Наше «я» поднимает голову даже в тот момент, когда мы безжалостно убиваем его. Но в человеческом существе всё равно есть то, что глубже и сильнее этого «я», и однажды оно непременно поднимется из неведомых глубин души.
Каким оно будет — похожим на священный мрак, горящий множеством глаз? Или на ясное утро после грозы? Или на улыбающегося ребёнка, очутившегося и нигде, и везде сразу?
Глава 23
Высокая мысль, восседающая в сердце учтивости.
Вся сладость Библии святой
В простых чертах его лица:
Безмерной милости покой
И утешенье без конца.
Едва ненавистная башня скрылась из виду, до меня вдруг донёсся ещё один, совсем другой голос, попеременно звучавший то глуше, то звонче, — должно быть, поющий неспешно двигался между сходящимися и расходящимися деревьями. Это был мужской голос, зычный и басовитый, но при этом довольно ясный и приятный. То он раздавался совсем громко и близко, то вдруг отдалялся так же внезапно, словно летел ко мне через огромное пространство. Вместе с тем он неуклонно подступал всё ближе, становясь всё реальнее и живее, словно крепнущая в голове мысль, и наконец я стал различать слова, а между стволов замелькала чья–то фигура. Ко мне приближался рыцарь в полном боевом облачении, восседающий на каком–то диковинном существе. Вот что он распевал:
Сердце не страшится,
Не дрожит рука —
Недруг убоится
Меткого клинка!
Конь мой добрый, справный,
Веселей гляди.
Чую, подвиг славный
Ждёт нас впереди.
Нарезвился вволю
Ты в лихом бою,
Где послушно волю
Исполнял мою.
Злобный враг коварный
Наповал убит,
Грудой бездыханной
У седла висит.
Конь мой осторожный,
Не сходи с пути!
Знаю, эту ношу
Нелегко нести.
Полдень жаром пышет,
Солнце жжёт огнём.
Потерпи, дружище,
Скоро отдохнём.
А потом за дело
Примемся опять.
После битвы смелой
Слаще будет спать.
Тут конь и его всадник оказались совсем рядом, и я увидел, что к задней луке седла за длинную шею привязано какое–то существо с непомерным хвостом, безвольно волочившимся по земле, — я понял, что наездник тащит за собой самого настоящего дракона. Неудивительно, что они пробирались по лесу так медленно, и усталый конь так недовольно косил глазами и фыркал. У самого его бока болталась жуткая змеиная голова, а из её пасти свисал чёрный язык с двумя ядовито–красными концами. Шея чудовища была покрыта густой синей шерстью, бока отливали зелёной с золотом чешуёй, а на спине виднелся сморщенный лиловый гребень. Брюхо было таким же сморщенным, но кожа на нём была свинцовая с синеватыми пятнами, а хвост и тонкие крылья, похожие на крылья летучей мыши, были матово–серого цвета. Было странно смотреть, как сочетание столь изумительных оттенков, изящных изгибов, мягкой шерсти, сверкающей чешуи и прекрасных крыльев могло породить на свет столь мерзостное и донельзя уродливое существо.
Заметив меня, рыцарь приветственно вскинул руку и собирался было проехать мимо, но когда я шагнул к нему, натянул поводья и остановился, так что его стремена оказались прямо передо мной. Я поднял глаза и к своему несказанному изумлению и восторгу — хотя в тот же миг внезапная боль хлестнула мне сердце жгучим языком пламени — увидел, что это тот самый рыцарь в ржавых доспехах, которого я когда–то повстречал в лесу, а потом видел во дворце вместе с мраморной девой. Но теперь я почувствовал, что готов броситься ему на шею, потому что она любила его! Это открытие лишь укрепило мою решимость: ещё до того, как я узнал его, я подумал, что попрошусь к этому рыцарю в оруженосцы; по всей видимости, его никто не сопровождал.
Я в нескольких словах высказал свою просьбу. Рыцарь помедлил, задумчиво глядя на меня. Он явно подозревал, кто я такой, но почему–то колебался. Я ничуть не сомневаюсь, что вскоре он убедился в правоте своей догадки, но за всё время, пока мы были вместе, ни одним словом не обмолвился о том, что (как он, должно быть, полагал) мне хотелось оставить незамеченным, а может быть, и скрыть.
— Оруженосец и рыцарь должны быть друзьями, — наконец произнёс он. — Вот моя рука.
Он протянул мне правую руку в латной рукавице, и я радостно и крепко сжал её в своих ладонях. Больше не было сказано ни одного слова. Рыцарь тронул коня, который снова медленно двинулся вперёд, а я зашагал рядом и чуть сзади.
Через какое–то время мы выбрались на поляну, где стояла маленькая хижина. Увидев нас в окно, из неё стремительно выбежала женщина.
— Дитя моё, бедная моя девочка! Вы нашли её? — задыхаясь выкрикнула она.
— Нашёл, — ответил рыцарь, — но она сильно изранена, и мне пришлось оставить её у отшельника. Она и сейчас там, и думаю, поправится. А это я привёз вам в подарок, — сказал он, отвязывая от седла шею жуткого чудовища. — Больше эта гадина вас не тронет.
С этими словами он свалил свою страшную ношу возле дома, но к тому времени женщина уже почти скрылась в густой чаще. Однако в дверях хижины показался её муж и с безмолвной благодарностью взглянул на своего избавителя.
— Закопайте его поглубже, — сказал рыцарь, кивая на поверженное чудище. — Появись я минутой позже, и ничто бы уже не помогло. Но теперь бояться нечего. Редко бывает, чтобы на памяти одного человека эти твари дважды появлялись в одном и том же месте.
— Может быть, вы спешитесь и немного отдохнёте, сэр рыцарь? — спросил крестьянин, успевший немного прийти в себя.
— С превеликой благодарностью, — отозвался рыцарь. Соскочив с коня, он передал мне поводья, велев мне расседлать его и отвести в тенёк.
— Привязывать его не нужно, — сказал он. — Он никуда не убежит.
Сделав всё, как он сказал, я вернулся в хижину и увидел, что рыцарь сидит за столом, сняв шлем, и по–приятельски беседует с хозяином. Я стоял возле открытой двери и, глядя на него, внутренне радовался тому, что белая дева выбрала его, а не меня. Я никогда не видел облика возвышеннее и благороднее. Все его черты дышали милосердием и любовью. Казалось, его единственной и желанной наградой после недавнего жестокого поединка была возможность явить мягкость по–женски ласкового сердца. Но когда разговор на минуту затих, он глубоко задумался. В тот же миг улыбка исчезла с его лица, изящно изогнутые губы распрямились и сжались, словно рыцарь решительно стиснул зубы; весь его облик стал твёрдым и строгим, почти неистовым, и только глаза продолжали пламенеть, как священная жертва, принесённая на тяжёлом гранитном камне.
Тут вошла женщина, неся в руках искалеченную девочку, — такая же бледная, как её крохотная ноша. С неукротимой любовью и отчаянной нежностью она всматривалась в безжизненное личико, обескровленное и почти прозрачное от ран и пережитого ужаса.
Рыцарь поднялся, и всё лицо его засияло тем светом, который до сих пор лучился лишь в его глазах. Он взял малышку на руки, с помощью матери снял с неё платьице и осмотрел её увечья. По лицу его бежали слёзы. Он нежно перевязал раны, поцеловал бледную щёчку и бережно передал девчушку матери.
Наверное, вернувшись домой, он расскажет любимой лишь о горе и радости родителей. Но для меня средоточием всего происходящего был лик мужественного воина в блестящих стальных доспехах, взирающего на полумёртвого ребёнка с невыразимой добротой и милостью, в то время как могучие руки поворачивали маленькое тельце, перевязывая его даже бережнее, чем руки самой матери, если такое вообще бывает.
После того, как крестьяне угостили нас лучшим из всего, что нашлось в доме, рыцарь начал прощаться, напоследок дав доброй женщине кое–какие наставления о том, как ухаживать за малышкой. Я подвёл к нему коня, придержал стремя, пока он садился в седло, а потом последовал за ним через лес. Конь, радуясь освобождению от уродливой туши, резво скакал вперёд, словно не чувствуя тяжести закованного в латы седока, и то и дело порывался пуститься в ликующий галоп. Однако рыцарь сдерживал его, чтобы я мог поспевать за ними, и так мы прошли бок о бок час или два. Затем рыцарь спешился, заставил меня занять его место, сказав только:
«Рыцарь и оруженосец должны поровну разделять свои труды», и, держась за стремя, легко пошёл рядом, несмотря на тяжеловесную броню. Вскоре он завёл со мной разговор, и я как мог смиренно отвечал на его слова, ни на минуту не забывая о своём истинном положении.
— Почему–то, несмотря на всю красоту этой самой Волшебной страны, в ней много непорядков, — сказал он. — Здесь можно найти несказанное великолепие — и столь же несказанный ужас. Здесь есть высоты и бездны, прекрасные дамы и коварные враги, благородные воины и малодушные слабаки. Человеку нужно делать лишь одно: улучшать и исправлять всё, что он может. А если он раз и навсегда запомнит, что даже слава и удача сами по себе ничего не стоят, будет готов потерпеть поражение, случившееся не по его вине, а потому будет делать своё дело трезво и с твёрдой волей, то непременно сделает всё, что нужно — и в конце добьётся ничуть не меньшего, чем те, кто всю жизнь сгибался под ярмом предусмотрительности и осторожности.
— Значит, не все его начинания будут заканчиваться успешно? — осмелился вставить я.
— Может, и нет, если смотреть на каждое из них по отдельности, — ответил рыцарь. — Но оглянувшись на урожай всей своей жизни, он будет доволен.
«С вами так оно и будет, я даже не сомневаюсь, — вздохнул я про себя. — А вот я…». Какое–то время мы ехали молча, но потом я нерешительно заговорил:
— Можно мне узнать, о какой помощи просила вас девочка–нищенка, когда пришла в замок, чтобы отыскать вас?
Несколько секунд он молча смотрел на меня, а потом сказал:
— Признаюсь, я удивлён, что вы знаете об этом. Но если подумать, в вас действительно есть нечто странное и необычное, и странности этой довольно для того, чтобы я признал за вами право, принадлежащее всем обитателям этой страны: право оставаться загадкой, без вопросов и сомнений. Однако сам я — просто обычный человек, такой, каким вы меня видите, и потому готов рассказать вам всё, что знаю.