— Фу, — поморщился тот. Видно упоминание поганого животного вызвало у него реакцию отторжения, после которой он с презрением покосился на шиноби: — Фу-у…
— Ну, что ж, ладно, господин Хазиров сын, — продолжает доктор Шнеерсон, не отводя глаз, от шиноби, — пойдёмте. Я должен, кажется, показать вам труп некоего Шинкаря. Ну, что ж, покажу, раз вам так хочется.
Хазиров сын! Для Ратибора было очевидно, что доктор ведет себя высокомерно, и даже пытается его оскорбить, но тут в десятках метров от своей цели, юноша не собирался обращать внимание на оскорбления. Только выполнение задачи, только результат волновали его сейчас. И он молча кивает: пойдёмте.
Теперь движение уверенно возглавил хозяин минус второго этажа, он бодро шёл, позвякивая своими цепями, свисавшими с его лодыжек, впереди Пудрицкого и юноши, и полы его длинного халата почти развевались за ним. Свою лысую голову при этом, учёный закинул немного вверх, словно хотел рассмотреть что-то на светящемся потолке, и вёл он весь коллектив по длинному и широкому коридору. Справа и слева были большие двери с написанными на них от руки номерами, и все двери были закрыты, но кроме дверей, в коридоре у стен громоздилась куча разных вещей. Судя по всему, какие-то ванны, корзины с химической посудой, стеклянной и керамической, большие сосуды, какие-то предметы лабораторной обстановки: стеллажи, ящики, шкафы… Но всё это, в большей или меньшей степени, было накрыто брезентом и тряпками.
«Здесь, судя по всему, перед моим визитом контрразведчики работу провели». — Заметил шиноби. Он получил больше информации от увиденного на минус первом этаже, чем на минус втором. Тем временем они добрались почти до середины этого коридора.
«Морг. Вот и он, мы, кажется, пришли», — решил шиноби, ещё не дойдя до больших дверей, но уже увидав у стены две не прикрытые тряпками каталки для покойников.
И конечно же оказался прав. Тут, в середине коридора, у широких двухстворчатых дверей Урри Шнеерсон и перестал звенеть своими цепями:
— Останьтесь все тут, я на минуту! — произнёс он и несмотря на свой почтенный возраст, звякнув напоследок, весьма проворно юркнул в двери.
Все — и Зээфф с его храбрецами, и юноша остановились. Невзрачный Юра тоже был тут, но он и шёл последним, и теперь стоял как бы особняком. Тут один из охраны, ну или конвоя Свиньина, зачем-то решил, чуть облокотиться на какие-то завешенные тряпьём шкафы, а всё тряпьё вдруг со шкафов, да и упало на мокрый пол. И юноша вдруг понял, что это и не шкафы, а двухметровые стеклянные резервуары-колбы, стоящие вертикально, и в этих колбах, в зелёной и мутной жидкости плавают дети. В каждой колбе по десятилетнему ребёнку. Несмотря на их размеры, из их животов всё ещё выходила пуповина, уходящая другим концом куда-то в пол. И оба ребёнка плавали в этих больших колбах какие-то скукоженные, они всё время, что юноша смотрел на них, судорожно подергивались. А ещё их тельца были покрыты пятнами, которые можно было рассмотреть даже через мутную жидкость.
— Любуетесь? Это пытмарки, — сообщил Свиньину доктор, оказавшийся рядом почти бесшумно. — Дозревают уже. Новые образцы, с новыми функциями, мне привезли их на проверку, проведу пару тестов, а через три месяца выпустим и будем смотреть, что получилось из этих уродов. Надеюсь, что матушка Эндельман будет довольна ими. Она сама, лично, немало труда вкладывала в селекцию этих дураков.
— Мне кажется, они немного нездоровы, — замечает юноша, не отводя глаз от одного тельца, которое дёргалось чаще другого.
— Конечно нездоровы, — почти радостно сообщает ему учёный. — Мы их поражаем самыми лютыми, самым отборными штаммами герпеса, а сверху ещё подсаживаем и краснуху.
— Краснуху с герпесом? — ужаснулся юноша. И продолжил с непониманием: — Коктейль ужасен сей! Ведь всякому давно известно, что эти вирусы и в одиночку, на фазе созревания плода, когда кора едва сформировалась, мозг чада повредить изрядно могут. А если оба сразу, то тогда… Тут дело пахнет олигофренией.
— Именно, — радостно сообщил ему научный руководитель минус второго этажа. И даже похлопал юношу по плечу, словно поощряя правильный вывод. — Именно для этого мы и прививаем им вирусы. Раньше мы прививали вирусы на эмбриональной стадии, но тогда на выходе у нас был большой процент брака, количество конченых дебилов превышало уровень рентабельности… И вот, как видите: мы не стоим на месте, — он указал на большие колбы с телами величественным жестом, кажется доктор был горд собой. — При новой методике подсадки вируса, дебильность не превышает десяти процентов. Это, я вам скажу, один из лучших показателей в отрасли.
Тут юноша и подметил, в старичке некоторое самодовольство, и решил на нём немножечко поиграть, а вдруг что-нибудь выйдет:
— Многоучёный господин, — шиноби учтиво поклонился Шнеерсону, — прошу вас разъяснить загадку эту, никак я не могу прийти к решенью, мне в толк никак не удаётся взять, к чему столь изощрённые приёмы, зачем вы тратите усилия и время, чтоб изуродовать мозги своим рабам?
— А, так вы не знаете? — Шнеерсон обрадовался, он улыбался всем своим старческим ртом и снова похлопал по плечу юношу. Кажется ему нравилось поучать молодых. — Так это же просто! Если у человека или у искусственного человекообразного не будет как следует повреждена кора головного мозга, как он тогда сможет поверить в демократию? А если он не будет верить в демократию, как они поверит в прочие постулаты: в свободу, в независимый суд, в руку рынка, и в свободную прессу? Мой юный гой, запомните: человек со здоровым мозгом никогда не поверит даже в Великую американскую мечту! А не внушив низшим существам эти прекрасные социальные нарративы, как вы ими собираетесь управлять? Как вы их собираетесь доить?
— Ах вот как всё устроено хитро! — Шиноби делает вид, что восхищён. Он даже похлопал учёному в ладоши пару раз. — Теперь я только начал понимать суть и глубины тех процессов, что нам биотехнологи открыли. Признаться, я давно уже заметил, что пытмарки, почти без исключенья, расстройствами системы нервной страдают, и немного туповаты, но я никак не мог понять того, что это всё устроено нарочно. Что за уютным социальным раем, в котором мы комфортно проживаем, стоят великие титаны мысли, умы блестящие, — тут юноша чуть поклонился и сделал жест, указывающий на старика, — подобные Эйнштейну.
— Ой, — Урри Шнеерсон застеснялся, его большие, старческие, чуть обвисшие и желтоватые уши даже порозовели слегка, а лысина пошла пятнами, и он от волнения стал кокетничать, — ну уж вы замахнулись… Эйнштейну! Альбертику… Это уж как-то… Немного через чур. — Но Свиньин прекрасно видел, что самая тупая, самая безыскусная лесть легко достигает цели.
— Ничуть не «через чур», — настойчиво продолжал шиноби. — Талант ваш, сразу видно, несомненный, но вот признание ещё к вам не пришло. Бывает так, что только чрез года величия приходит пониманье свершившихся открытий дерзновенных, что современники бездарно проглядели.
— Да? — уши старичка продолжали розоветь. Ясное дело, что он был рад слышать подобное. — Вы полагаете? А хотелось, чтобы понимание пришло уже…
— Придёт-придёт, — уверил его юноша. — Я в том не сомневаюсь.
Видно, тут, в ледяных подвалах среди пытмарков, и людей с завитыми пейсами, подобных Зээффу Пудрицкому, или тихого и невзрачного Юры, учёный не имел возможности общаться с кем-то равным, и похвалу любого человека со стороны он не мог воспринимать критически, несмотря на свой высокий интеллект.
«Об этом нужно резиденту сообщить».
А старик уже пришёл в себя и сказал Свиньину:
— Да, тело уже подготовлено к осмотру, пойдемте.
И открыв дверь, первый зашёл в помещение морга. Свиньин уже хотел было последовать за ним, но вдруг его кто-то ухватил за рукав и оттянул от двери, пропуская вперёд храброго Пудрицкого и его команду. А держал рукав юноши… естественно невзрачный Юра, и при этом говорил ему тихо:
— Я бы на вашем месте, впредь воздержался бы от подобных упражнений по вербовке. — И он продолжил весьма серьёзно. — Если вы собираетесь вот так вот внаглую оттачивать здесь своё мастерство, из Кобринского живым не выберетесь… Пусть даже потом весь этот эксцесс приведёт к дипломатическим осложнениям.
Свиньин всё понял. В ответ юноша лишь кивнул: я ваши слова принял к сведению. И тогда невзрачный открыл широкую дверь и вежливым жестом предложил шиноби войти в морг.
⠀⠀
⠀⠀Глава двадцать седьмая⠀⠀
Стол холодный, но тебе всё равно
Недавно ты смеялся и пел звонко
А теперь ты умолк. Тихо здесь
И лишь металл звякнет иной раз
На тебя глядят равнодушные глаза
Из-за стёкол очков…
И ловкие руки знают своё ремесло
Вся компания Пудрицкого разместилась вдоль стен подальше от столов, господа притихли, кажется, им было холодно. Они ёжились и потирали руки. Молчали. Ну, а о чём говорить в таком скорбном месте? Сам Зээфф был суров и молчалив.
В большом пространстве было несколько столов, но лишь на одном из них лежало тело. И только над тем столом была подвешена банка со светящимися слизнями. Но слизни были старые, и света давали немного. А плесени тут было меньше, чем в коридорах, в общем в морге царил полумрак.
Возле стола уже стоял доктор Шнеерсон, он поверх своего безразмерного халата надел клеёнчатый фартук, а на руки перчатки. Шиноби молча проследовал к нему.
— Ну, вот усопший, — после старичок указал скальпелем на лицо трупа. — А вот и причина смерти.
Свет, конечно, был плох, но и его хватало, чтобы рассмотреть главное. А именно: изо рта покойника тянулись три тонких ножки с маленькими, величиной с ноготь мизинца, шляпками… Это были смертельно опасные грибы, именуемые… Свиньин не помнил их латинского названия, но переводилось оно как «фиолетовый, сладкий». Гриб был смертоносен своим токсином, но главное — микроскопическими спорами, которые можно было подхватить в любой части хлябей. Десяток, дюжина таких спор, при вдыхании, несмотря на свою миниатюрность, могли тяжело отравить человека. Не убить, споры не убивали, а ввести человека в состоянии эйфории, возбуждения и потери рассудка, от радости. В таком состоянии человек несчастный мог запросто вдохнуть ещё десятки спор этого гриба, и даже без этого он вскоре засыпал прямо там, где его застигал сон. И спал, крепко, несколько суток, пока споры гриба не укоренялись в его трахеях, лёгких или носоглотке. Но и после этого, человека ещё можно было спасти, если вовремя принять хорошие таблетки. Но люди, опьяненные сладким грибом, не всегда искали помощи, а напротив, искали нового приступа радости и веселья. И продолжали таскаться по болтам или влажным пустырям, где обычно произрастает гриб, вместо того, чтобы бежать к докторам.