— Что, не ожидали? Да?
И он был прав, юноша и вправду не ожидал услышать здесь этот голос. Ведь сидел рядом со Свиньиным Фридрих Моргенштерн и пахло от него, как и положено, водкой. Фриц Моисеевич был всё в тех же шортах на лямках, в деревянных башмаках и шляпке с пером.
Моргенштерн с улыбкой поясняет:
— Это же Кобринский, тут куда не пойди, одни и те же осточертевшие морды, и тут поневоле будешь рад любому свежему рылу, типа вашего… Фу, — он переводил дух, как и положено после серии ритмичных и энергичных телодвижений, — чем больше слушаю балалайки, тем в больших сортах рябин и берёз разбираюсь. — И он подпел немного заканчивающейся мелодии: — Ой рябина кудрявая, белые цветы… — А когда оркестр стих, поинтересовался: — Послушайте, убийца, а почему вы не танцуете? Или вам по долгу службы не положено? — Засмеялся: — Типа, воры не танцуют?
И пока шиноби формулировал ответ, Моргенштерн сам догадался:
— А-а… Так вы на работе! Что? Присматриваете за кем-то? Ждёте, пока он на улицы выйдет? И там… — тут он делает многозначительный жест, — раз его… — Он немного привстаёт и смотрит на танцующих. — Даже интересно, кто тут ваш… избранник.
Но шиноби вздыхает и говорит ему:
— Я здесь чтоб музыку послушать. Зашёл сюда, чтоб вечер скоротать.
— Так пойдёмте танцевать, — сразу обрадовался Фридрих Моисеевич, — ну, вставайте… — И тут же новая мысль посещает его нетрезвую голову. Он ухмыляется и дышит перегаром в щёку юноши. — А может, вы присматриваете себе цыпочку… Эдакую горячую красотку лет пятидесяти пяти… Да-а, они бывают ещё ничего, ещё шевелятся, в перерывах между гипертоническими кризами.
И юноша снова не успел ему ответить, так гоу-гоу-горбунья подскочила к оркестру, встряхнула своимм маракасами и на весь зал прокричала:
— Раззадорьтесь пятки, я помру в присядке!
И оркестр грянул хит, прошедший через века, это была конечно же задорная хава нагила. Фриц Моисеевич аж подпрыгнул и закричал в голос:
— Обожаю! Я так люблю всякие эти танцы-манцы… Пойдёмте, убийца, пойдёмте, это же хава… — И он даже схватил юношу за руку, но тут из темноты вылетела… Розалия. Да, та самая певица. В руке её был новый стакан с выпивкой, и она дольно неуклюже села рядом со Свиньиным и спросила:
— Скажите, мальчик, это из-за носа? Да?
— Простите? — Не понял юноша.
Он действительно не понимал, о чем говорит дама. Свиньин смотрел на певицу, а в это время ему в ухо нетрезво бубнил Моргенштерн:
— Послушайте, убийца, танец закончится, гоните этого пеликана вместе с его клювом обратно на болото, и пойдёмте та-анцевать.
Но женщина крепко вцепилась в рукав армяка молодого человека и снова спросила:
— Вы не стали со мною пить из-за моего носа? Да?
— Мадам, ваш нос здесь абсолютно не при чём… — начал было шиноби, но женщина его не слушала, не отпуская его рукава она продолжила:
— Я с детства ненавидела свой нос, из-за него я дважды становилась вдовой, а ещё дважды от меня сбегали мужья, в общем…
— Убийца… — дёргал его за другой рукав Моргенштерн, — скажите этой птице «кыш»! А мы вам потом, после танца, найдём что-нибудь поприличнее…
Но юноша ему не отвечал, так вежливость не могла позволить молодому человеку пренебречь женщиной и просто уйти, а та, отхлебнув из стакана, продолжала свой рассказ:
— В общем, я решила сделать пластическую операцию, и стала по объявлениям искать хирурга, и нашла его. О, он запросил у меня двести шекелей и это было всё, что я накопила. Но он был так хорош. Так очарователен. Он кудряв и высок, и говорил, что у него под Псковом маслобойня. Его звали Борух Купцов. Мы встретились с ним в прекрасном ресторане, где на столах были белые скатерти, и этот Борух рассказал мне как будет делать операцию, и как потом я прекрасно заживу, возможно даже с ним. И вот… — она снова отхлебнула: — Я отдала ему все накопленные за прошлые и нелёгкие замужества деньги. Но, этот ублюдок оказался жуликом, он вышел в туалет, чтобы помыть руки и сбежал через туалетное окно, просто свинтил с моими деньгами.
— О, к этой ситуации, вместо выражения «совсем безмозглая», прекрасно подойдёт эвфемизм «осталась с носом». — Заметил Фриц Моисеевич.
— Мальчик, а что это с вами за свинья? — впервые Розалия поглядела на Фридриха Моисеевича: — Она наша, Кобринская, или вы её откуда-то из болот приволокли?
— Я наша-наша, Кобринская свинья, — за юношу ответил Моргенштерн. — Если бы вы, мадам, хлестали поменьше этого ядерного пойла на карбиде, возможно вы бы меня разглядели и даже, может быть, вспомнили.
Шиноби показалось, что певица собирается плеснуть в лицо этому грубому человеку тот самый напиток, который он только что упомянул, она даже уже отвела руку со стаканом в сторону, но в это мгновение со стороны танцпола послушались крики, кажется, вспыхнула потасовка, или что-то похожее, и музыка тут же смолкла. Да, на танцполе что-то происходило, оттуда доносились возгласы, и возгласы те были полны негодования:
— Это с лестницы! Нет, твари, это с балкона! С балкона! Хулиган там, там прячется! Шутник в номерах! Вытащим его!
— Что? Бьют кого-то? — Моргенштерн вскочил со своего места. Стал всматриваться в темноту, но так как ничего разглядеть не смог, поспешил на место происшествия. А юноша и певица, смотрели как группа возбуждённых мужчин кинулась вверх по лестнице на балкон.
— Всё, как всегда, — со вздохом сожаления произнесла Розалия. — Кого-то будут бить.
А шум на лестнице и балконе продолжался, оттуда доносились крики, но уже не очень злые. Кажется, событие себя исчерпывало. И вскоре горбунья снова была перед оркестром и снова взмахивала маракасами и кричала:
— Итак, мы продолжаем наш танцевальный вечер.
И выдав в виде прелюдии превосходное соло на ложках, оркестр заиграл заметную и весьма ритмичную танцевальную мелодию «Ой, цветет калина».
И опять все затанцевали, а шиноби стал уже подумывать как бы ему уйти от певицы, но аккуратненько, так, чтобы не сильно расстраивать женщину своим уходом. И тут рядом с ними снова появился тип в шляпе с пером, он уселся на своё место, и тогда Розалия спросила у него:
— И что там было?
— Да, — Моргенштерн презрительно махнул рукой: ничего, о чем стоило бы рассказывать. Но всё-таки он рассказал: — Кто-то наблевал на танцующих с балкона.
— И что? Почему его не били? — Интересуется дама.
— Да он оказался французом. — Пояснил Фридрих Моисеевич.
— И как же они поняли, что он француз? — продолжает допытываться певица.
— Когда его схватили и хотели уже мордовать, кто-то понял, что он не наш, не Кобринский, а он ещё он говорил на французском. Извинялся, его уже бить готовы были, а он и говорит им: «пардоне муа, педерасты». Ну, его сразу и отпустили. Оно и понятно, любят у нас культурных людей, — рассказывал Моргенштерн. И как рассказал, снова стал цепляться к шиноби: — Ну что, пойдёмте танцевать? Глядите как там люди выкаблучивают.
— Отстаньте от мальчика, — шипела на Фрица Моисеевича певица, — что вы к нему прицепились, как педофил к школьнику, идите на танцпол, там вон куча нужных вам юных дырявых личностей, как раз вам под стать, а то тащит и тащит его куда-то!
— Да что вы такое несёте… Да я не в том смысле его тащу, — стал объяснять ей Моргенштерн. — Просто хочу, чтобы он развеялся, потанцевал немного.
— Да знаю я как вы «не в том смысле его тащите», — продолжает дама с хмельным раздражением. При этом она не выпускала рукава юноши. — Тут, в Кобринском, в кого не ткни пальцем, все здесь «не в том смысле», вот правильно про вас французы говорят.
— Фу, какая дура, — негромко говорит Фриц Моисеевич и интересуется у молодого человека: — Вы её с собой притащили, или этот пеликан спланировал на вас уже здесь?
— Это известная певица… — начал было объяснять шиноби, но Моргенштерн поморщился и перебил его: — Да, Господи, я тут в Кобринском живу уже давно, знаю я, кто это… Мне интересно, отчего этот дракон закогтился вам в рукав? Это ваша избранница, или вы стесняетесь её турнуть, куда-нибудь в болото к бобрам и кальмарам, где ей, в принципе, и место…?
— Что вы такое говорите? — Снова начал Свиньин…
— Да не бойтесь вы за неё, с таким-то клювом она не пропадёт, она им там, в болоте, всем ещё покажет, кто главная альфа особь на хлябях, через полгода она станет королевой окрестных топей, — продолжал шептать Моргенштерн. — Ну, скажите честно, она вам нравится, да?
Он взял и выглянул из-за юноши, чтобы ещё раз осмотреть певицу, которая также смотрела на него. Он размышлял:
— Ну, в принципе, фактура у неё есть, но имейте ввиду, молодой человек, кувыркаться с нею нужно аккуратно, иначе этот пеликан может во время страстных ласк, своим клювом попортить вам зрение.
— Что вы там всё время шепчите этому бедному мальчику, барсулень вы зловонный? — едко поинтересовалась Розалия. — Ещё выглядывает…
И, чтобы, не развивать эту тему, шиноби решил всё ему рассказать:
— Избранница то вовсе не моя, к ней на концерт водил меня доносчик…
— Наш швайн-Лютик, что ли? В смысле Левитан? — уточнил Моргенштерн и даже в темноте было видно, как у него сразу поменялось лицо.
— Он, именно, и вот как было дело. Наш друг уговорил меня пойти к прекрасной этой даме на концерт. И денег клянчил, чтобы заказать, не выпивку, — на этой информации молодой человек сделал ударение, — а песню этой дамы. А сам во время песни трепетал, закатывал глаза влюблённо, и говорил мне, что она мила…
— Так он что, в этого пеликана влюблён, что ли? — Теперь Фриц был заинтересован ещё больше. — Да ну, ерунда… Быть того не может, чтобы дизес швайн (эта свинья) могла любить кого-то, кроме себя.
— Он предпочёл спиртному песню! — напомнил ему шиноби.
— О-о! — Тут уже Моргенштерну нечего было возразить. И он с загадочной улыбкой стал о чём-то думать. И он снова выглянул из-за юноши и взглянул на певицу. — М-м… Значит это и есть его тайная любовь? — И потом произнёс зловеще. — Ну, что ж, прелестно…