Под небольшой лампой стояли два крепких мужчины в лапсердаках и шляпах — охранники входа, и тут же сидела женщина неопределённого возраста, на груди которой висела табличка «Касса». Она курила едкий и крепкий табак из аккуратно свёрнутой самокрутки, и увидав, женщина сразу заявила:
— Своё не бухаем!
— Простите, — не понял молодой человек. Он, честно говоря, в подобных заведениях был человеком новым, и естественно о некоторых нюансах и понятия не имел.
Женщина взглянула на него устало, пыхнула табаком в его сторону и пояснила буднично:
— С бухлом, грибами, травами и прочей дурью в клуб вход запрещён, у нас своего хватает. Если заметят, что ты бухаешь своё, то выкинут из клуба сразу. Потом не умоляй, не плачь и не говори, что ты не знал, красавчик. Тебя предупредили. И запомни, тебя выкинут, а бухло твоё оставят.
— А, сейчас понятно, — кивнул ей шиноби. Теперь ему и вправду было понятно, почему люди перед входом курят и выпивают, а не спешат уйти с дождя под крышу. И он уверил её: — У меня с собой ничего.
А дама с надписью «Касса» продолжила:
— Для дам вход бесплатный, для кавалеров десять агор. Если ты дама, у тебя должны быть каблуки, накрашены глаза и губы, — тут она внимательно поглядела на ноги юноши, на его гэта и добавила, видимо удовлетворившись обувью шиноби, — можешь только накрасить губы и пропущу.
— Ну нет, я не готов пока что красить губы, — немного ошарашено отвечал ей Свиньин. — Я лучше заплачу, мне так спокойней будет.
Он поспешил достать деньги и протянул женщине монетку:
— Дело твоё, миленький, — сухо произнесла «касса», её и вправду это мало волновало, женщина забрала серебро и указала самокруткой на лестницу: проходи.
Шиноби ещё волновался, что крепкие мужчины заметят его вакидзаси, и станут задавать насчёт него вопросы, но те не заметили оружия, а может им было на него наплевать. И Ратибор уже спокойно стал подниматься по лестнице в зал, навстречу лёгким, и пока чуть ленивым, но уже танцевальным мелодиям. Он остановился в темноте коридора и стал разглядывать, по мере возможности, большое пространство, которое было освещено получше. Шиноби, как ему и было положено по «должности», стал глазами искать входы и выходы из зала: туалеты, подсобка бара, служебка… Никаких окон, а ещё лестница от бара вдоль стены, под нею несколько столиков, для самых состоятельных. Сама лестница ведёт на балконы, а там, наверху, занавесочки, и двери, двери, двери… Скорее всего, на втором этаже номера для жалеющих уединиться. Вот в номерах, возможно, окна имелись, но это нужно было ещё проверить. А у барной стойки крутилось несколько молодых людей, почти подростков, возраста шиноби или чуть старше, вот тут-то юноша и понял, что имела ввиду кассирша, пропускавшая его сюда: эти молодые люди были в женских туфлях на каблуках, и неких подобиях женской одежды, видимо они все проникали в клуб не платя денег.
На танцполе почти никого не было, человек пять, не больше, оркестр из дюжины балалаечников и пары ложкарей, и каких-то ударных инструментов, не спешил зажигать зал, так как народу в зале было ещё немного. Музыканты экономили силы. А всеми этими людьми, судя по всему, руководила слегка немолодая горбунья в ярком поблёскивающем платье а-ля диско, и пышно начёсанной шевелюрой. Была она легка и подвижна, и держала большие маракасы в тонких, немного костлявых пальцах. Женщина вертелась перед музыкантами, пританцовывала, дёргала тощим задом и грамотно задавала маракасами темп. А играл оркестр знаменитую мелодию «Виновата ли я?», при том, горбунья пыталась сотворить из этой, казалось бы, лирической, обожаемой всеми женщинами, мелодии нечто горячее и резкое, отчётливо напоминавшее аргентинского танго.
«Здесь, вдалеке от признанных столиц, забавные находятся прочтенья мелодиям, что нам давно известны, к которым мы все издавна привыкли».
Он был готов признать эту неожиданную находку.
«Провинция сумела удивить, новацией и свежей партитурой энергии добавив и огня в унылую и траурную песню!»
Наконец он прошёл в зал, и уселся в тёмном уголке, чтобы лишний раз не попадаться на глаза разным людям. Стал смотреть, как постепенно зал заполняется мужчинами и женщинами. Публика, как следует настоявшись перед входом, поднималась в зал изрядно завеселевшая, некоторые из них, особо разгорячённые, поднявшись в зал, шли на танцпол уже приплясывая. И оркестр, словно разгоняясь, стал постепенно наращивать громкость в исполнении композиций. В общем, жизнь в клубе набирала обороты и вскоре горбунья с маракасами обернулась к публике и голосом, неожиданно сильным, прокричала:
— Дамы и господа, наш вечер начинается! Прошу всех на танцпол, пусть «Весёлый ногодрыг» вздрогнет. И как всегда, первой композиций идёт хит, из тех, что на века — «Семь, сорок…».
Первыми, цокая каблуками, кинулись на середину зала юноши в женском обличии, они картинно изгибались и выдавали замысловатые па ещё до того, как грянула музыка. Ну, а когда ударили балалайки, на танцпол потянулись настоящие женщины, и после уже, набирая танцевальный ход издали стали подтягиваться и мужчины. Танцевальный вечер грянул.
⠀⠀
⠀⠀Глава шестнадцатая⠀⠀
Шиноби впервые присутствовал на подобном мероприятии, и всё происходящее ему было интересно. Он вдруг увидал, как к нему приближается… какая-то женщина. У неё в руке стакан, она садится невдалеке, и глядя на танцующих, медленно цедит свой напиток. Если центр зала с танцующими был ещё хоть как-то освещён, здесь у стены в клубной темноте, юноше не удаётся её как следует разглядеть, но ему почему-то кажется, что эту даму, с весьма заметными формами, он где-то видел. Нет, нет… Тут было слишком темно, чтобы сказать о ней что-то определённое. Но женщина, посидев немного, вдруг привстаёт и пересаживается на место рядом с молодым человеком. И потом, довольно бесцеремонно, заглядывает ему в лицо, а после, удовлетворённо, а может быть даже с облегчением произносит:
— Слава Богу!
Слова, как ему показалось, не были обращены непосредственно к юноше, но он всё-таки интересуется:
— Мадам, прошу простить, но я не уловил контекста.
— Говорю, слава Богу, что вы не из этих… — Она указывает стаканом на центр зала, на танцующих. — Не из этих малолетних шалав мужского пола, что толкутся тут вечно, отбивая последнюю в городе твёрдую плоть у несчастных женщин.
Ему потребовалось несколько секунд, чтобы понять сказанное дамой и лишь разобравшись в смыслах, шиноби ответил ей:
— По этому вопросу, однозначно, готов я славить Бога вместе с вами. Я сам тому, признаться, рад без меры, что твёрдой плоти не ищу последней. Уж не хотел бы я лишать несчастных женщин, того, что Богом им отведено по праву.
— О, как вы забавненько воркуете, — восхитилась женщина. — Шарман… А то от моих дураков на работе, только и можно услышать, что… — Шиноби так и не узнал, что можно услышать от сослуживцев дамы, так как она вдруг, придвигается к нему, наклоняется и своими выдающимися рельефами, почти касаясь Свиньина, протягивая свой ему свой стакан и произносит:
— Мальчик, я вижу, что вы трезвый как тот раввин на Йом-Кипур, хотите бухнуть?
От неё пахнет духами и самогоном… И в это мгновение, молодому человеку удаётся разглядеть лицо дамы и… узнать её выдающийся нос! Он тут же вспоминает эту женщину. Ну, конечно же это была она… Розалия! Та самая Розалия, что ещё несколько часов назад неплохо исполняла прекрасные песни в заведении для возниц и биндюжников. Свиньин даже не знает, радоваться ему этой нежданной встрече или заподозрить что-то неладное, и он отвечает даме, хоть и вежливым, но отказом:
— Мне не хотелось бы невежливым казаться, но я боюсь, что… воздержаться должен. К моим годам, я опыта не нажил, что б смысл познать в изысканных напитках.
— Что, вы не хотите выпить со мной? — искреннее удивилась певица.
Розалия. И шиноби вдруг показалось, что она вот-вот задаст ему тот самый знаменитый и такой актуальный в подобных случаях вопрос: ты что, меня не уважишь? Но всё-таки это была дама и она спросила несколько иначе: — Мальчик, вы что, хам?
— Не хам, ни в коем случае, поверьте, — стал убеждать её шиноби. И тут он уже начал не в шутку думать о том, что выпить ему дама предлагает неспроста. — Я алкоголь не пью из опасенья, что потеряю здравый образ мысли.
— Мальчик мой! — убедительно говорит ему Розалия, покачивая головой. — Самогон для того и пьют, чтобы потерять этот ваш "здравый образ мысли". Или как, по-вашему, дамы в трезвом уме осмелились бы что ли, танцевать перед мужчинами на барных стойках, подбирая юбки?
После этого она отпивает большущий глоток из своего стакана. И вдруг замирает, а потом говорит сама себе:
— Господи-и, докатилась! Уже не меня уговаривают выпить водки, а я уговариваю!
Тут она неожиданно встаёт и быстро скрывается во мраке и шуме клуба. А шиноби вздыхает и оглядывается. Теперь почти все места на лавках у стен заняты, центр зала сплошь танцующие, у бара и на лестнице тоже люди, кто-то пьёт, кто-то пританцовывает прямо на ступенях. Бармен и его помощница трудились не покладая рук. Два тех самых охранника, что стояли на входе, уже поволокли к выходу какого-то извивающегося и упирающегося типа — на чём-то спалился бедолага. А балалайки гремят, выдавая уже следующий, кажется третий или даже четвёртый по счёту танец, и шиноби казалось, это была какая-то неописуемая и инфернальная «Ой, рябина кудрявая», исполняемая в стиле классического диско. Тут особенно стали выдавать огня разухабистые ложечники. Шиноби отметил их профессионализм. А перед оркестром приплясывала, и время от времени уходила в публику, та самая горбунья с маракасами. И в лучших традициях самых горячих гоу-гоу-гёрл, пробравшись к танцующим, она просто взрывала танцпол своим задором.
«Опять новация, и снова интересно!» — констатировал юноша. Он собирался встать, пройтись вдоль стен и поискать того, ради кого он сюда пришёл. И едва Свиньин об этом подумал, как в ту же секунду, рядом с ним повалился на лавку тяжело дышащий человек, которой очень знакомым голосом произнёс: