— И где тот закуток у гоя, где можно нам покушать перед сном?
— А… Так это забегаловка у Палыча, — обрадовался Левитан, — она тут совсем рядом, пять минут хода, — он указал в темноту улицы. — Нам туда. Вон, видите над домом фонарь горит, вот от него направо.
⠀⠀
Столики почти все заняты, хотя сидячих мест тут не было. Народец здесь собрался разный: и гои, и кровные из самых низов, которым не претит зайти в некошерную забегаловку, где подают некошерную еду. Сизый плотный дым висел в заведении; тут, кажется, курили все, включая старушку на раздаче еды. А кроме дыма, висел ещё в воздухе запах змеи, жаренной в старом масле, и запах жира, горящего в нескольких лампах под низким потолком. После дождя на улице тут было душновато, и юноше, вставшему за высокий столик у низкого окошка, пришлось развязать пояс и распахнуть промокший армяк. Он заказал порцию жареной змеи, кусок хлеба и стакан чая. Левитану, по его просьбе, Свиньин заказал двухсотграммовый «стаканчик водочки». «А то сыро что-то…», «возьмём сразу полный, чтобы потом не бегать».
Теперь, расставив всё это на столе, они собирались насладиться вечером, а Левитан ещё и составлением планов.
— Вы чувствуете? — начал он, крепко беря стакан в руку.
— И что я должен чувствовать теперь? — спросил молодой человек, приглядываясь к кускам змеи в своей деревянной плошке.
— Запах, чувствуете запах? — чуть возбуждённо говорит знакомец.
— По-вашему, змея тут не свежа? — молодой человек насторожился, взял плошку с едой и начал приглядываться к кускам мяса.
— Да нет… — морщится Левитан. — При чём здесь это? Я про запахи предчувствия, про запах стартапа и больших денег, — он аж зажмуривается и потом добавляет: — Очень больших денег.
После он делает глоток из стакана… Всего один глоток сразу опустошает половину ёмкости.
— Здоровы вы весьма употреблять! — замечает ему юноша чуть настороженно. — И с вашим мастерством моим бюджетам не тягаться.
— Да не волнуйтесь вы, — успокаивает молодого человека знакомец. — Это я для разгона, дальше пойду уже потише.
«А мужичок не первой свежести уже, — замечает тут Ратибор, как следует разглядев под шляпой лицо собеседника. — Живёт доносами, с мамашей делит дом, хотя ему уже давно за сорок».
И юноша — вспоминания наставления своих сенсеев об изучении тех, с кем придётся иметь дело, — чтобы расширить представление о собеседнике, спрашивает у Левитана:
— А проживаете, как понял я, вы с мамой. А что насчёт жены… иль женщины ещё какой знакомой?
Тут собеседник морщится с какой-то неопределённостью:
— Ну, женат-то я, в общем-то, был… Давно. Двадцать лет назад. Любовь там, и всё такое, было, было… Но, знаете, как приданое жены закончилось… у нас появились трещины в отношениях, — он снова морщится, как от чего-то неприятного, и машет рукой. — С мамусей у них всё время были какие-то недопонимания, всякие ненужные мелкие склоки… Вся эта женская безобидная, казалось бы, неприязнь не всегда заканчивалась обычной площадной бранью… Один раз жена ударила мамочку мясорубкой по голове… Не подумайте, не со зла… Просто от ярости… С нею в критические дни такое случалось… Ну, ударила, значит, но череп, заметьте, не проломила… У моей мамочки, знаете ли, череп крепок, как у старого, поднаторевшего в боях за речные территории гиппопотама… Она у меня один раз переборщила к вечеру с поганками, закинула под язык для крепкого сна две порции и, естественно, сорвалась с лестницы; так она головой две стойки в перилах сломала. И ничего, встала и пошла спать. Так удар мясорубкой она перенесла спокойно — ничего серьёзного… Но, знаете ли, мне кажется, она тогда немного… затаилась… Так как через недельку… да, через недельку, мамуся попыталась обварить спящую жену кипятком, правда, перепутала в темноте и плеснула не туда… Вот такая история. Жена потом стала дверь в спальню палкой подпирать… Сами понимаете… Всё-таки две женщины в доме… Обе ещё и злопамятные… И как-то сама собой стала испаряться романтика из отношений… Жена начала меня убеждать, что мама в доме лишняя… Но я всё не соглашался. Я всё-таки люблю мамусю… А ждать, пока мама скончается самостоятельно, жена наотрез отказывалась. Кричала: у меня вся молодость пройдёт, пока эта жаба сдохнет… А мне это, знаете, тоже неприятно было слушать… Кому приятно такое про мамулю слушать, что она старая жаба, тем более что мама тоже была неправа, всё время бубнила мне: гони эту лахудру… гони, гони, гони… она нас только объедает. Я от всего этого так уставал, так уставал… И в итоге моя любимая жена сбежала с карточными шулерами, кажется, в Чемодановку. Она всегда мечтала жить в мегаполисе, — он вздыхает и заканчивает печально: — В городе, где много огней, где много людей, где много денег и ресторанов.
— С тех пор вы с женщинами знаться не хотите? — уточнил шиноби, приступая к ужину.
— Да нет, почему же? Хочу знаться, хочу. Я даже иногда по вечерам провожаю женщин, — и он в очередной раз машет рукой, на этот раз с явным разочарованием. — Но как только эти глупые саламандры меня замечают, начинают кричать, звать людей, полицию… — Левитан пожимает плечами. — Я не понимаю… Зачем все эти крики, весь этот шум, эти озлобленные люди с фонарями и кольями, бегающие по улицам… От них вся магия вечера сразу пропадает… Вся эротика испаряется… Мне приходится убегать, прятаться… Это всё так глупо выглядит со стороны, не правда ли?
Он снова делает глоток и ставит на грязный стол уже пустой стакан.
Шиноби ест змею и не отвечает собеседнику; у юноши в голове уже почти сложился психологический портрет человека, предлагающего ему интересное дело.
«Вчера он дерзок был, в себе уверен, груб, сегодня слаб и часто вспоминает маму. Осталось только выяснить, какая из двух его личин ему принадлежит, какую надевает он для дела… — и тут его посещает догадка: — Иль, может быть, ещё и третья есть? С ним надобно поаккуратней быть и дальше задавать вопросы».
— Так что за странные тетради видали вы у друга своего?
И тут с Левитана всю хандру, лирику, печаль как рукой сняло, он сразу оживился, схватил пустой стакан и, начав его тискать в кулаке, огляделся для начала и заговорил негромко:
— На тех тетрадях была надпись «Технологическая карта приготовления эликсира». Три толстые тетради, — он показывает пальцами, насколько толсты были тетради. — Вот такие, все исписаны от руки. От первой страницы до последней.
— Ну, а какого эликсира, вы в тех тетрадях не смогли прочесть? — уточняет Свиньин.
— Нет, а разве вам не ясно? — продолжает шептать ему собеседник. — Вы ещё хоть об одном эликсире, кроме как об Эликсире Бытия, слыхали? — он задаёт вопрос и кивает, сам на него же и отвечая. — Нет! Вот то-то и оно. Это тот самый эликсир, тот самый, который пьют чистокровные. Мы водкой дешёвой давимся, пока печёнку не прихватит, а они эликсиром балуются. А я, между прочим, тоже достоин, я из колена Левия, между прочим, я тоже, знаете ли, мне моя мамуся рассказывала…
— Да, подождите вы с мамусею своею, с коленями левитов тоже обождите, — перебивает его юноша. — Вы лучше про тетради расскажите, что было в них ещё, ну — вспоминайте.
— Да я всё помню! — почти восклицает Левитан, радуя юношу. Он снова оглядывается и продолжает вполголоса: — Там сплошные цифры, чуть-чуть слов и снова цифры, цифры, цифры… Потом опять слова… Ну, там… «получившуюся массу уложить в центрифугу и проворачивать при какой-то там частоте до выделения первых кислот». А потом снова цифры и снова слова. «Процесс коагулирования проводить при температуре в сорок градусов по Цельсию в аэробной среде»… «Процессы ферментированные, особенности и наряд ферментов». И снова цифры… И так все три тетради. Половина каждой страницы — это цифры и графики.
— Вы поняли, в чём записей тех суть? — интересуется шиноби, поедая жареную змею и запивая её дурным чаем.
— Да какой там, — доносчик корчит гримасу пренебрежения. — Там азазель голову сломит. Графики, таблицы, ещё какая-то лабуда, какой я и не видел никогда в жизни.
— А в случае таком зачем ваш друг показывал вам тайные тетради? — интересуется Ратибор.
Тут Левитан пожимает плечами:
— Ну, поважничать хотел. Хотел показать, что у него есть что-то эдакое, — доносчик показательно разводит руки, — большое, и какое я поэтому перед ним полное чмо. Хотел посмеяться надо мной, пообзывать меня жадной обезьяной, тупым нищебродом или мамкиным шлимазлом. За ним такая подлость водилась.
— В теории такой смысл, допускаю, есть, — шиноби отодвигает пустую плошку. — Допустим, он хотел унизить вас конкретно. Но, может быть, ещё имеются причины?
— Ну… пьяный он был, — соглашается Левитан. — А ещё он спрашивал, могу ли я разобраться в этих записях.
— А почему же он считал, что вы способны разобраться?
— Ну, он думал, что я закончил Красносельский университет, — говорит Левитан. — Думал, что я во всей той белиберде с цифрами разберусь и всё ему объясню.
— А вы и вправду там учились?
— Да учился, учился, — вздыхает Левитан. — До первой сессии… — тут он берёт свой стакан и так по-дружески, проникновенно — сразу видно, что тон и маска на лице опытным доносчиком давно отрепетированы, — говорит юноше: — Друг, а может быть, чисто из благородства, ещё стаканчик закажем?
⠀⠀
⠀⠀Глава тридцать седьмая⠀⠀
Ратибор пожалел, что сразу купил ему целый стакан. Водка, конечно, тут была недорога, как и всё остальное, но шиноби не спешил тратить деньги и, проигнорировав просьбу и проникновенный взгляд, он интересуется:
— Откуда же ваш друг мог взять тетради эти?
— Вы понимаете, он такая хитрая морда, — вспоминает провокатор с видимой неприязнью, — вот, знаете, такая тварь, что себе на уме, смотрит всегда с прищуром, ничего не говорит просто так, уж как я его ни пробовал разговорить — нет… Не получалось.
— А где тетради те хранит, известно вам?
— Да, какой там, показал мне их один раз, а потом выгнал меня из дома, иди, говорит, проветрись — мотает головой доносчик. — Говорю же, подлая тварь, не доверяет мне ни на секунду, сколько лет уже пьёт со мной, но не доверяет. Ни где тетради хранит, я не знаю, ни где деньги… Ничего про него толком не знаю. Дальше кухни меня никогда не пускает и двери всегда в комнаты запирает.