— Прошу вас, дорогая, начинайте! — Поддерживает её шиноби. Он даже похлопал немного в ладоши.
— Угу… Окей… — Кивает Лиля, глубоко и нервно вздыхает и чуть подвывая с некоторой гнусавостью для насыщения атмосферы начинает читать. —
Мои руки-и словно крюки-и
Принесли из темноты-ы-ы
Чьи-то туфли-и, чьи-то брюки-и
И увядшие цветы-ы-ы.
А в туфлях тех чьи-то но-оги
В брюках скрыта бирюза
Из карманов брюк сверка-ая
На меня глядят… Глаза.
Ни-че-го не понима-айа-а…
Роюсь в найденном мешке
И мурашки по лопаткам
И веночек на башке.
Поэтесса замолчала и подняла свои огромные глаза на юношу: всё. Теперь она, как обвиняемая ждала приговора с замиранием сердца, ждала его оценки, и он сразу, сразу дал ей то, чего она хотела, причём выразил всё одним, но необыкновенно ёмким словом.
— Белиссимо… — Произнёс он на итальянский манер собрав пальцы в «щепотку» и потрясая ими в воздухе. И повторил для убедительности. — Белиссимо!
— Чего? — Президентка явно его не понимала. Нет, она, конечно, догадывалась по его вербальным коннотациям, что речь идёт о чём-то позитивном, но ей, нужно было аудио подтверждение этой его семантики. — Вот из ит? Это, в смысле, как?
Но шиноби лишь усугубил некоторый хаос в её фиолетовой головке новым неожиданным словом, он ещё и произнёс его ярко, на этакий неаполитанский манер:
— Пер-рфэкто! — И только после этого, видя в её ненормальных глазах метание её неспокойной души перевёл своё восхищение в язык простонародья. — Прекрасно! Идеально!
— Святая демократия! — Охнула Лиля и выдохнула… — О, е-е… — Она сразу зацвела, а из одного, особенно широко раскрытого глаза, потекла слеза глубокого удовлетворения. И она добавила. — Вы так меня взбодрили. И все ваши эти волшебные вордс, как там вы сказали… Би… Би… — Лиля не могла вспомнить слова…
— Белиссимо, — напомнил ей шиноби.
— Да, точно… Белиссимо… Белиссимо… Это слово такое найс, что я аж ощущаю его привкус на языке, и второе ещё… Как оно там…
Напомните, плиз!
— Это после машрум у неё, — прошептала Муми за спиной у Свиньина. — Она серые жрала, после них всегда во рту привкус. Итс э рил.
— Перфекто. — Произнёс Свиньин почти не слушаю свою ассистентку.
— Перфекто… Какое красивое слово, это, наверное, из идиша? — предположила президентка.
— Почти, — кивал ей юный шиноби. И продолжал.
— Обожаю мёртвые языки, — сообщила слушателям поэтесса. — В них такое звучание.
— Насыщены они, тут не поспоришь. — Кивает Свиньин. — А что-нибудь ещё вы прочитать готовы? Ещё один рубин из ваших кладовых…
— Рид море? — Она была удивлена и радостна. Видимо от радости, а вовсе не из-за грибов, её снова слегка передёрнуло. — Вы правду хотите что-нибудь ещё из моего? Ю сериоз?
Шиноби кивает ей и делает жест рукой: ну же, прошу вас, начинайте.
И тогда она, снова «порывшись» в своей тетради, находит там нужное произведение и объявляете его:
— Навеянное… — На сей раз президентке кажется, что эту вещь нужно читать не с завыванием, а с прононсом… И она читает:
Дожди и туманы, дожди и туманы
Дожди и туманы с утра
Кричат пеликаны, кричат пеликаны
Кричат пеликаны — пора.
Пора подниматься, пора подниматься
И в путь бесконечный идти
Но нужен мне латте, но нужен мне латте
В моём бесконечном пути.
Налейте мне латте, налейте мне латте
Налейте мне латте — прошу
Не то я немедля, не то я немедля
Не то я при всех согрешу
Ещё сигарету, ещё сигарету
Прижгите неярким огнём
Не то я издохну, не то я издохну
Унылым и пасмурным днём.
И пусть пеликаны и пусть пеликаны
Орут на болотах три дня
Орут и не знают, орут и не знают
Что нынче убили меня.
И после этих печальных слов Лиля остановилась. Замерла, и видимо остро прочувствовав, пережив свои собственные стихи, отвернулась к окну и стала шмыгать носом.
На сей раз шиноби поразил поэтессу ещё одним необыкновенно красивым словом, он с восхищением и придыханием произнёс:
— Инсолитаменте…
— Ой… А что это значит? — Чуть робея поинтересовалась поэтесса.
— Необыкновенно! — перевёл шиноби.
— Снова идиш? — Уточнила Лиля, смахивая очередную слезу счастья и берясь за карандаш. — Такое надо записывать…
— Почти, — повторил Свиньин.
— Значит ю лайк май креативити? — С надеждой продолжает она.
— То был как раз тот редкий случай, когда слова насквозь пронзили сердце… Особенно рельефно вышло утро, и пеликаны пели как живые…
— А-а… — Закричала президентка, закатывая глаза к потолку. — Я знала… Я знала, что эни тайм, найду человека, который будет меня так андестенд! Слава демократии!
⠀⠀
⠀⠀Глава вторая⠀⠀
И тут Свиньин понял, что время пришло. И когда она замерла, он стал говорить как можно более проникновенно:
— Скажу вам по секрету, Лиля, что выбрал я профессию свою, в немалой степени поэзией ведомый. Не скрою, что к великому искусству я прикипел от самых ранних лет, и с возрастом лишь укрепился в тяге к изысканному изложенью мыслей.
Я выбрал путь бездомного скитальца, в надежде находить в пути своём те искры нераскрытого таланта, что пламенем когда-то разгорятся. Возможно вы и есть та Божья искра, которую искал я много лет, и я мечтаю только об одном, о том, чтобы раздуть из вашей лёгкой искры поэзии неугасимый пламень. Чтоб рядом с вашим именем в веках и моему прозванью было место.
— О-о… — Застонала президентка пытмарков. — Вы серьёзно, что ли?
— Поймите, Лиля мне любой поэт как брат или сестра, я чувства нежные давно питаю к ним. И разглядев в вас родственную душу, уже готов обнять вас как родную. Обнять и сообщить вам, что хочу я все ваши вирши облачить в бумагу, в каком-нибудь, пусть небольшом издании. Есть у меня знакомые в столицах, которые ваш дар оценят быстро, и я не сомневаюсь ни секунды, что вы, как озарённая талантом, найдёте почитателей своих, едва тираж появится на полках.
— Издание? Тираж? А-а… Это я? Это всё со мной…? — Лиля, кажется, не верила ему, её глаза бесцельно блуждали по комнате, и вела она себя довольно странно. — Я сплю что ли?
— Вот педовка… — Тихо бурчала за спиною Ратибора Муми, — оно сейчас отключится. Точно отключится… Нарколыга… Блэкаут фулл вилл хеппен… Я до такого состояния никогда не нажираюсь. Надо же так обожраться грибов, у него аж лупыдры вываливаются…
И снова шиноби её не слушал, он привстал и протянул обе руки к президентке:
— Позвольте мне обнять вас, дорогая.
— А-а-а… — Только и смогла проорать Лиля и полезла к шиноби обниматься. И едва подержав юношу в слабых объятиях пришла немного в себя. — Вы что ту рил поможете мне «напечататься»?
— Я приложу все силы, дорогая, — обещал ей юный шиноби.
— О, я так ждала итс тайм. Я так ждала, — причитала Лиля. — Слава демократии!
— Подумаешь, поэтесса… — бубнила из темного угла Муми, но никто её не слушал.
После слёз и объятий, поэтесса, провалившись в творческий кураж, протекавший на фоне грибного опьянения, настойчиво пыталась продолжить свой бенефис, и начать читать очередной шедевр из потрёпанной тетради, но шиноби уже всерьёз проголодался, и пообещав, как-нибудь, при случае, если будет время, то обязательно снова «прикоснуться к её фонтану божественной амброзии». А пока у него нашлись неотложные дела, после чего он ласково проводил президентку до дверей, а потом сказал Муми:
— Напрасно задевали вы её. Хоть под грибами наша поэтесса, притом рассудка явно не теряла, случится так, что может и запомнить все ваши эскапады и тирады. Уеду я она вам их припомнит.
— Да ладно… — беззаботно отмахивалась Муми. — Лиля — безмозглая ТэПэ, оно было угашено. Слава демократии, туморров не вспомнит, что обещало тудей.
— Ну, дай-то Бог, — ответил ей шиноби. И перед тем, как уйти попросил: — Трутовика у нас, как вижу я, в избытке, печь растопи́те, комнату прогрейте, прогрейте и постель, в ночь предыдущую я спал нехорошо, мокрицы дважды за лицо кусали…
— Мокрицы?! — Разозлилась ассистентка. — Вот гадины, а меня не трогали. Ладно, перетряхну всю постель, прогрею и матрас, и одеяло. Нау!
⠀⠀
С деньгами у него было… Ну… надо было экономить. Шиноби, конечно, помнил ту недорогую, и в общем-то неплохую забегаловку, где его арестовывали, но туда ему, почему-то, больше не хотелось. Воспоминания не очень. Вот и пошёл он бродить по улицам, едва выйдя из ворот поместья. Ходил, как будто, бесцельно под дождём, туда-сюда, сворачивал в переулки, искал, где бы недорого поужинать. И забрёл он в такие районы, где домишки были и вовсе кривы, а заборы так кособоки, что сохраняли они своё какое-то вертикальное состояние непонятными силами, каким-то чудом господним, а стены у местных домов поросли чёрным мхом, что было верным признаком близости хлябей. Но не только из-за скудости средств, и вопреки растущему чувству голода, Ратибор продолжал своё путешествие по городу. И в том была ещё одна причина… Ведь у ворот усадьбы он подметил одну толстозадую бабёнку… Была она из тех ловких и крепких женщин, которых знатоки женского пола, и прочие умудрённые опытом люди называют бой-бабами. И вот эта ловкая женщина увязалась за ним, и шла от самых ворот, несмотря то, что ходил он по таким улицам, где дороги больше смахивали на канавы с грязью глубиною по колено, и совсем не отставала она от него, шлёпала по грязи, хотя и держалась на хорошем расстоянии.
А он останавливался у всяких маленьких забегаловок с кривыми и блеклыми вывесками, и первым делом принюхивался. Почти все заведения этих местах пахли жареным луком и дурным, давно пережаренным барсуленьим жиром. И уже сделав из запаха вывод, шиноби либо заходил внутрь, либо шёл дальше. Но и зайдя пару раз в очередную забегаловку, он тут же покидал её, едва уловив тухловатый запах порченых устриц. И на выходе тут же замечал