— НУ И НУ, Шэр-манн…
— Вместо этого лучше откопайте своего жеребца.
— Своего?
— Да, того, что взял серебряную медаль: шматок мяса, хвост и некое подобие головы. Его результат уже опротестован. Бедняга околел, не так ли?
— Естественно…
— Ну, вот. Полагаю, один из казачков загнал его до смерти?
— Вовсе нет. Он издох совершенно по другой причине. Мы погрузили его в самолет, а самолет разбился в вашем Бермудском треугольнике.
— Счастлив был услышать ваш голос.
— Взаимно, Шэр-манн. Как поживают комариные укусы?
— Нормально. А как вам комиксы о Папайе?
— Отлично. Этот Блуто — ха, ха, ха! Ну, ладно… Гудбай.
— Гудбай, Папай.
Шерман передал телефон Пятнице.
— Теперь все зависит от бокса, — повторил он.
Как это символично — заключительный вклад в братство народов будет сделан на ринге, в ходе дружеской встречи двух парней, стремящихся вышибить друг у друга мозги из черепков, — думал Шерман. Даже при употреблении шлемов тяжеловесы способны угробить противника. А у американского парня были руки-динамиты. В то же время русского боксера можно было бы назвать парень-болеро. Он скользил, выгибался, уклонялся, подныривал и лишь время от времени угощал соперника точными, но слабыми тычками. Он боксировал элегантно, но вряд ли мог нанести решающий нокаутирующий удар. Сложением он напоминал балерину. Неплохая фигура. Светлоглазый, с фарфоровым подбородком… Шерман связался по телефону с тренером команды по боксу.
— Голова, Бронсон, — сказал он, — пусть метит в голову. Тогда русский не сможет нашего перебоксировать. Наш выбьет из него дух.
Бронсон не преминул сообщить Шерману, где он видал такие-то советы, после чего они рычанием засвидетельствовали взаимную симпатию и дали отбой.
Звонок был излишним. При звуке гонга американский парень ураганом вылетел из своего угла. В первом раунде он бил, крушил, громил. Русский защищался и уклонялся. Он не мог сдержать натиска. Во втором раунде американец дубасил жестко, хлестко, одиночными и сериями. Тяжелые удары. Страшные удары. Сокрушительные удары. Нос противника превратился в лепешку, но в остальном советский боксер выглядел свежим как огурчик. Глаза оставались ясными, и он продолжал свой быстрый танец, набирая очки слабыми, но точными ударами.
— Его загипнотизировали, — пожаловался американец.
Короткий, но серьезный разговор с русским не убедил в этом рефери. Подспудное истязание американца продолжалось. Он молотил. Он лупил. Он долбил. Он дробил. С дальней, средней и ближней дистанций. Под конец бил наотмашь и хлестал своего хлипкого соперника, размахивая перчатками, как мельничными крыльями. Постепенно его руки стали превращаться в подобие коровьих хвостов. Потом повисли вдоль тела… Последовала серия слабых, почти женских ударов. Морально и физически измотанный, рыдающий американец упал на колени.
— Не могу поверить, — пробормотал Шерман.
— Я заявлю персональный протест, — произнес Феликс и потянулся к дипломату.
Телефоны зазвонили под вечер. Один у Смердякова, второй у Шермана. Им сообщили, что все протесты приняты.
— ВСЕ?! — вскричал Шерман. — Но это невозможно!
— И что же это за папайская Олимпиада? — возопил Смердяков.
Ошеломленные, они скрючились каждый в своем кресле, каждый в своем гостиничном номере.
"Разве можно принять ВСЕ протесты? — спрашивал себя Шерман. — Я думал, они ОТКЛОНЯТ все протесты, но принять! Как они посмели?"
Через двадцать минут появился Феликс с копией компьютерного отчета о результатах, касающихся всех международных протестов, и о перераспределении медалей.
"Каждая страна с развитой программой генетических операций…" — начал было читать он, но передумал и отдал отчет в руки Шерману.
Читая, Шерман чувствовал, как седеет. Он все равно что заглядывал в могилу.
— Двадцать восемь? — прохрипел он. — Мы получили всего двадцать восемь?
— Русские получили столько же, — сказал Феликс.
— ШРИ ЛАНКА? Победила Шри Ланка?
— На втором месте — Лихтенштейн.
Зазвонил телефон.
— Шэр-манн, — чуть слышно раздалось в трубке. — Мой дорогой Шэр-манн. Мы погибли, — простонал Смердяков, и, всхлипнув, добавил: — Простите меня, Дункан. Можно мне называть вас Дункан? Я представляю, как вам больно. Что же нам теперь делать?
Шерман прокашлялся и сглотнул застрявший в горле комок.
— Прежде всего, — проговорил он срывающимся голосом, — мне хочется открыть в этой комнате окна и пускай влетают все москиты — я разденусь догола, лягу на постель…
— Не надо, не надо, Дункан…
— …А если я доживу до утра, то сбрею бороду, куплю билет и обычным рейсом вернусь на свою ферму в Вирджинии.
— Ох, если для меня все было бы так просто, Дункан… Отнимут машину, квартиру, перестанут давать бесплатные билеты в Большой… Как вы думаете, американское посольство в Гаване… ох… может оно меня?..
— Они будут рады принять вас, Георгий. Очень рады. Только не ссылайтесь на меня, и они будут чрезвычайно вам рады.
— Да, да, я понял. А как вы думаете, вам не понадобится помощник на ферме? Я умею получать хорошие гибриды…
— Нет проблем, Георгий, нет проблем… Да, можно один вопрос?
— Сколько угодно, това… ой, Дункан.
— Как мог сегодня ваш парень выдержать ТАКИЕ удары и СТОЛЬКО? Он был словно ватой набит. Я опасался, что у него мозги из черепа вылетят.
Смердяков усмехнулся:
— Набит ватой… Неплохо. Ватная кукла без мозгов, да? Безмозглая кукла… У Кучки и нет мозгов — в голове, вот так.
— Бросьте, Георгий… Но что?!
— Вы не заметили, как он садится, нет?
— Ах, Георгий, Георгий, — Шерман вздохнул. — До встречи в Вирджинии.
Уолтер ТИВИС-МЛАДШИЙНОВЫЕ ИЗМЕРЕНИЯ
В тот вечер Фарнзуорт изобрел новый напиток — пунш-глинтвейн с джином, настоенным на ягодах терна. Способ изготовления был столь же нелеп, как и название: раскаленную докрасна кочергу надо сунуть в кружку с теплым красноватым джином, потом всыпать туда же корицу, гвоздику и сахар, а после выпить эту идиотскую смесь. Тем не менее, как иной раз бывает с идеями Фарнзуорта, результат получился неплохой. После третьей порции напиток показался мне вполне терпимым.
Когда Фарнзуорт, наконец, положил дымящуюся кочергу в камин, чтоб она опять раскалилась, я удобно откинулся на спинку большого кожаного кресла, которое хозяин собственноручно реконструировал (при нажатии кнопки оно укачивает сидящего, пока тот не заснет), и сказал:
— Оливер, твою фантазию можно уподобить разве что твоему гостеприимству.
Фарнзуорт покраснел и улыбнулся. Он низенький, круглолицый и легко краснеет.
— Спасибо, — отозвался он. — Есть еще одна новинка. Называется "шипучая водка-желе". Ее полагается есть ложкой. Может, отведаешь? Нечто… потрясающее.
Я поборол дрожь, пронизавшую меня при мысли о том, что придется хлебать водку-желе, и сказал:
— Интересно, крайне интересно.
И, поскольку он ничего не ответил, мы оба молча уставились на пламя в камине, а джин тем временем теплой струей разливался у нас в крови. В холостяцком жилье Фарнзуорта было уютно и привольно; по пятницам я всегда чудесно коротал здесь вечера. По-моему, в глубине души всякий мужчина любит тепло огня и спиртные напитки (даже самые причудливые), а также глубокие, удобные кожаные кресла.
Через несколько минут Фарнзуорт неожиданно вскочил на ноги и объявил:
— Хочу показать тебе одну штуковину. На той неделе смастерил. Правда, не совсем удачно вышло.
— Вот как? — Я-то думал, что за истекшую неделю его мысль не простерлась дальше обычных изысканий в области спиртного. С меня и их было более чем достаточно.
— Да, — продолжал он уже от порога. — Она у меня внизу. Сейчас принесу. — Он выбежал из кабинета, и раздвижная дверь закрылась за ним автоматически, так же как секундой раньше автоматически распахнулась.
Я снова обернулся к огню, довольный тем, что мой друг направился не куда-нибудь, а в свой "цех": столярная мастерская находилась во дворе, в сарае, химическая и оптическая лаборатории — на чердаке, а он пошел в подвал. Дело в том, что искуснее всего Фарнзуорт управлялся с токарным и фрезерным станками. Изобретенный им самоввертывающийся винт-барашек с регулируемым шагом был подлинным шедевром, и патент на это изделие, вместе с несколькими другими, принес Фарнзуорту немалое состояние.
Через минуту он вернулся, притащив какой-то странный на вид предмет, который водрузил на столике рядом с моим креслом. Еще с минуту я молча разглядывал этот предмет, а Фарнзуорт, чуть приметно улыбаясь, стоял у меня за спиной. Я знал, что он с нетерпением ждет отзыва, но не представлял, какого именно.
При ближайшем рассмотрении вещица оказалась простой: выполненная в форме креста, она состояла из нескольких десятков полых кубиков с дюймовым ребром. Половина кубиков был сделана из какого-то прозрачного пластика, половина — из тонких листов алюминия. Каждый кубик весьма хитроумно соединялся шарнирами с двумя другими, но общего принципа расположения я не уловил.
Наконец я спросил:
— Сколько их тут? — я пытался пересчитать, но то и дело сбивался со счета.
— Шестьдесят четыре, — ответил Фарнзуорт. — Как будто.
— Откуда такая неуверенность?
— Да вот… — Он смутился. — Во всяком случае, изготовил-то я шестьдесят четыре кубика, по тридцать два каждого сорта; но почему-то с тех пор мне ни разу не удалось сосчитать их заново. То ли они те… теряются, то ли переходят с места на место, то ли еще что-нибудь.
— Вот как? — это становилось занятно. — А можно потрогать?
— Конечно, — разрешил он. Я взял диковинный предмет в руки и, повертев кубики на шарнирах, увидел, что у многих отсутствует одна грань — в них вошли бы некоторые другие кубики, если бы не мешали шарниры.
Я начал рассеянно прилаживать кубики один к другому.
— Ты мог бы легко пересчитать, если бы пометил каждый, — посоветовал я. — Поочередно. Карандашом, например.