Он вернулся к лесничему.
Меллер уже лежал у стены, прижав руки к груди. По рубахе у него расползалось мокрое пятно. Он не позволил перевязать себя.
— Все равно, — сказал он. — Я же чувствую, что конец. Неохота мучиться. Не трогайте.
— Но ведь к нам придут на помощь! — воскликнул Бетли.
— Кто?
Вопрос прозвучал так горько, так открыто и безнадежно, что журналист похолодел.
Они молчали некоторое время, потом лесничий спросил:
— Помните, мы всадника видели еще в первый день?
— Да.
— Скорее всего это он торопился предупредить отарков, что вы приехали. Тут у них связь есть: бандиты в городе и отарки. Поэтому отарки объединились. Вы этому не удивляйтесь. Я-то знаю, что если бы с Марса к нам прилетели какие-нибудь осьминоги, и то нашлись бы люди, которые с ними стали бы договариваться.
— Да, — прошептал журналист.
Время до вечера протянулось для них без изменений. Меллер быстро слабел. Кровотечение у него остановилось. Он так и не позволил трогать себя. Журналист сидел с ним рядом на каменном полу.
Отарки оставили их. Не было попыток ни ворваться через дверь, ни кинуть еще гранату. Гомон голосов за окнами то стихал, то возникал вновь.
Когда спустилось солнце и стало прохладнее, лесничий попросил напиться. Журналист напоил его из фляжки и вытер ему лицо водой.
Лесничий сказал:
— Может быть, это и хорошо, что появились отарки. Теперь станет яснее, что же такое Человек. Теперь-то мы будем знать, что человек — это не такое существо, которое может считать и выучить геометрию. А что-то другое. Уж очень ученые загордились своей наукой. А она еще не все.
Меллер умер ночью, а журналист жил еще три дня.
Первый день он думал только о спасении, переходил от отчаяния к надежде, несколько раз стрелял через окна, рассчитывая, что кто-нибудь услышит выстрелы и придет к нему на помощь.
К ночи он понял, что эти надежды иллюзорны. Его жизнь показалась ему разделенной на две никак не связанные между собой части. Больше всего его и терзало именно то, что они не были связаны никакой логикой и преемственностью. Одна жизнь была благополучной, разумной жизнью преуспевающего журналиста, и она кончилась, когда он вместе с Меллером выехал из города к покрытым лесами горам Главного хребта. Эта первая жизнь никак не предопределяла, что ему придется погибнуть здесь на острове, в здании заброшенной лаборатории.
Во второй жизни все могло и быть и не быть. Она вся составилась из случайностей. И вообще ее целиком могло не быть. Он волен был и не поехать сюда, отказавшись от этого задания редактора и выбрав другое. Вместо того чтобы заниматься отарками, ему можно было вылететь в Нубию на работы по спасению древних памятников египетского искусства.
Нелепый случай привел его сюда. И это было самое жуткое. Несколько раз он как бы переставал верить и то, что с ним произошло, принимался ходить по залу, трогать стены, освещенные солнцем, и покрытые пылью столы.
Отарки почему-то совсем потеряли интерес к нему. Их осталось мало на площади и в бассейне. Иногда они затевали драки между собой, а один раз Бетли с замиранием сердца увидел, как они набросились на одного из своих, разорвали и принялись поедать.
Ночью он вдруг решил, что в его гибели будет виноват Меллер. Он почувствовал отвращение к мертвому лесничему и вытащил его тело в первое помещение к самой двери.
Час или два он просидел на полу, безнадежно повторяя:
— Господи, но почему же я?.. Почему именно я?..
На второй день у него кончилась вода, его стала мучить жажда. Но он уже окончательно понял, что спастись не может, успокоился, снова стал думать о своей жизни — теперь уже иначе. Ему вспомнилось, как еще в самом начале этого путешествия у него был спор с лесничим. Меллер сказал ему, что фермеры не станут с ним разговаривать. "Почему?" — спросил Бетли. "Потому, что вы живете в тепле, в уюте, — ответил Меллер. — Потому, что вы из верхних. Из тех, которые предали их". — "Но почему я из верхних? — не согласился Бетли. — Денег я зарабатываю ненамного больше, чем они". — "Ну и что? — возразил лесничий. — У вас легкая, всегда праздничная работа. Все эти годы они тут гибли, а вы писали свои статейки, ходили по ресторанам, вели остроумные разговоры…"
Он понял, что все это была правда. Его оптимизм, которым он так гордился, был в конце концов оптимизмом страуса. Он просто прятал голову от плохого. Читал в газетах о казнях в Парагвае, о голоде в Индии, а сам думал, как собрать денег и обновить мебель в своей большой пятикомнатной квартире, каким способом еще на одно деление повысить хорошее мнение о себе у того или другого влиятельного лица. Отарки — отарки-люди — расстреливали протестующие толпы, спекулировали хлебом, втайне готовили войны, а он отворачивался, притворялся, будто ничего такого нет.
С этой точки зрения вся его прошлая жизнь вдруг оказалась, наоборот, накрепко связанной с тем, что случилось теперь. Никогда не выступал он против зла, и вот настало возмездие…
На второй день отарки под окном несколько раз заговаривали с ним. Он не отвечал.
Один отарк сказал:
— Эй, выходи, журналист! Мы тебе ничего не сделаем.
А другой, рядом, засмеялся.
Бетли снова думал о лесничем. Но теперь это были уже другие мысли. Ему пришло в голову, что лесничий был герой. И собственно говоря, единственный настоящий герой, с которым ему, Бетли, пришлось встретиться. Один, без всякой поддержки, он выступил против отарков, боролся с ними и умер непобежденный.
На третий день у журналиста начался бред. Ему представилось, что он вернулся в редакцию своей газеты и диктует стенографистке статью.
Статья называлась "Что же такое человек?".
Он громко диктовал.
— В наш век удивительного развития науки может показаться, что она в самом деле всесильна. Но попробуем представить себе, что создан искусственный мозг, вдвое превосходящий человеческий и работоспособный. Будет ли существо, наделенное таким мозгом, с полным правом считаться Человеком? Что действительно делает нас тем, что мы есть? Способность считать, анализировать, делать логические выкладки или нечто такое, что воспитано обществом, имеет связь с отношением одного лица к другому и с отношением индивидуума к коллективу? Если взять пример отарков…
Но мысли его путались…
На третий день утром раздался взрыв. Бетли проснулся. Ему показалось, что он вскочил и держит ружье наготове. Но в действительности он лежал, обессиленный, у стены.
Морда зверя возникла перед ним. Мучительно напрягаясь, он вспомнил, на кого был похож Фидлер. На отарка!
Потом эта мысль сразу же смялась. Уже не чувствуя, как его терзают, в течение десятых долей секунды Бетли успел подумать, что отарки, в сущности, не так уж страшны, что их всего сотня или две в этом заброшенном краю. Что с ними справятся. Но люди!.. Люди!..
Он не знал, что весть о том, что пропал Меллер, уже разнеслась по всей округе и доведенные до отчаяния фермеры выкапывали спрятанные ружья.
-------------------
Сканиpовал: Еpшов В.Г. 09/08/98.
Дата последней редакции: 11/08/98.
Курт КламанВ диком рейсе
Перевел с немецкого Л. МАКОВКИН
Журнал "Вокруг света"
Мы должны были сниматься с якоря назавтра в полдень. Но прежде чем это произошло, «Артемизию» ожидала маленькая сенсация: на судно явился Мак-Интайр…
Нам позарез нужен был еще один кочегар. Место у котла левого борта пустовало. Парень, что прежде шуровал топки, не вернулся в Дурбане с берега. Обязанности его вынуждены были разделить остальные, и эта дополнительная каторжная работа в адской жаре кочегарки была у ребят просто как кость в горле.
Я как раз сменился с вахты и стоял рядом с Жоржем у релингов, когда прибыл новый кочегар.
— Эй ты, ублюдок! — раздался на пирсе зычный голос. — Дорогу королю ирландскому! Или ты не рад его прибытию?
Это был Мак-Интайр. Рикша остановился в нескольких шагах от трапа. Подъехать ближе ему мешали тюки с товаром. Портовый инспектор, португалец, приказал рикше, мускулистому негру банту, высадить своего пассажира. Тот отстегнул лямку и опустил оглобли коляски на землю. Однако седок и не подумал сойти, а остался гордо сидеть на потертом бархатном кресле, словно король на своем троне. Наверное, инспектору и впрямь следовало немного усомниться: вдруг рикша на самом деле привез сюда короля ирландского? По крайней мере, у парня были и корона, и мантия: поношенная шестипенсовая кепочка и застиранная кочегарская блуза с оторванным правым рукавом. Старые широкие парусиновые штаны свисали складками, а довершали наряд веревочные туфли, которые моряки повсюду плетут от скуки из старой каболки.
Впрочем, инспектор, самонадеянный толстяк, уже и думать забыл об этом «чокнутом» морячке и всецело погрузился в свои товарные махинации. Ирландец сидел, прямой как столб, и — необыкновенное дело! — его костистое лицо прямо-таки светилось. Даже здесь, в Африке, на нем не было ни малейшего следа загара. Трудно сказать, что же, собственно, в этом лице сразу бросалось в глаза. Черты его были мелкие и острые, кожа — тугая, гладкая; блестящие белые зубы прикрыты узкими губами. Да плюс ко всему — маленький острый носик и неглубокие глазные впадины, в которых сидели водянистые глазки. Крохотные уши плотно прижимались к черепу, и поначалу мне показалось, что их и вовсе нет.
Мы перевесились через релинги в предвкушении спектакля, ощущая, что основные события еще впереди и что на судно явился необычный бичкомер1, непростой «истребитель рома». Тех-то мы прекрасно знали — взвинченных, обидчивых, отличающихся большой нелюбовью ко всякого рода работе. «Король ирландский» был совсем не такой. Он продолжал сидеть в коляске и требовал, чтобы его довезли до самого тра па. Вокруг собрались люди. Работа приостановилась. Словно бледный монумент, восседал ирландский кочегар на выцветшем бархате своего трона-кресла. Не стесняясь в выражениях, он поносил инспектора и докеров, которые не освобождали ему дорогу. От столь ярого упрямства люди растерялись.