудь праздник абсолютно бесплатно. И по закону. Ну, правда, судья решил соблюсти формальности и послал запрос в Гатчину насчёт моего приговора. В общем, пока подтверждение не придёт, буду сидеть тут, — он тяжело вздыхает. — А Баруху так и надо… Я ему говорил: отпусти меня, отпусти, я тебе заработаю денег, я могу расчёты делать. У меня десять предложений в год было… Мосты, заводы, фабрики — я всё посчитать могу, таких, как я, сейчас днём с огнём… Я сопромат знаю… Ко мне заказчики в очередь стояли… А этот дебил: нет, нет… Совет раввинов тебя приговорил… Всё должно быть по закону… Вот и получил свой закон. Тридцать шекелей с него стрясли… Тупой ашкеназ… Они, ашкеназы, все такие… Ни в торе, ни в математике не разбираются, а спеси у них… мама дорогая… Дебилы, одно слово…
И тут со шконки раздаётся дерзкий окрик:
— Ну, ты… Сефардская морда… — человек даже приподнимается на локте, чтобы лучше видеть оппонента, и после этого со шконки несётся целая тирада, этакий поток праведного возмущения: — Кто дебилы, ещё нужно посмотреть. Вы себя в зеркало-то видели? Вылитые арабы, а туда же… Ещё и умничают… Дебилы… Да сами вы дебилы… Правильно тебя, дурака, сожгут, правильно… Дебилы! Ты глянь на него! Каков, а? Настоящая сефардская обезьяна, а туда же — про тору рассуждать берётся.
И, как бы подтверждая свои слова, еретик указывает на того человека, лежащего на шконке: ну, что я тебе говорил? Вот они, эти ашкеназы, во всей красе.
⠀⠀
⠀⠀Глава тридцать вторая⠀⠀
Не желая продолжения этой конфронтации и во избежание столкновений, шиноби тут пытается перевести разговор на другие темы:
— А этот господин достопочтенный какое преступленье совершил?
— Да-а, — небрежно машет рукой приговорённый к сожжению. — Бытовуха… Проломил череп своему клиенту.
— Чего ты несёшь? — возмущается господин со шконки. — Сефардская морда! Эй, гой, не слушай его… Мой клиент сдох от почечных колик, а уже потом упал и ударился головой о мою кувалду для работы по дому, что случайно оказалась на кровати в спальне. У меня есть заключение судмедэксперта. Да я судью знаю хорошо, он ко мне заходит иногда… Так что меня отсюда выпустят завтра… или послезавтра… а ты через недельку сгоришь, тупой сефард!
— Ну да… Ну да… — едко соглашается еретик. — «Случайно ударился о кувалду…». А потом случайно умерший от колик клиент случайно саморасчленился о случайно разбросанные по комнатам пилы и тесаки, а потом ещё случайно самовывез себя и самоскинулся в болото за городом. Оставив свои ценные вещи у тебя дома. И тоже всё абсолютно случайно.
— Заткнись, — в ярости произнёс лежащий на шконке господин, снова поднимаясь на локте. — Заткнись уже, сефардская свинья, иначе я встану, и тебе будет очень плохо, очень… Так плохо, что ты будешь ждать своего костра с нетерпением. А ещё я сейчас позову стражу и скажу, что ты при мне возводил хулу на Первого Учёного вселенной, на самого Альберта Эйнштейна!
А шиноби подумал о своём собеседнике-еретике:
«Джордано Бруно был неугомонен, и этот лезет на рожон без цели. Без цели и нужды. Уже в застенках в этих мрачных сидя, угомониться даже и не думал. И болтовнёй обидной лишь усугублял свою судьбу, без выгоды и смысла. Держаться нужно от таких подальше. Хотя они кажутся занятными людьми».
А приговорённый к сожжению, понизив голос, продолжает разговор:
— Ты глянь, какая ушастая образина, тихо говорю, а он всё слышит. Эх, как дать бы ему по башке табуреткой, чтобы уши обвисли, как у вислоухой свиньи, чтобы не прислушивался… — Ратибор с опаской взглянул на табурет, стоящий у стола: слава Богу, он был прикручен к полу. А его собеседник продолжал: — Ладно, будем говорить потише. Тут утром у него был адвокат и я слышал их разговор, — он перешёл почти на шёпот. — Этот тип… Зовут его Орлов, он владелец притона для педофилов. А товарец у него старый, заезженный, так он своим клиентам показывал упитанных детишек, что брал на прокат и только для показа, а потом приносил посетителям грибы: и синие, и другие, такие крепкие, что мозг почти отключается; и когда те пьянели, подсовывал им всякое старьё пятнадцати и шестнадцати лет. А этот, ну, которого он прикончил, был очень крепок насчёт употребления всяких пьянящих средств, и когда к нему привели не ребёночка, а здоровую уже девку — ну, или пацана, не знаю, какие там были у клиента пристрастия, — клиент, будучи не до конца пьяным, взъерепенился, драться, дурак, полез, а этот его укокошил кувалдой, обобрал, порезал его на куски и вывез за город. Но, будучи тупым, стал разбрасывать куски трупа у пейзан на полях, а те сразу их и нашли поутру. Кальмары не всё сожрали. А этот дурень ещё и потерял, там в грязи, свой башмак. По нему его и вычислили. Скажи, гой, ну не дурак ли? — косматый и бородатый еретик ждёт ответа на свой вопрос, но шиноби не собирается никого осуждать и молчит. И тогда приговорённый к сожжению продолжает: — Вот такая история, а утром приходил его адвокат — с портфельчиком, в белой рубашечке и туфельках чистых. Настоящий адвокат, этакая скользкая мразь, сразу видно, успешный и дорогой… Вот и принёс этому дураку заключение патологоанатома, что клиент сдох не от проломленного темени, а от почечной недостаточности… Оно и понятно: когда тебя расчленят, а твои кишки раскидают по полям, у тебя, очень даже возможно, не будет доставать почек в организме.
На всё это шиноби не нашёлся, что ответить; молодой человек смотрел на еретика и напряжённо думал: «Это он так шутит про почки, или у него от переживаний, тяжкой ситуации, от сидения в таком некомфортабельном месте потихоньку начинает отказывать рассудок».
И, видно, его взгляд передал еретику его насторожённость, и тот ему тогда и говорит:
— Э, гой, да ты так на меня не смотри, я же не арс и не убийца какой-то, я тут случайно, а скорее всего, оттого, что я сефард, а эти чёртовы ашкеназы, они же все расисты, все поголовно. Кичатся, подлюки, что у них кожа белее, чем у нас, ещё и дочерей своих за нас не отдают, — он сделал паузу, из которой шиноби понял, что несчастного переполняет настоящая обида, — они нас арабами обзывают. Понимаешь? Арабами!
— Печально это, несомненно, — согласился юноша, хотя не очень хорошо понимал всю глубину оскорбления, так как ни одного настоящего араба в своей жизни не видел. — Такого вы не заслужили точно.
Поняв, что молодой человек продолжает его слушать, сефард торопливо продолжал:
— А Альберта Эйнштейна я ж разве хулил? Нет, — он помахал пальцем. — Я его очень даже уважаю, очень. Великий, великий человек был… Каких высот добился в науке, какой славы, как шикарно всех провёл! Как всем носы утёр, просто любо-дорого посмотреть. Раз — и нобелевский лауреат. Ну, на самом деле не «раз», конечно. Одиннадцать раз — одиннадцать! — вся эта гойская сволочь из нобелевского комитета отказывала ему: мол, математическое обосно