— Рудольф, и что? Вот это вот и есть тот самый гой-мокрушник, которого мы должны серьёзно слушать?
— Да, дядя Фалик, это он и есть… Это он и есть. — отвечает Рудольф немного задумчиво и даже не поворачивая головы к спросившему. Главарь неотрывно смотрел на юношу. А тот очень плотный мужичина, у которого на прошлой встрече была намотана на руку цепь, и которого босс называл Шломой, говорит чуть нагнувшись к вопрошавшему, негромко:
— Рафаил, этот гой не так, чтобы прост, мы про него кое-что узнали… Ты не смотри, что на вид он такой задрипанный шмендрик.
Расслышав эту почти похвалу, юноша кланяется и решает начать:
— И чем же я могу помочь собранью столь уважаемых людей? Хотелось бы мне знать, зачем меня позвали?
— Ты, скажи-ка, гой, что там затевает этот мамзер Кубинский? — продолжает тот здоровяк, что в прошлый раз был с цепью на руке.
— Я всё, что знал, уже вам рассказал, и с прошлой нашей встречи мне нового узнать не довелось, — отвечает юноша.
— Так вызвал этот шлимазл, — тут видимо здоровяк имел в виду Кубинского, — того мокрушника, из Купчино, — на сей раз он имел ввиду Дери-Чичётко, — которого собирался, или не вызвал?
Свиньин тут только развёл руками:
— Боюсь, мне снова повторить придётся, то, что сказал я вам ещё вчера. Я не видал Кубинского сегодня, я не видал его вчера под вечер. С тех пор как мы беседовали с вами, его я больше не видал ни разу. И что он делает, и что уже он сделал, я не могу поведать вам, поверьте. Вы господа и воры, и жиганы, напрасно ждёте от меня открытий, каких-то свежих новостей и сплетен. Всё, что я знал, уже я вам поведал.
И тогда, тот самый здоровый мужик, что в прошлый раз был с цепью, взглянул на Рудольфа, который был спокоен и холоден и получив от него одобрение в виде кивка, уведомил юношу:
— Нам тут подсказали, что этот упырь… Этот твой Дери-Чичётко вчера вечером сорвался с Купчино, бросил молодую жену и свинтил, сказал ей, что по делам. Когда вернётся, не сказал. Вот только никто не знает, куда он уехал. Уж не сюда ли?
«И вот бывает же! Ну что за совпаденье! — шиноби ничего не говорит, а лишь разводит руки услыхав такую новость. — Теперь мне самому бы знать хотелось, куда отправился лихой Дери-Чичётко. Быть может, выманил его сюда Кубинский, а может дом покинул он по собственному делу? Уж лучше б делом он своим занялся, тут появясь, он спутает мне карты!»
⠀⠀
⠀⠀Глава восемнадцатая⠀⠀
— Ну, а ты, конечно, ничего про этого Дери-Чичётко не знаешь? — интересуется дядя Фалик.
— Откуда же мне знать, — пожимает плечами юноша. — Я здесь, а он в столице. И мы с ним только шапочно знакомы, с чего бы знать мне про его дела?
И тут Яшка, поигрывая золотой цепочкой от часов, говорит с подчёркнутым пренебрежением:
— Да и хрен с ним, подумаешь, мокрушник залётный, первый раз что ли… Приедет — найдём его, да кончим.
Но Рудик смотрит на своего помощника как-то без восторга, а ещё один серьёзный мужчина, что до сих пор молчал, тут решил узнать у юноши:
— Слышь, пацан, а как он выглядит, этот твой знакомый?
— Как выглядит? Я даже… Не скажу… Каким я его помню — то неважно. Когда появится Дери-Чичётко здесь, иметь он будет вид такой, какой вы и не ждёте. Он может выглядеть возницей потным, что у телеги трудится изрядно, или купцом богатым, что приехал узнать расценки здешние на устриц, иль лекарем, иль бородатым ребе, а может выглядеть отцом семейства, что пять детей имеет и жену… Вам остаётся только лишь гадать, в каком обличии он перед вами встанет.
— Поставим охрану, — говорит Шломо, который был с цепью на руке, — хорошую, наберём пацанов, молодых, стремящихся, раздадим нормальное оружие. Рудик, все рады будут постараться ради тебя.
И тут снова заговорил старейший из присутствующих:
— Охрана это хорошо, но тебе, Рудольф, лучше уехать отсюда на время. В деревню… На месяц или два… Там заныкаться, отлежаться, а мы пока этого столичного гицеля (живодёра) поищем… А как найдём, так ты сразу и вернёшься.
— В деревню? — Рудик смотрит на родственника с презрением. Ему явно не хочется уезжать. — Заныкаться? Дядя, я не жаба, чтобы ныкаться в грязи, когда приближается бобёр или цапля… Сбежать? Спрятаться? Как я после этого буду людям в их «рейбаны» смотреть. За кого они будут меня держать?
— Ай, Рудольф, — дядя машет на него рукой. — Оставь ты эти понты для уличных поцев. Главное выжить, главное сберечь семью, а там будет видно, кто, кому и как будет заглядывать в эти ваши «рейбаны». — И тут он снова поднимает глаза на юношу: — Слушай, пацан, а как он обычно работает? Есть у него любимый метод?
— Да, — поддерживает вопрос Яшка, — чем он любит работать?
— Опять я должен повторить вам, Дери-Чичётко вовсе мне не друг. Я методов его не знаю, и лишь предположить могу, в случае таком, довольно сложном, — тут он указал на Рудольфа, — работать лучше тонким ядом. Опасный сюрикен, кинжал, игла из трубки — для этого всего приблизиться придётся. А в данном случае опасно это очень и посему, яд будет нанесён… К примеру… На дверную ручку, или может в еду попасть, что с виду безопасна… Я даже затрудняюсь всё предугадать, на что фантазия распространиться может, того, кто в нашем ремесле так долго.
— Рудольф, — говорит дядя Рафаил уже тоном, не допускающим возражений, — тебе нужно уезжать. Месяца на три.
— Да ладно вам, Рафаил, — не соглашается Яков, он язвительно усмехается, и повторяет слова дяди Рафаила с сарказмом: — «надо уезжать», «надо уезжать». И главное, теперь он советует ухать уже на три месяца. На три! — Он смотрит на дядю нехорошим взглядом. — А уедет он, так вы с Симоном и со своим хитрым Додиком сразу начнёте подгребать все гешефты Рудика под себя. Ага, начнёте, начнёте… Очень красиво всё для вас, Рафаил, вырисовывается.
— Ай! — резко восклицает умудрённый жизнью Рафаил. Он в возмущении машет рукой в сторону Якова: — Яша, придави ты свой тахат (низ, зад) к стулу и не подпрыгивай здесь больше. Хотя бы до тех пор, пока отсюда не уйдут приличные люди. — И тут же он обращается к племяннику: — Ой-вэй, Рудольф, ты когда-нибудь уже заткнёшь этот фонтан вселенской мудрости, который всех приличных людей давно, невозможно, как раздражает?
Но Яшка и не думает умолкать, он склоняется к своему боссу и начинает с жаром говорить:
— Рудик, послушай меня, послушай, надо просто кончить Кубинского. Кончим этого бен зона (ублюдка) и всё… Всё! Дело закрыто. Да, да… Я понимаю, резать всяких козлов в доме у мамы, это очень некошерно, но мы всё объясним Бляхеру, скажем, что речь шла о жизни и смерти, а потом зашлём маме какой-нибудь сладкий цимес и весь хипеш (кипиш, ненужная, неприятная суета) как-нибудь утрясётся.
— Вы только послушайте, что несёт этот мастуль (укуренный, обдолбанный, неадекват), — возмущается дядя Рафаил. — Он собирается осквернить кровью дом нашей матери! Рудольф, ну ты же понимаешь, что его нельзя слушать, он просто азазелев арс (чёртов гопник), — Рафаил сокрушённо качает головой. — Как так можно? Как так можно?
— Мамаша может и осерчать, — поддерживает его ещё один из присутствующих.
— Может и осерчать, — соглашается Яшка. — Но с этими гицелями (живодёрами), — он кивает на юношу, — лучше не шутить. Они же пипец, какие упоротые. Лучше всё закончить до того, как началось. — Тут его даже передёргивает от злости, "ох, как я буду кромсать этого шлимазла, ох, как буду лить его кровь".
Все смотрят на него и понимают, что Яша не шутит, и конечно спорить никто не берётся. И это радует Свиньина. Во-первых, он горд за свой цех, который даже на отъявленных головорезов производит должное впечатление, а во-вторых, рад тому, что всё пока идёт так, как он и предполагал. Бандосы и раздражены, и обеспокоены.
— Не кошерненько, конечно, — говорит тут крепкий Шломо, — но если нет другого выхода, можно его, этого выхухоля Кубинского, там, в поместье, не мочить, а просто упаковать в какой-нибудь сидор, и перекинуть через стену живым, а уж тут… — Он машет рукой: — Вон Яша, проводит выхухоля до хлябей, до бобров и кальмаров, и всё, дело сделано.
— Ой, мазл тов, Соломон! Ой, мазл тов! (ой, как нам повезло) — С поддельной радостью поздравляет его дядя Рафаил. Он даже привстаёт со своего места, и слегка кланяется крепкому Шломе. — Как хорошо, что ты есть у нас… Не зря твои родители, пусть будут они благословенны, прозвали тебя Соломоном. Ты такой умный, что иной раз я думаю, что ты умнее, — тут он кивает на яростного Якова, — самого умного Яши.
— Да что тебе всё не нравится, Рафаил? — С кислой миной интересуется Шломо.
И тогда Рафаил начинает объяснить:
— А мне то не нравится, Шломо, что потом, когда всплывёт, что мы у мамы со двора её барыг в мешках выносим… Мы потом с Бляхером не расплатимся. Устанем ему шекели носить, а уж он-то такой гвалт нам организует, что мы будем все дружно икать, как от самой плохой изжоги, что бывает от прокисших улиток. Уж вы мне поверьте. Бляхер своего не упустит, он и так на папу Рудольфа, на моего дорогого брата, смотрит косо и всё копает под него, и копает, а тут мы с этим выхухолем дохлым, ему ещё такую хорошую лопату дадим в руки. Бляхер нам всем спасибо за этого Кубинского скажет и споёт «хава нагилу». — И тут он поворачивается к Рудольфу. — Дорогой племянник, тебе нужно уехать. На время, Рудольф, на время. Пока мы не найдём этого гоя-мокрушника, что сюда едет.
А Рудик поглядев на него, переводит взгляд на Свиньина и потом спрашивает:
— Слушай, шкет, видишь, как всё не просто образуется: там, в поместье, эту крысу трогать… — он постучал вилкой по столу. — Как сказал мой друг Шломо, некошерно, а дождаться пока сюда приедет твой знакомый мокрушник и встретится с Кубинским, так себе перспективка… Тут у нас остаётся не так уж много вариантов… И посему возникает вопрос к тебе: а ты сможешь вытащить этого урода Кубинского, сюда, за ворота? Самому тебе его, даже, трогать не придётся, нужно только вытащить крысу за ограду. Уговорить как-то…