О’Брин встал и начал мерить кабинет шагами.
— Так мы с вами не сдвинемся с места, не так ли? Я правильно понимаю, что вы отказываетесь описывать суть ваших отношений с Глорией Гартон?
— Я не вижу причин, по которым должен поступать иначе. — Вулфа это начинало раздражать.
К его удивлению, детектив широко улыбнулся:
— Хорошо. Давайте о другом. Расскажите мне о своей кафедре. Как давно работают здесь преподаватели?
— Кто конкретно вас интересует? Весь персонал?
— Только профессора.
— Я здесь семь лет. Остальные — по крайней мере десять, а кто-то и больше. Если вам нужны точные цифры — можете получить их у декана. Если только — а я очень надеюсь на это! — он не выкинет вас в окно с вашими дурацкими вопросами. — Вулф радушно улыбнулся.
O’Брин рассмеялся:
— Профессор, думаю, мы сможем найти общий язык. Еще один вопрос — и можете сами выкинуть меня в окно. Вы гражданин Америки?
— Конечно.
— А остальные на кафедре?
— Все. А теперь, может быть, соблюдая банальные приличия, вы объясните мне эту фантастическую мешанину вопросов?
— Нет, — просто ответил O’Брин. — До свиданья, профессор.
Он шарил зелеными глазами, внимательно замечая каждую деталь. Потом взгляд его остановился на длинном указательном пальце Вулфа, поднялся к его густым, сходящимся на переносице бровям и снова вернулся к пальцу. Когда он покидал кабинет, в глазах у него было выражение слегка испуганного понимания.
«Все это чушь…» — сказал себе Вулф.
Частный детектив, какими бы проницательными ни были его глаза, какими бы откровенно бессмысленными ни были его вопросы, точно был последним человеком на земле, который заметил бы признаки ликантропии.
Забавно.
Слово «вервольф» можно принять. Можно сказать: «Я вервольф», — и это прозвучит совершенно нормально.
Но скажешь: «Я ликантроп», — и сразу мурашки по коже.
Странно.
Это могло бы стать материалом для отличной статьи о влиянии этимологии на коннотации для какого-нибудь из известных журналов.
Но, черт побери!
Вольф Вулф теперь больше не был в первую очередь ученым.
Теперь он был в первую очередь вервольфом, — вервольфом белой магии, вервольфом-весельчаком. И уж он повеселится на славу!
Он запалил трубку, уставился на чистый лист бумаги на столе и снова взялся за черновик письма к Глории.
Оно должно содержать в себе достаточно многозначительных намеков, чтобы очаровать ее и удержать ее интерес к его персоне, пока он не сможет отправиться на юг, когда закончится учебный год, чтобы раскрыть ей всю замечательную новую правду. Это…
Профессор Оскар Фиринг вошел в кабинет и прохрюкал:
— Добрый день, Вольф. Работаете в поте лица, мальчик мой?
— Добрый день, — рассеянно ответил Вулф, не отрывая взгляда от листа бумаги перед собой.
— Впереди интересные события, а? Небось только и ждете, когда сможете увидеть восхитительную Глорию?
Вулф вздрогнул:
— Откуда… что вы имеете в виду?
Фиринг протянул ему сложенную газету:
— Вы не слышали?
Вулф стал читать с растущим удивлением и радостью:
Местная звезда возвращается в Беркли!
В рамках самой значительной охоты за талантами со времен поиска Скарлетт O’Хара Глория Гартон, гламурная звезда кинокомпании «Метрополис», посетит Беркли в пятницу.
В пятницу днем в университетском театре все собаки нашего города получат шанс побороться за роль волка в грандиозной драме «Клыки леса», которую готовится снимать «Метрополис», и сама Глория Гартон будет присутствовать на пробах.
«Беркли очень много для меня значит, — говорит мисс Гартон. — Будет так приятно снова увидеть университет и город».
Мисс Гартон играет главную человеческую роль в «Клыках леса».
Мисс Гартон была студенткой Калифорнийского университета, когда ей выдался шанс впервые сняться в кино. Она является почетным членом драматического сообщества «Маска и клинок» и членом женского клуба «Ро-ро-ро».
Вольф Вулф просиял.
Это же великолепно! Идеально! Ему не придется ждать, пока закончится учебный год, — он сможет увидеться с Глорией прямо сейчас и завоевать ее со всем своим волчьим напором.
Пятница…
Сегодня среда, значит, у него есть две ночи на отработку техники вервольфства. А потом…
Он заметил удрученное выражение на пожилом лице профессора и почувствовал некоторые угрызения совести.
— Как все прошло вчера вечером, Оскар? — сочувственно спросил он. — Как вы отслужили свою большую Вальпургиеву службу?
Фиринг с подозрением посмотрел на него:
— То есть сегодня вы в курсе… Ведь вчера тридцатое апреля для вас ничего не значило.
— Я заинтересовался и посмотрел. Ну так как все прошло?
— Неплохо, — неубедительно солгал Фиринг. — Вы знаете, Вольф, — спросил он после минутной паузы, — в чем настоящее проклятие любого человека, интересующегося оккультизмом?
— Нет. В чем?
— В том, что настоящей силы всегда недостаточно. Достаточно для тебя, возможно, но не для других. Поэтому независимо от твоих настоящих способностей ты все равно должен быть шарлатаном, чтобы убедить других. Взять хотя бы святого Жермена, Фрэнсиса Стюарта или Калиостро! Но самая ужасная трагедия — это когда ты понимаешь, что твои способности на самом деле куда больше, чем ты сам предполагал, и в этом обмане и шарлатанстве просто не было нужды. Когда ты понимаешь, что у тебя нет представления о границах своих сил. Тогда…
— Тогда, Оскар?
— Тогда, мальчик мой, тебе становится до смерти страшно.
Вулфу хотелось сказать ему что-нибудь в утешение. Например: «Слушай, Оскар, не дрейфь — это был я. Возвращайся к своему лицемерному шарлатанству и будь счастлив!»
Но он не мог этого сделать.
Только Оззи должен был знать правду о роскошном сером волке. Только Оззи.
И еще Глория.
Луна в этом укромном уголке каньона светила очень ярко. Ночь была спокойной.
А у Вольфа Вулфа развилась болезнь — боязнь публики, причем в тяжелой и запущенной форме. Теперь, когда все было по-настоящему — утреннее фиаско с одеждой не считалось, а прошлую ночь он не мог толком вспомнить, — он смертельно боялся становиться волком. Боялся и поэтому без конца болтал, пытаясь отсрочить момент превращения.
— Как ты думаешь, — нервно спросил он волшебника, — смогу ли я научить Глорию тоже перекидываться?
Озимандиас поразмыслил.
— Возможно, коллега. Это зависит от многих условий. У нее может быть природная способность, а может не быть. И конечно же, невозможно предсказать, во что она обратится в случае удачи.
— Ты хочешь сказать, что она необязательно станет волком?!
— Конечно. Люди, способные обращаться, становятся самыми разными существами. И каждый народ больше знает о том, что его интересует в большей степени. У нас английская и центральноевропейская культура — поэтому мы в основном знаем о вервольфах. Но возьми Скандинавию — и услышишь в первую очередь о медведях, только они зовут их берсерками. На востоке же больше знают об оборотнях-тиграх. Проблема в том, что мы настолько много думаем о вервольфах, что знаем только их признаки — вряд ли я бы смог с первого взгляда распознать оборотня-тигра.
— То есть невозможно предсказать, что случится, если я научу ее Слову?
— Ни в коей мере. Конечно, есть существа, в которых просто нет смысла обращаться. Например, муравей: ты перекидываешься, кто-то на тебя наступает — и привет, конец истории. Или как тот малый, которого я встретил на Мадагаскаре. Я научил его Слову — и знаешь что? Разорви меня, если он не оказался диплодоком! Разломал весь дом в куски, перевоплощаясь, и практически затоптал меня, прежде чем я успел сказать «АБЗАРКА!». Он решил не строить на этом карьеру. Ну или опять же тот случай в Дарджилинге… но послушай, коллега, ты собираешься стоять тут голый всю ночь?
— Нет, — сказал Вулф. — Я сейчас перекинусь. Ты отнесешь мою одежду обратно в отель?
— Конечно. Она будет ждать тебя в номере. Я наложил малюсенькое заклятие на ночного портье — как раз достаточное для того, чтобы он не заметил шныряющих вокруг волков. О, и, кстати, — у тебя из комнаты ничего не пропадало?
— Ничего, что бы я заметил. А что?
— Просто… мне показалось, что я видел, как кто-то выходил сегодня днем из твоего номера. Не могу быть уверен на все сто процентов, но думаю, он вышел именно оттуда — рыжеволосый юноша в голливудской одежде.
Вольф Вулф поднял брови.
Чушь какая-то.
Бессмысленные вопросы детектива были странными, но обыскивать его номер в отеле… это уже слишком!
Впрочем, что такое этот детективчик для зрелого вервольфа?
Вулф ухмыльнулся, дружелюбно кивнул Великому Озимандиасу на прощание — и сказал Слово.
Боль была не такой сильной, как утром, хотя по-прежнему очень мучительной. Но она почти сразу прошла, и все его тело наполнилось ощущением безграничной свободы. Он задрал морду к небу и глубоко вдохнул пронзительную свежесть ночного воздуха. Целый новый мир удовольствий открывался ему через этот новый чувствительный нос!
Он миролюбиво помахал Оззи хвостом и помчался по каньону длинными, легкими прыжками.
Поначалу — и довольно долго, несколько часов — он просто наслаждался: чувствовать себя волком было величайшим удовольствием, о котором только можно мечтать.
Вулф покинул каньон и направился к холмам, мимо Биг Си и дальше в относительно дикие места — ему хотелось быть подальше от привычной обстановки студенческого городка с его цивилизацией.
Чудесные новые ноги Вулфа были сильными и надежными, дыхание — ровным и глубоким. Каждый поворот приносил новые свежие и яркие ароматы почвы, листьев и воздуха, и жизнь была прекрасна.
Но через несколько часов к Вулфу пришло понимание, что он безмерно одинок.
Вся эта беготня, это веселье — это все прекрасно… было бы, если бы рядом с ним бежала Глория…
В чем прелесть того, чтобы быть волком, если никто об этом не знает и не может это в полной мере оценить?