— Господин домоуправ сегодня сильно-сильно занят.
— Готов я ждать, и столько, сколько нужно. — произнёс молодой человек и смирено устроился на стульчике в уголке.
Тогда Юра и Зээфф переглянулись, и невзрачный, не обратив внимания на всех чуть попискивающих от возмущения секретарей домоуправа, прошёл через приёмную почти по-хозяйски и открыл дверь в кабинет. Его не было, наверное, минуту, а когда он вышел из кабинета, подошёл к шиноби и сказал:
— Домоуправ примет вас после обеда, сейчас не может, у него неотложные дела.
— Спасибо за участие, — Свиньин встал и поклонился невзрачному, — я терпеливо буду ждать приёма.
Юра кивнул ему, и они оба с Пудрицкий ушли, оставив юношу с тремя секретарями, которые к шиноби были не очень-то расположены. Нет, конечно, они не смели ему что-то высказывать или как-то вызывающе демонстрировать свои чувства. Но то и дело молодые секретари бросали на него осуждающее взгляды. Кажется их возмущала непоколебимая целеустремленность Свиньина: "чего ты тут расселся, сказали же тебе после обеда". Но Ратибор мужественно сносил их косые взгляды и сидел, почти не шевелясь, на своём стуле в углу.
А сам Бляхер за это время один раз покидал свой кабинет и с парой секретарей куда-то уходил, на ходу кивнув юноше: я вас вижу, я про вас помню. А через час он вернулся, озабоченный и неприветливый, на сей раз он прошёл через приёмную, даже не взглянув на молодого человека. А ещё через некоторое время секретари в приёмной оживились, кажется, стали более радостными, и шиноби услыхал слово: обед. Да, он и сам уже проголодался, но в отличие от секретарей и их начальника, не покинул приёмную, когда управдом, оставив одного из своих помощников караулить Свиньина и демонстративно заперев кабинет на ключ, удалился в столовую.
Оставшийся следить за юношей секретарь, кажется, самый молодой из всех, бросал на Свиньина взгляды, полные ненависти. Мало того, что он смотрел на него плохо, сторож время от времени, с истинным благородством богоизбранного скалил на шиноби зубы, и даже украдкой, пока посланник, как казалось секретарю, не видел, показывал ему кулак: убить тебя мало за это. И Ратибор его, в целом, понимал. Обеды тут, во дворце, прекрасные. Тут и лангусты, и великолепное фрикассе из мидий и улиток, и всякие другие удивительные блюда. А что там останется на кухне, когда этот молодой секретарь туда попадёт, после выполненного задания — неизвестно. Возможно, только толчёный каштан да хлеб какой-нибудь с чаем. Но, как говорится: вы уж извините, дело есть дело, и ради него можно пожертвовать и отличным обедом, если на то возникла необходимость. Мало того, в этом было что-то героическое, даже некоторая жертвенность. Так что, ничего, пусть сидит, сторожит. Шиноби, между прочим, тоже есть хотел. Наконец свита управдома появилась в приёмной, и сторож, едва не подпрыгивая, кинулся в столовую. Бегом. Юноша даже порадовался за него: ну слава, Богу, хоть поест теперь бедолага, хотя сам тоже уже изрядно хотел есть. Завтракал-то он до рассвета ещё. Впрочем, Ратибор и воспитан был по-другому, совсем по-другому, посему стоически, продолжал ждать господина Бляхера. И тот наконец явился, примерно через час после того, как в приёмной оказались его секретари. Был он явно не в духе. Даже не взглянув в сторону шиноби, он пробурчал, проходя мимо него:
— Господин посланник, прошу вас.
И отперев ключом дверь в кабинет, вошёл туда первый. Свиньин сразу поспешил за ним.
«Ну, вот и началось!»
Бляхер удобно уселся в своё кресло за столом, поёрзал в нём для полного комфорта, положил ногу в спортивных брюках с тремя лампасами на колено, достал толстую сигару, отрезал у неё кончик, прикурил от массивной зажигалки, и глядя на шиноби нехорошим взглядом, произнёс, так и не предложив тому сесть:
— Мне доложили, что вы отказались подписывать акты осмотра тела.
Юноша развёл руками и соврал:
— Мне тело осмотреть не удалось, там, в морге, было очень мало света, к тому же к актам об осмотре, ещё был приурочен и диагноз, а как я мог диагноз подписать, когда на то я знаний не имею, и полномочий не имею так же. Нет медицинских у меня познаний.
— Но труп же вы видели? — едва ли не с раздражением спрашивает управдом. — Вы же опознали его! Вы грибы видели, что проросли у него изо рта?
— Я видел труп, — соглашается юноша, — я опознал его, и нет в том у меня сомнений ни малейших, что это сам Ицхак Шинкарь-прекрасный, девятый сын мамаши благородной. Мамаши Гурвиц, — тут Ратибор воздел руки к потолку, — пусть её шаббаты, в веках спокойных длятся безмятежно.
— Да, да, конечно, — отвечает Бляхер, выпуская сигарный дым. — Пусть, пусть длятся.
— Но вы же видели, что труп поражён фиолетовым грибом?
— Я видел это, так же, как и вас, — согласился шиноби.
— Ну… — Тут домоуправ ткнул в сторону посланника сигарой: — А раз видели, то вы понимаете, что его нельзя транспортировать? Из него же страшные грибы лезут, как мне сказали.
— Вы снова правы, благородный мажордом, у мертвеца-бедняги, было видно, вся полость рта уже поражена, — тут юноша кивает, соглашаясь с собеседником, — грибница глубоко пустила корни.
— Ну, вот! — радуется Бляхер. — Вот! Там и не нужно быть врачом, чтобы всё понять. И это он в ледяном морге лежал, потому грибы и не доросли до спор… Понимаете? Его нельзя выносить на тепло, иначе грибы дадут споры и ещё кого-нибудь убьют.
— Согласен я, здесь смысла спорить нет, но это вовсе и не означает, что я могу брать смелость на себя, и самозванно подписи свои, на всяких важных документах ставить, — трезво размышлял шиноби.
Тонкая струйка дыма поднимается от сигары к потолку, пальцы управдома выбивают по столу какой-то незамысловатый ритм, а он сам смотрит на юношу, прежде чем, наконец, спрашивает:
— Так значит акты осмотра и предварительного диагноза вы подписывать не собираетесь?
— И рад бы, но… не уполномочен, — отвечает ему Свиньин. — Коллега мой, партнёр мой старший, он подписать такие акты мог, а мне, увы, не позволяет должность. Я в медицине не силён, пока.
— Да врёте вы всё, — вдруг устало говорит Бляхер, он машет на молодого человека рукой, и с сигары на ковёр слетает пепел, — вы в медицине лучше меня разбираетесь, вам, убийцам, курс анатомии читают, а ещё по токсикологии, это я точно знаю… — И тут он вспоминает. — Это, не считая курса помощи первой.
«А ещё курса первой полевой хирургии и курса травматологии». — думает Свиньин. Но это ровным счётом ничего не значит. Шиноби ни под каким видом не должен подписывать акт об осмотре, не должен подписывать согласие с первичным диагнозом. Потому что после этого… Труп тут же будет… Моментально сожжён. Так как слишком опасен для окружающих и не подлежит обычной транспортировке. А Ратибору, как раз, необходимо было добиться обратного. Он должен был отправить тело родственникам покойного, чтобы они могли провести вскрытие по всем правилам. Возможно, даже, с привлечением посторонних специалистов и получить независимый результат. Независимый. И посему он говорит:
— И всё-таки, меня вы уж простите, но я в тех актах подпись не поставлю.
— Вы что, всерьёз собираетесь транспортировать заражённое тело? — спрашивает юношу домоуправ, всё ещё надеясь получить отрицательный ответ. — Вы же понимаете, что как только труп будет вынесен из холода, грибы начнут распылять споры? Мне сказали, что там несколько грибов уже созрели.
— Всё правда, вас не обманули, в грибах уже почти созрели споры, — отвечает ему шиноби, — но знаем мы надёжный протокол, который неуклонно соблюдая, мы транспортировать покойника смогли бы, опасности великой избегая. И этот протокол давно описан во всех известных договорах, что меж домов великих существуют.
Бляхер затягивается, потом выпускает дым и, как бы уже смирившись, спрашивает:
— Вы говорите про тот протокол, что допускает транспортировку поражённого тела при помощи осиной колоды и тараканьего мёда?
— Я именно про это говорю, — соглашается Свиньин. — Надёжный способ, хоть и архаичный.
И после этого домоуправ замолкает, он смотрит на юношу взглядом холодным, каким-то отстранённым. Смотрит так, словно решает: убить этого шкета, или не убивать. И, честно говоря, в эти мгновения, юноша всерьёз стал жалеть о том, что при нём нет его вакидзаси и копья. Уж очень, очень неприятный взгляд был в эти мгновения у Бляхера. Но и этим мгновениям приходит конец, юноша про себя «переводит дух», а управдом говорит ему:
— Ну, что ж, это ваше право, настаивать на возврате тела несчастного безутешным родным. Тогда вам придётся подписать согласие на экстренную транспортировку. — И тут он спрашивает с едва заметной надеждой. — Надеюсь, хоть на это вы уполномочены? Надеюсь…
Конечно, он ещё на что-то надеялся, может на то, что подобных полномочий у юноши нет. Но Свиньин и его старший товарищ были на этот счёт очень хорошо проинструктированы, и имели все полномочия, о чём и сообщил домоправителю:
— Готов я подписать бумаги эти, коли они составлены как надо.
И тогда Бляхер, усевшись в кресле уже не так вольготно, кладёт сигару в пепельницу, берёт колокольчик и звонит в него. Тут же в дверях появляется один из его многочисленных секретарей. Они хорошо подготовлены, стоит Бляхеру поднять палец, как секретарь исчезает за дверью, а всего через несколько секунд он, и ещё два секретаря, возвращаются с двумя пачками документов. Бляхер молча указывает на юношу сигарой: это ему отдайте. И секретари отдают пачки бумаг юноше. Тот начинает разбираться: что это ему дали. Свиньин сразу понимает, что первая, толстая пачка документов это и есть протокол заражённого тела. Он уже читал его, но это ровным счётом ничего не меняет. Юноша начинает читать документ так, как будто видит его в первый раз. А документ ещё и дублирован, посему он читает и вторую часть. Нет, тут всё в порядке, бумаги в точности соответствуют тем договорам, что подписаны высокими сторонами ранее. И Свиньин жестом просит у секретаря перо, макает его в чернила, и без слов подписывает обе копии. Одну передаёт Бляхеру, вторую кладёт рядом с собой. Первая часть дела закончена. И шиноби берёт второй документ: так, а тут что? Это оказывается уведомление. И оно гласит: что после получения упомянутого выше заражённого тела, господина Шинкаря, полномочным представителем дома Гурвиц, в лице господина Свиньина, дом Эндельман ответственности за безопасность транспортировки нести не будет.