— Как этого твоего лишенца кличут?
— Несчастного зовут Бенишу Габриэль. Он в камере для смертников сидит.
— Шломо, — окликнул Рудик. И сделал знак здоровяку приблизиться. — Шломо, слетай до тюрьмы. Там сидит какой-то залётный крендель по фамилии Бенишу. Спроси у наших за него: за что чалится, кого знает, как себя ведёт, с кем сидит? Ну, в общем всё как обычно, потом давай ко мне.
— Ага, я понял Рудик, всё выясню. Значит, Бенишу.
— Габриэль, — на всякий случай добавил шиноби.
— Угу, — кивнул здоровяк и пошёл к выходу.
— Ну, а теперь, раз мы договорились… — продолжает юноша. — Я поспешу Кубинскому сказать, чтоб на заре, едва его загрузят, летел отсюда со своим товаром. И побыстрей, чтобы не ждал приезда того, кого сюда он вызвал не подумав. А если мой появится коллега, ему я быстро объясню в чём дело. Скажу, что убежал уже Кубинский, и пусть его он ловит на дороге. — И когда Рудик, несмотря на все гримасы и негодование нервного Яшки на эти слова, согласно кивнул, юноша продолжил: — Ну, а насчёт несчастного сидельца… Я завтра к вечеру приду и справлюсь. А вы мне скажете, как дело протекает.
— Хорошо, — ответил ему глава местной бандитской группировки. — Приходи завтра.
⠀⠀
Ну, что ж, дело потихоньку, помаленьку складывалось. Теперь ему оставалось лишь оповестить владельца студии актёрского мастерства, что у того есть шанс целым и с имуществом покинуть Кобринский. И он, купив первую попавшуюся на дороге шаверму, и поедая её на «бегу», поспешил в поместье. И конечно же торговец бродил понурый возле его дома. Ещё издали шиноби помахал ему рукой, но тот был не весел, и никак не отреагировал на приветствие.
— Унынье прочь, я с добрыми вестями. — Говорит ему юноша, приближаясь.
— Ну? Чего? — мрачно интересуется Кубинский.
Он уже серьёзно зарос щетиной, его одежда далека от чистоты и свежести. В общем всё подстать его настроению.
— Грузитесь завтра же как можно раньше, — продолжает шиноби.
— Я первый на погрузку, — бурчит торговец половиками. — Мои телеги уже у ворот склада. Как только склад начнёт работу…
— Вот и прекрасно, значит поутру, едва загрузитесь, езжайте из поместья, — объясняет ему ситуацию молодой человек, — с бандитами договорился я, езжайте смело, вас они не тронут. Из города скорее выбирайтесь, а там и затеряетесь в дороге.
— Ты думаешь я дурак? Да? — Неожиданно спрашивает у Свиньина торговец половиками.
— Простите? — не понял юноша.
— Никуда я не поеду, — весьма решительно заявляет Кубинский. И продолжает зло: — Я всё понял, я тебя, негодяя, сразу раскусил! Денежки ты мои… Мои сорок шекелей ты, подонок, присвоил, а меня на растерзание бандитам выдаёшь… Это же как белый день… Деньжата при тебе, а мне эти сволочи, как и обещали, повторную брит-милу (обрезание) сделают, а товары отберут. Короче я в канаве у болота истекаю кровью, ты остаёшься тут с сорока шекелями, мамзер Рудик с моим товаром, а мой сосед Семах с моей женой… И все счастливы, свиньи вонючие, все счастливы и хором поют «Хаву нагилу», глядя как меня на приливе под эту прекрасную песню радостно кушают голодные кальмары. И вы думаете я не понимаю…
— Кубинский, хватит! — довольно резко прерывает его шиноби. У него уже сложилась комбинация, а этот олигофрен теперь начинал её разрушать. И посему Ратибор решает быть с этим несчастным пожёстче: — Больше не желаю, подобное нытьё я дальше слушать.
Коль вам не надобны мои советы, и хлопоты мои вам боле не нужны, в подобном случае катитесь к азазелю и возле дома моего не отирайтесь. — Тут он погрозил торговцу придверными ковриками пальцем. — А если вдруг ещё увижу вас, я тут же у властей прошу защиты, и управдому лично сообщу, что вы меня третируете злобно. И уверяю вас, что в тот же час, вы из поместья вылетите птицей. Той птицей, что округу будоражит, безумным криком, пролетая низко.
Тут Кубинский растерялся немного, он помолчал, глядя в негодующее лицо молодого человека, а потом произнёс:
— Ну, скажите, господин убийца… Прошу вас, скажите, меня завтра не убьют?
— Вас не убьют, когда без промедленья, покинете поместье завтра утром, вас не убьют и не ограбят даже, когда вы в городе не вздумаете мешкать, — сообщает ему Свиньин.
— Ну, вы точно не прикарманили моих денежек? — со вздохом спрашивает Кубинский. И так как молодой человек ему отвечает лишь взглядом полным укоризны, поясняет: — Да любой бы порядочный человек прикарманил. Я сам бы прикарманил в этом случае, я же вам не брат и не сват… Вообще никто, чего же мне не шваркнуть как последнего гоя? Разве у вас не было желания… Деньги ведь немалые… На них очень даже можно пожить, месяц-другой, третий.
— Присвоить сорок шекелей, однако… — он качает головой. — И мысли даже не было такой, — отвечает ему Ратибор, вкладывая в свои слова тон самый нравоучительный, — средь большинства из нас, средь глупых гоев, с седых времён поверье прижилось. Гласит оно, что на чужом несчастье, устойчивого счастья не построить. Как на могилах дом не возвести, как кровью сад не напоить цветущий. И счастья никогда не принесут, те тридцать шекелей, что ты добыл доносом.[10]
— Сорок! Сорок шекелей, — поправил юношу Кубинский и вдруг засмеялся. — Хе-хе-хе, ну и дураки же вы, гои. Сад какой-то там не напоить… Что за бред? Хе-хе… — И добавил важно: — Деньги, есть деньги, и уж вам-то, господин убийца, в силу вашего ремесла, это известно лучше, чем мне.
Шиноби и не собирался с ним спорить: ладно-ладно, будь по-вашему. Ратибор был рад тому, что у владельца студии актёрского мастерства сменился настрой:
«Вот до утра таким бы он остался!»
— Значит завтра я быстро гружусь, я там в очереди первый, и сразу выезжаю за ворота? — уточнил Кубинский.
— Всё так, — подтвердил Свиньин. — И тут же этот городок оставьте, вам медлить ни к чему, быстрее уезжайте.
— Послушайте, убийца, — начал тут торговец, вкрадчиво и очень дружелюбно, — а может вы со мной пойдёте утром, ну хоть до околицы проводите меня, мне так будет спокойнее…
— И рад бы, только это невозможно, — отвечает ему шиноби, демонстрируя искреннее сожаление, — до первых солнечных ещё лучей, мне нужно завтра, быть уже готовым к делу, к тому, ради которого я прибыл. Придётся вам справляться без меня, но думаю, что вам то будет просто, коль вы мои запомните советы. Ну, а на том… Позвольте мне проститься, не думаю, что встретимся мы снова. — Тут шиноби элегантно поклонился Кубинскому и пошёл к своему домику.
— Свинья, чтоб ты сдох! — полетело ему вдогонку. Хотя и негромкое. — Сорок шекелей забрал, а ещё и помогать не хочет. Дела у него, видите ли… Азазелев гой… Псина деловая…
«И всё-таки как скоры перемены, в эмоциях у этого торговца!» — думал юноша, надеясь, что никогда больше не встретится с импульсивным руководителем школы актёрского мастерства.
На этом его встречи в этот день не закончились; вечером, когда возвращался с ужина из города, он встретил президента местных пытмарков. Она-оно поспешила к нему, и начала, сразу едва поздоровавшись:
— Господин посланник, а я ещё стихи написала, может быть вы лисен ту ми? А то больше мне и почитать их некому, мои дебилы, если я им начинаю читать, сначала засыпают, а когда просыпаются, начинают меня расхваливать… Или рыдать. Дебилы же…
А Свиньин как раз нёс с собой пачку хороших устриц, лаваш и бутылку тростникового кваса, всё это он прихватил себе на завтрак, а собирался он уже вскоре лечь спать, так как следующий день был очень важным, и юноша хотел встать до рассвета. И поэтому шиноби не пригласил поэтессу на поэтический вечер, а сказал ей с радушною улыбкой:
— Ах, как прекрасно, что меня нашли вы нынче, я нашей встрече несказанно рад…
— Ну, да… А то я хожу к вам каждый день, да всё никак не могу вас поймать… — Лиля заулыбалась застенчиво. Она уже ждала, что Свиньин пригласит её, но у него на этот вечер планы были несколько иные:
— Но, к сожалению, дел круговорот, меня в себе вращает беспощадно, и завтра новый тяжкий день настанет, и мне к нему, готовым нужно быть. Уж не взыщите, дорогая Лиля, но ваших чудных рифм сегодня, навряд ли выйдет у меня послушать.
— А-а… — разочарованно произнесла она. — Ай эм андестенд.
— Я не расстраиваться вас прошу покорно, тем более что у меня для вас, одна есть потрясающая новость, и полагаю новость эту услышать будет вам особенно приятно.
— Да? Новость? И что это за новость? — оживилось президентка.
— Я тут на днях, отчёт один готовил, и после бесконечно скучных фраз, что надобно писать в таких отчётах, я отдохнуть, развеяться решил, и написал стишок, что вы мне прочитали, про пеликанов, что кричат в болотах. И вот отчёт тот отослав начальству, я ваш стишок, приятелю послал. А тот приятель мой, литературный критик, что в Купчинских газетах всем известен. И я не ожидал как быстро, вдруг из столицы мне ответ придёт. Читаю я ответ и что же в том ответе?
— Что? — с придыханием спрашивает президент. Шиноби сразу подмечает, что оно взволновано.
— Мне пишут, что в издательстве одном, пусть и не самом крупном, но известном, ваш стих буквально произвёл фурор, и восхитил редакторов бывалых. Ещё мне пишет мой приятель старый, что принято решение уже, к поэту, неизвестному пока что, послать скорее ловкого агента, и договор с поэтом подписать.
— Это со мной? — кажется Лиля не верила ему.
— Неужто вам ещё известны в Кобринском поэты? — посмеялся юноша. — Конечно с вами, ну а с кем ещё. Дня через три, а может и четыре, сюда агент прибудет из столиц, и чтобы не тянуть, на месте вашем, я б подготовил для него тетради.
— О, май Гот. Итс анрил какой-то! — Лиля схватила свои фиолетовые волосы на висках с такой силой, что шиноби подумал, что сейчас она их просто вырвет. А потом она всё-таки спросила у него: — А вы не врёте?
— Зачем же мне вам врать? — удивился в свою очередь юноша. Он был уверен: если резидент сказал, что операция центром одобрена, то, значит, делу дан ход. И шиноби только мог немного ошибиться со временем. — Готовьтесь, я думаю, агент приедет скоро.