— Рок-н-ролл жив, — прошептала Гилла.
Телевизор был включен, хотя звука не было слышно из-за музыки. Несколько человек валялись на полу вокруг него, наблюдая, как худенькая блондинка с легкостью и изяществом избивает плохих парней. Синие отблески от телевизора играли на их лицах как холодное пламя.
На всех диванах и креслах обнимались парочки.
Гилла попыталась найти силуэт Кэши, но было слишком темно, чтобы ее разглядеть. Она крутила головой, пока не обнаружила пустой одинокий стул, подошла и уселась на него, покачивая головой и постукивая ногой под музыку, делая вид, что отлично проводит время.
Никто не обращал на нее внимания.
Иногда она ненавидела вечеринки. Ей хотелось пойти и взять кусок этого шоколадно-ромового торта — он был ее любимым. Но тогда ведь все увидят, как она ест.
Гилла сгорбилась, чтобы не так выпирал живот, и уставилась в телевизор на другом конце комнаты. Канал уже сменили. Теперь это был какой-то старый фильм, девушки и юноши веселились на пляже. Девочки были одеты в жутко старомодные купальники, а прически у девочек — о мой бог! У одной из них была такая прикольная химия на голове, а еще она была чересчур коренастой, на вкус Гиллы, — непонятно, как она получила роль в этом фильме. На пляже в фильме начались танцы, и это были очень смешные танцы — наверно, что-то вроде шимми, хотя Гилла не очень хорошо представляла себе, что такое шимми. Ребята около телевизора начали тыкать пальцами в экран и смеяться.
Гилла услышала, как кто-то, кажется Хуссейн, произнес:
— Нет, я не переключу канал! Это Фрэнки Авалон и Анетт Фуничелло!
Да, Хуссейн всегда увлекался какой-то ерундой.
— Гилла, подвинь-ка свою задницу! Подвинься, говорю!
Это была Кэши, она намеревалась втиснуться на тот же стул. Гилла хихикнула и подвинулась — надо сказать, вдвоем на стуле было не очень-то удобно.
— Представляешь, — сказала Кэши возбужденно, — Реми только что пригласил меня на свидание!
Реми был очень красивый: он был как раз ростом с Кэши, когда она на каблуках, стройный, широкоплечий, с большими карими глазами, сильными руками и этаким характерным восточноафриканским лоском.
Ком, весь этот вечер стоявший в горле у Гиллы, стал как будто еще больше — а она точно проглотила эту чертову косточку?
Гилла старательно глотнула и расплылась в улыбке.
Но ей не пришлось неискренне радоваться за подругу, потому что в этот момент…
Они вернулись…
Вошел Роджер со своей бандой, они смеялись так громко, что их смех заглушал музыку. Фостер послал Гилле улыбку, от которой у нее почему-то ослабели ноги. Кэши с интересом посмотрела на нее, слегка улыбаясь.
Роджер, ухмыляясь, остановился перед телевизором. На экране та самая коренастая девушка и забавный парень в старомодных купальных костюмах и с дурацкими прическами играли в почтальона в телефонной будке с друзьями. В почтальона! Дурацкую детскую игру.
Они вернулись…
Они вернулись с прогулки…
Гилла не могла понять, как она дала втянуть себя в это.
Роджер схватил Клариссу, прижался к ее бедру своим и сообщил, что хочет играть в почтальона.
Все с готовностью подхватили эту идею, хотя глупее ее придумать было трудно. Тут же включили свет, девочки остались в гостиной, а парни спрятались по шкафам и укромным уголкам по всему дому.
Кларисса и Хуссейн вызвались быть почтальонами.
— Я почтальон! — заорал Хуссейн. — У меня письмо для Кэши! — Ему явно это доставляло огромное удовольствие — наверно, он специально стал почтальоном, чтобы избежать поцелуев с девочками. Гилла подозревала, что девочки вообще были не по его части.
— Это Реми! — прошептала Кэши и вскочила на ноги. — Я уверена, это Реми. — Она ослепительно улыбнулась Гилле и пошла за Хуссейном, чтобы «получить свое письмо» в каком-то шкафу или ванной и пообжиматься с ним.
Гилла сидела на твердом стуле сгорбившись и смотрела им вслед.
Она думала о том, как это странно: друзья Роджера наперегонки бросаются делать все, что он скажет. А еще она пыталась понять, откуда знает слово «подобострастный», которое вдруг пришло ей в голову.
Этот голос в ее голове… он уже не казался чужим — он был ее собственным. Но он знал слова, которых она никогда не слышала, и ощущения, которые она никогда не испытывала, — например, что ты чувствуешь, раскрывая листья навстречу солнечному свету… и каким пустым становится все вокруг, когда умирает твоя сестра, а ее кору и древесину разрубают на части, чтобы сделать корабли или дрова.
— Это какое-то безумие, — пробормотала она себе под нос.
— Я почтальон! — прощебетала Кларисса. Ее глаза сверкали, лицо разрумянилось. Ага, можно поспорить — она уже пригубила несколько писем.
Пригубила. Еще одно странное слово.
— Письмо для Гиллы! — сказала Кларисса.
Сердце Гиллы застучало как топор, рубящий дерево.
Она встала:
— Что?
Кларисса ухмыльнулась ей.
— Письмо для тебя, горячая штучка. Ты идешь или нет? — И она пошла куда-то в глубину дома мистера и миссис Брайт.
Кто это мог быть? Кто хотел ее поцеловать?
Гилла почувствовала клейкие бисеринки пота под глазами. Может, Реми? Нет-нет. Ему нравится Кэши. А может… пожалуйста, пожалуйста, пусть это будет… может, Фостер?
Кларисса вела по извилистому коридору.
Они прошли мимо шкафа в прихожей. Изнутри раздавалось приглушенное хихиканье и какие-то шлепки.
— Нет, погоди, — пробормотал мужской голос. — Дай мне его снять.
Потом они прошли мимо ванной. Доносившиеся из-за двери смешки принадлежали явно двум девушкам.
— Нет времени сочнее и слаще весенней вакханалии, — услышала Гилла собственный голос.
Кларисса даже не оглянулась.
— Какая же ты все-таки странная, — сказала она через плечо.
Они прошли мимо закрытой двери в спальню и подошли к другой двери, тоже закрытой. Но Кларисса просто распахнула ее и заорала:
— Почта!
Извивающиеся на постели тела принадлежали Патрисии и Хейгуду. Гилла не знала, куда деть глаза. Слава богу, они все-таки были одеты — хотя бы частично. Патрисия выглянула из подмышки Хейгуда со смущенной улыбкой:
— Ребята, блин, у меня тут интимный деньрожденческий момент!
— Сожалею, — сказала Кларисса без всякого намека на сожаление в голосе, — но у Гиллы свидание. — Она ткнула пальцем в сторону гардеробной. — При-и-ятно повеселиться, Гиллашка-милашка, — протянула она, и Хейгуд фыркнул от смеха.
Гилла похолодела.
— Кто там внутри? — спросила она Клариссу.
— Тебе понравится, — прощебетала Кларисса. — Специальное угощение. — Она развернулась на каблуках и направилась к двери в спальню, крича: «Кто вызывал почтальона?»
— Ты в порядке, Гилла? — спросила Патрисия. Она выглядела встревоженной.
— Ага, все хорошо. Кто там?
Патрисия улыбнулась:
— В этом вся суть игры: не знать.
Хейгуд просто раздраженно посмотрел на нее. Гилла состроила ему рожу.
— Иди повеселись, — сказала Патрисия. — Если тебе понадобится помощь, сразу зови нас, ладно?
— Ладно. — Гилла осталась там, где стояла, а Патрисия и Хейгуд снова начали целоваться, не обращая на нее внимания.
Она могла вернуться в гостиную. Ей не обязательно было делать это. Но… кто там?
Гилла вспомнила ощущение, которое испытала в объятиях Фостера, вспомнила тепло, шедшее от его рук… и вдруг поняла, что идет к двери гардеробной. Она открыла дверь и, подслеповато щурясь, попыталась разглядеть, кто там внутри.
Чья-то рука втащила ее внутрь.
Леди была внутри…
Вешалки, как ветки, в темноте цеплялись за волосы Гиллы. Двигаться здесь, в гардеробной, было почти невозможно из-за навешанной одежды. Чье-то тяжелое тело навалилось на нее, прижимая спиной к стене. Ничего не видя, Гилла вытянула руки и на ощупь попыталась определить, кто это. Сильные руки начали шарить по ее телу, по груди, животу…
— Жиртрест…
Роджер!
Гилла зашипела, пытаясь сбросить его с себя. Но он был так силен! Он навалился на нее, прижался губами к ее губам — и самое ужасное было то, что Гилле не противно.
Не в силах ничего сделать, она резко отвернула лицо. Из-за этого его губы оказались прямо около ее уха. Обдав ее влажным теплом своего дыхания, он прошептал:
— Ты же знаешь, что хочешь этого, Гилла. Брось. Просто расслабься.
Слова проникали ей прямо в мозг.
Он засмеялся, и смех его звучал издевательски.
И улыбка играла на лице…
Гилла почувствовала, как волосы на шее у нее встают дыбом.
Она пихнула Роджера, пытаясь ударить ногой в пах, но он просто развел ее ноги в стороны коленом и рассмеялся:
— Детка, ты же понимаешь, что только так толстухе вроде тебя может что-то обломиться. Ты же знаешь это сама.
Гилла знала.
Она годилась только на это.
Слишком полные бедра… Но разве не должна ветвь быть сильной, чтобы удерживать вес плодов?
Слишком круглый живот… Но разве должны быть плоды дерева скудными и сухими?
Слишком густые и пушистые волосы… Но разве не должно быть здоровое дерево плотно укрыто листвой?
Слова, ее собственные слова, кружились и кружились в голове.
Что? Что еще?
«Только это: борись с теми, кто позволяет себе обращаться с тобой бесцеремонно и неуважительно. Не важно, выиграешь ты или проиграешь, — ты должна бороться».
Во рту Гиллы снова появился вкус летней вишни.
А ведь Кэши завидовала ее формам, ее силе.
У Гиллы закололо в задней части шеи, и это ощущение распространялось вниз по спине. Она собрала все из своего центра, из этого мускулистого, раздутого живота — и ударила Роджера локтем в солнечное сплетение.
— Нет! — прорычала она, чувствуя, какое горячее у нее дыхание.
Роджер поперхнулся и повалился на противоположную стену, стекая по ней на землю бесформенной, бескостной массой. Гилла опустилась на четвереньки, твердо опираясь на все конечности. Пальцы ее ног и рук изогнулись, и она не удивилась, чувствуя, как ее конечности превращаются в четыре узловатых отростка, выгнутых назад и твердых как дерево. На этих отростках вспухли когти — она нетерпеливо и с удовольствием поклацала ими по полу.