Моргенштерн после подобной подачи пожелания, после приятной интонации гостя, был немного… озадачен. Он несколько секунд сидел, смотрел на молодого человека и хлопал глазами, а потом вдруг и говорит, пожимая плечами:
— Ну-у, а что… Ладно. Покажу. — Но кажется он всё ещё думает, и вставать со стула не торопится.
Но юноша не спешил радоваться, тетрадей он ещё не видел, и продолжая улыбаться, добавляет:
— Спасибо вам, радушный наш хозяин, я буду вам премного благодарен.
И уже только после этого, отказаться или как-то оттягивать дело Моргенштерну стало неудобно. И он поднимается со стула. Но прежде, чем уйти, зачем-то берёт со стола бутылку водки со словами:
— А то это членистоногое непременно приложится, — кивает на Левитана. Стуча по полу деревянными башмаками, хозяин дома подходит к печи, снимает с огня кастрюлю с варевом, а потом, под удивлённым взглядом молодого человека наливает в стоящее на полу блюдце из бутылки… водки. Наливает, не жалея напитка, наполняет посуду почти до краёв.
«Такое даже и представить трудно, неужто в этом доме пьющий кот?»
После чего, неожиданно и весело подмигнув юноше, Моргенштерн пошёл к одной из дверей, так и не поставив бутылки с водкой на стол. Он достал из карманов шорт связку ключей, отпер дверь, ведущую в тёмную комнату, и заверил остававшихся за столом гостей:
— Я скоро.
И закрыл дверь за собой. Закрыл на ключ, чтобы «кто-то» не вздумал заскочить за ним следом:
— Ну, — назидательно и зло говорит Левитан: — Теперь-то вы поняли, какая это вонючая тварь!?
— Ну, человек он, в общем, не обычный, — мягко соглашается с ним молодой человек.
— "Не обычный", — продолжает доносчик всё так же зло. — Вот говорил же вам, говорил… Ну полосните вы его своим ножом… По ляжкам его, по ляжкам… Нож ведь у вас острый? — Сам же Левитан при этом встаёт из-за стола и идёт к плите… Свиньин следит за ним и у юноши округляются глаза, так как доносчик вдруг… становится перед блюдцем на колени, и даже, как иной раз говорят, на четыре точки, и начинает с естественным для такого процесса шумно высасывать из посуды водку. Он делает таким образом глоток и останавливается, чтобы перевести дух, при том заявляет:
— Ах, как я ненавижу этого подонка. Бен зона! Вот зря вы его не хотите ножом полоснуть, видите, что он вытворяет? У меня от обиды сердце, — он стучит себя ладонью по груди, — рвётся. Ах как этот садист меня притесняет!
После этих горячих слов доносчик снова наклоняется к блюдцу и начинает с шумом тянуть из него водку. Опешив поначалу, молодой человек тут уже как-то приходит в себя и рекомендует своему спутнику:
— Вам будет легче, полагаю, когда посуду в руки вы возьмете.
Тут Левитан отрывается от блюдца, нехорошим взглядом смотрит на шиноби и выдохнув водочный дух, отвечает ему с обидой:
— Умный вы, да? Умный? Идите — попробуйте возьмите посуду в руки! Или я бы сам до этого не догадался? — И после почти выкрикивает: — Этот подонок, азазелев потрох, блюдце-то приклеил. Я как-то попытался предыдущее оторвать, так оно лопнуло и всё вытекло на пол! Думаете с пола пить удобнее будет? — Левитан снова наклоняется над посудой, но шиноби успевает расслышать негромкое:
— Сидит, умная Маша, советы даёт!
Больше Свиньин советов доносчику на эту тему не давал. А Левитан, поднялся, наконец, с колен, и вернулся на свой стул, был он подавлен и тих. И в комнате, между знакомыми повисла некоторая неловкость. Но тут, наконец, дверь в комнату открылась и на пороге появился хозяин дома. Он по-прежнему был с бутылкой, но ещё и с кипой толстых тетрадей. Заперев дверь на ключ, Фридрих Моисеевич взглянул, первым делом, на доносчика и что-то нужное подметив в нём, широко улыбнулся. А затем, подойдя к блюдцу и заглянув в него, прокомментировал удовлетворённо:
— О, швайне очень либен шнапс! И шнапс, как и всегда, побеждает глупых швайне!
Шиноби покосился на своего спутника, думая, как тот отреагирует на подобную колкость, но доносчик сидел на удивление спокойно, его лицо выражало оскорблённое благородство, а гордый взгляд был устремлён в район кастрюли с варёной змеёй.
А Моргенштерн тем временем вернулся за стол, сел и выложил перед молодым человеком тетради. Три толстых тетради, по виду которых можно было сказать следующее: они длительное время использовались кем-то.
— Прошу вас, посланник, — произнёс хозяин дома, сопроводив свои слова широким жестом, — ознакомьтесь.
Свиньина не нужно было уговаривать, он хоть и расслышал едва различимые нотки ехидства в голосе Фридриха Моисеевича, дескать: ну-ну, читай, а мы посмотрим, неуч, что ты там сможешь вычитать, взял первую же тетрадь, раскрыл её и сразу прочёл:
«После отделения сырья от посторонних фракций, необходимо экстрактировать полученный материал до коэффициента 0,7, отделив от вещества излишнюю влагу. Для того нам необходима уже упоминавшаяся ранее центрифуга Т-9. Соотношения указаны в таблице номер сорок один».
После этого начиналась таблица, а потом шёл технологический эскиз на весь оставшийся лист. В той таблице указывались количества вещества в граммах, и время работы центрифуги «на оборотах «единица».
Он пропустил таблицу и стал листать тетрадь дальше. Но и там он не встретил ничего такого, что хоть как-то прояснило бы ему о чём тут вообще идёт речь. И тогда он взял следующую тетрадь, стал листать её. Иногда останавливаясь, чтобы что-то прочитать. Левитан сидел с ним рядом, заглядывал через руку, и даже пытался что-то читать из написанного, пыжился, хмурил брови. Но, судя по всему, как и юноша, мало что понимал в этом умном тексте с диаграммами и таблицами. А вот Моргенштерн, смотря на них обоих, улыбался. Он-то прекрасно видел, что ничего из прочитанного визитёры понять не в состоянии. А шиноби не обращая внимания ни на одного, ни на другого, долистал тетрадь до конца. Загадочные диаграммы, формулы, сдобренные пояснительными кусками текста. Ничего, за что мог «зацепиться» глаз. И кивнул хозяину дома с благодарностью.
В принципе третью тетрадь… Можно было и не смотреть, но молодой человек, уж если что-то начинал делать, на средине или на трети останавливаться не привык, и он всё-таки взял в руки и её. И тут же понял, что теперь у него в руках была последняя тетрадь из трёх, потому что в конце её сохранилось несколько чистых, хотя и пожелтевших, листов. А последний абзац был таков: «Полученный продукт хранить в прохладном, темном месте без доступа кислорода (в герметичной посуде). Применять не более, чем через двадцать четыре часа после изготовления».
⠀⠀
⠀⠀Глава десятая⠀⠀
Моргенштерн продолжал смотреть на него с той же победной миной: "ну, я же говорил тебе, дурачок, а ты не верил". Но это ничуть не трогало юношу. Теперь он понимал, что рассказы про тетради не враньё и не попытка его заманить в какое-то хитрое предприятие. Тетради были подлинным руководством для какого-то производства. А написаны от руки… Скорее всего потому, что кто-то умный решил скопировать важный техпроцесс, не делая из этого огласки. Писал всё это, возможно по памяти и втихаря. Но у юноши, после ознакомления, сразу появились вопросы к обладателю тетрадей, и он произнёс:
— А не могли бы вы, мой друг гостеприимный, поведать мне откуда эта мудрость? Иль чья рука всё это записала?
И тут, как-то даже неожиданно, весёлое и снисходительное благодушие хозяина дома в одну секунду испарилось, его взгляд стал серьёзен, а потом он и ответил:
— Я не знаю, кто всё это записал, а тетради я — нашёл.
Причём он не стал уточнять, где и при каких обстоятельствах это произошло. И поняв всю серьёзность Моргенштерна, юноша не стал задавать следующих вопросов. И сказал с вежливой улыбкой.
— Ну что ж, я видел то, зачем сюда явился, теперь мне нужно время всё обдумать.
— А чего там обдумывать? — без всякого энтузиазма заявляет Фридрих Моисеевич. — Тут, думай не думай, а если у вас нет хорошего специалиста, так и думать особо не о чем. Пока кто-то не растолкует про что это всё, — он стучит пальцем по тетрадям, — ни о чем можно и не думать. А нормальных учёных в Кобринском нет, это факт. Вернее, они есть, но все они сидят на цепях в подвалах у мамы, и вряд ли кто-то из них увидит дневной свет, когда-нибудь.
— А может быть, тетради эти, удастся показать в других местах, — предложил Свиньин. В общем-то он был согласен с хозяином дома. Но искал какой-то выход. — Уверен я, что в городах больших специалиста отыскать возможно. Вы думали когда-нибудь об этом?
— Думал, — заявляет Фридрих Моисеевич. И повторяет, чуть сдвинув шляпу на затылок и почёсывая лоб: — Думал. А ещё я думал, что если тетради эти окажутся тем… Ну… Если имеют ту ценность, на которую я рассчитываю, то в том большом городе, куда я с ними приеду… я просто исчезну.
Теперь шиноби молчит. А что тут можно сказать? В словах Моргенштерна безусловно есть смысл, есть понимание ситуации. Одинокий человек, не являющийся членом какого-либо сплочённого городского коллектива и при этом обременённый значимыми ценностями, в городе долго не продержится. Скорее всего он исчезнет раз и навсегда в районе какого-нибудь распределителя городской клоаки. И можно, конечно, сказать Моргенштерну: да не нужно волноваться, я обеспечу вам безопасность. Всё будет хорошо, и вы получите кучу денег, если согласитесь прихватить тетради и поехать со мной. Вот только Моргенштерн скорее всего понимал, что именно эти фразы про гарантии, про полную безопасность и главное про скорое богатство слышали те самые люди, чьими телами потом забиваются стоки городской канализации. А тут, в Кобринском, под крылышком у службы безопасности мамаши Эндельман, за крепкой дверью и не менее крепкими ставнями, этот странный человек мог чувствовать себя в относительной безопасности.
— Возможно, правы вы, — соглашается юноша и встаёт. — Теперь же мне пора. Пойду, но за посольскими делами я о тетрадях забывать не буду. — Свиньин поклонился и надел свою шляпу.