— Я завтракал совсем, совсем недавно, и только что цикория испил, в одном из местных заведений тихих, от жадности две чашки выпил кряду. Ну, а теперь, прошу меня простить, мне даже слушать о еде не просто.
— Понимаю, — коротко согласился хозяин дома и в знак понимания кивнул своим пером на шляпе.
— А я бы так съел бы немного змеи, — заметил доносчик как бы между прочим. И добавил: — Пару кусочков…
На это его заявление последовал ответ, который шиноби посчитал… Не совсем адекватным. Господин Моргенштерн яростно выпучил на Левитана глаза, угрожающе сжал свой стек и заорал:
— Швайген! (молчать).
Гости сразу притихли. Оба. А хозяин, буравя взглядом доносчика, продолжал всё в том же тоне и всё с тем же выражением на лице:
— Ауфштейн, швайн! (встать, свинья).
Левитан беспрекословно встал и замер, вытянувшись. И тогда Моргенштерн рявкнул снова:
— Зитцен! (сидеть).
Левитан тут же сел.
— Ауфштейн! — Продолжает радушный хозяин.
Доносчик снова выполняет приказ.
— Зитцен! Ауфштейн! Зитцен! — Три раза повторяется это действо. И только после того, как доносчик садится в третий раз на свой стул, господин Моргенштерн говорит уже тоном более мягким: — Лютик, без разрешения рта не раскрывать! Хаст ду ферштадн? (ты меня понял?)
— Так точно! — зачем-то по-военному отвечал доносчик. Удовлетворившись этим обещанием, хозяин дома продолжает уже обращаясь к Свиньину:
— Господин посланник, вы уж не считайте меня каким-то грубияном, или хамом, или садистом, просто у нас тут, скажем так… Свои традиции… Понимаете? Дело в том, что эта инфузория на меня семь доносов в инквизицию уже накатала…
— Ну, Фриц… Ну, что ты начинаешь… — начал было Левитан, но Фриц звонко щёлкнул стеком по столу:
— Швайген! — и после продолжил как ни в чём не бывало, обращаясь уже к юноше: — Как не прискорбно это сознавать, но отвратительная и пошлая поговорка: "от шаббата до шаббата брат натягивает брата", как никогда актуальна в наше время. Понимаете? У современного общества нет стержня, нет точки единения… Каждый сам за себя, каждый благородный человек копошится в окрестных болотах как может, как умеет, а всякий раввин пытается создать своё собственное учение, завести собственных учеников, соорудив в каждой отдельной взятой синагоге, по сути, собственную секту… — Фридрих Моисеевич с сожалением замолкает на секунду, и потом продолжает: — Всё рухнуло, понимаете? Всё рухнуло как раз в тот момент, когда сионизм оказался обществу не нужен. Да, молодой человек, сионизм давно мёртв… И вот это вот брюхоногое, вот это вот, — он для убедительности указывает стеком на Левитана, — самое яркое тому подтверждение. Вот и скажите, господа хорошие… Нужна ли современному обществу благородных людей какая-либо объединительная сила?
«Яркое подтверждение краха сионизма» вслух что-либо произносить не осмелилось, так как ему было запрещено, и оно только покосилось на Свиньина: ну, что вы на сей счёт думаете?
Но и юноша не нашёлся, что сразу ответить, так как был достаточно далёк от объединительных аспектов общей теории сионизма. И пока он обдумывал ответ…
— Ладно, — говорит Фриц Моисеевич и устало машет стеком, — не мучайтесь, господин посланник. — После идёт к кухонному комоду, и поясняет: — Мне нужно выпить, так как очень расстраиваюсь, когда думаю о современном обществе, — он оборачивается на Свиньина, рассматривает несколько секунд и продолжает: — водки вам, по молодости лет, предлагать не буду, пива не держу — ибо баловство, грибов не варю, они разрушают мозг, так что могу вам предложить воды. Чистой.
Но Ратибор всё ещё не готов что-либо употреблять в этом доме, так как не доверяет ни хозяину, ни доносчику, что его сюда привёл и поэтому отказывается:
— Благодарю вас, нет нужды. Воды вокруг и так в избытке.
— Ну, как знаете, — Фриц Моисеевич достаёт из комода наполовину пустую бутылку водки без каких-либо этикеток, и одну большую рюмку на ножке. Ставит их на стол, садится и не снимая своей шляпы, наливает в рюмку водки, и лишь взяв в её в руку, вспоминает про доносчика, Моргенштерн глядя на Левитана улыбается улыбкой хладнокровного мучителя и спрашивает:
— Что, швайн? Хочется шнапса? Да?
И тут доносчик, гордо вскинув подбородок, почти с вызовом бросает ему в ответ дерзкое:
— Обойдусь.
И вот тут шиноби уже глядит на него… Ну, что тут сказать… С удивлением смотрит юноша на Левитана. Никак не ожидал молодой человек, что этот потрёпанный господин и большой любитель халявной выпивки, с такой твёрдостью откажется от спиртного.
⠀⠀
⠀⠀Глава девятая⠀⠀
— А-ха-ха… Вы, я вижу, тоже удивлены, господин Свиньин? — смеётся Фриц и залпом выливает в себя самогон. Потом, поставив рюмку на стол, не закусывая и не занюхивая, не делая пауз, так как ему это было не нужно, спокойно продолжает: — засекайте время, посланник, мне самому интересно, сколько это жадное шимпанзе продержится против дармовой выпивки? Сейчас на наших глазах развернётся схватка недели: бездушный яд против склонного к алкоголизу примата! Кто сильнее?
— Ну, хватит, Фриц… — морщится Левитан. — Это какое-то ребячество. А мы пришли сюда по делу. Думаешь у господина убийцы нет больше дел, как выслушивать твои дебильные шуточки?
— Ну, если ты настаиваешь… Лютик… — Холодно соглашается хозяин дома. И потом обращается уже к шиноби: — Так вы хотите приобрести тетради, господин посланник?
— Давайте дело сразу проясним, — начал юноша, сделав предостерегающий жест при помощи открытой ладони: стоп, не будем торопиться. — Пока что речь идёт не о покупке. И если мой нечаянный визит вас натолкнул на мысль о быстрой сделке, я сразу извиненья приношу. — Шиноби встаёт….
И тут же Моргенштерн рявкает по своему обычаю:
— Зитцен!
Вот только юноша совсем не был похож на Левитана, и запросто подчиняться окрикам не собирался. В холодном взгляде молодого человека так и читалось: вы ещё стеком по столу хлопните для наглядности. И тогда Фриц Моисеевич сразу меняет тон:
— Посланник, да сядьте вы, сядьте! Чего вы вскочили? Я просто спросил. Может, вы и вправду хотели купить эти тетради. Я же не знаю, что это пугало огородное вам там наплело про них.
Только после этого Свиньин садится. И начинает:
— В беспечном настроении недавно, мы с Левитаном вечер коротали, и он тогда, скорее, смеха ради, историю одну мне рассказал: мол, есть здесь в городе особенная личность…
— Это я что ли? — догадался Моргенштерн.
Юноша кивает и продолжает:
— Откуда взялся вдруг, никто не знает, дом на болоте, сам же очень скромен, с соседями не знается почти. Не местный, но откуда взялся, где жил до этого и занимался чем, вам вряд ли кто-нибудь возьмётся рассказать. А власти вместе с ним хранят его секреты…
Тут Фриц Моисеевич глядит на доносчика очень и очень нехорошим взглядом и говорит ему весьма недружелюбно:
— Ты, Лютик, доболтаешься, — он ещё и пальцем ему грозит: —Доболтаешься, тебе говорю…
— А чего? — искренне удивляется Левитан. — А что такое-то?
— Вот когда-нибудь вырвут тебе твой поганый язык, причём вырвут вместе с гортанью и пищеводом, — продолжает хозяин дома.
— Да за что, Фриц? Ну, объясни! — Продолжает удивляться доносчик.
Но Фриц ничего ему объяснять не собирается, а снова берётся за бутылку и наливает себе, а налив, поднимает глаза на своего собутыльника:
— Тебе налить?
— …
— М-м, — с уважением мычит Моргенштерн. И добавляет, качая головой и изображая удивление: — Стальная воля в действии. Ну-ну…
После он выпивает свою водку и снова обращается к юноше:
— В общем, этот шлимазл наболтал вам про меня всякого, и что-то приплёл про тетради?
— Да, и признаться, так их расписал, что пробудил во мне к знакомству интерес, с тетрадями и с их владельцем также.
— Значит интерес пробудил? — С сомнением говорит Моргенштерн. И юноша начинает думать, что вот сейчас этот очень непростой человек и начнёт какой-то ловкий торг, или потребует каких-то обещаний, гарантий, или что-то в этом роде, и хозяин дома, внимательно глядя на шиноби, говорит:
— По возрасту вашему, понятно, что университетов вы не кончали?
Свиньин мог, конечно, рассказать ему, что любой шиноби за десять лет своего обучений знакомится с десятками самых разнообразных дисциплин, это, не считая дисциплин боевых и нескольких физических практик. Причём соискатель звания знакомится с дисциплинами на вполне себе академическом уровне. Но хвастовство юный шиноби считал недостойными своего звания, поэтому лишь сказал:
— Мне не представилась подобная возможность.
— Хотя там и с университетским образованием не понять, — начал объяснять Фриц Моисеевич. — Там, в тетрадях этих, гуманитарным губошлёпам не разобраться, там… Понимаете, я и сам учёный, я экономист-кабалист, а там нужен биохимик-технолог, чтобы понять. Настоящий. Ну, и не теоретик, конечно, а инженер-прикладник, чтобы без дураков.
Шиноби кивал ему при этом: понимаю, понимаю… Но молодому человеку казалось, что его первое предположение о торге было правильным. Кажется сейчас поведение Фрица Моисеевича становилась похоже… На отговорки, или на уклонение от реального разговора. Дескать, да какой смысл, интерес у тебя, конечно, пробудился, но ты всё равно в них ничего не разберёшь…
В общем, дело как раз подошло к тому моменту, который и определял суть всего этого визита, и суть была такова: есть тетради — так показывайте, нет тетрадей, или не хотите их показать — тогда, как принято в вашем доме, «ауф фидерзейн майне шёне кёнигин». И шиноби тогда говорит Моргенштерну ласково, вкладывая в слова всё своё юное обаяние:
— Ваш дом комфортен, общество приятно. Сидеть бы тут, в уютной обстановке, на Гиммлера прекрасного глазеть, вести беседы, вдыхать змеи варёной аромат я мог бы целый день… И даже целый вечер. Но злоупотреблять гостеприимством, пожалуй, наивысшая бестактность, и посему, я должен возвратиться к причине, что сюда нас привела… А именно к загадочным тетрадям. — Тут шиноби заискивающе улыбнулся Фрицу Моисеевичу и продолжал вкрадчиво: — И попросить вас, мой радушный друг… Коль сыщется подобная возможность, на них взглянуть, хотя бы мимолётно.