— Что это? — кричит женщина.
Ее голос еле слышен.
Гигантский грузовик трясется как в лихорадке. Человек смотрит на крепления гамака. Сквозь грохот отдельной нотой прорывается их предательский скрип. Внизу беснуются бочки и ящики. И вдруг — тишина. Плавный ход корабля.
— Смотрите! — Женщина берет его за руку.
Он смотрит в иллюминатор. Ярко подсвеченный с краю, мимо проносится какой-то предмет. В следующую секунду человек узнает его. Знакомые обводы военного корабля. Но что с ним? Его бег стремительно ускоряется. Он превращается в точку. Пропадает из глаз.
— Это спейс-корвет, — говорит человек. — Я когда-то служил на таком. Странно, откуда он взялся?
— Вы военный?
— Был недолго. Сейчас я журналист.
— А я врач.
Человек смотрит на нее внимательно. Блондинка с высокой прической. Глаза улыбчивые, наивные. Запакована в замшевую куртку, брюки ловко заправлены в низкие сапожки.
— Андрис, — представляется человек.
— Майя.
Пауза.
— Летите по заданию редакции?
— Нет. Пожалуй, нет. Вольный стрелок. Из тех, кто собирает впрок путевые заметки. А вы?
В этот момент спейс-корвет появляется снова. Изумленный Андрис следит за его невероятно быстрым перемещением.
— Безумие, — шепчет он.
— Что происходит? — говорит Майя.
Корвет исчезает, но лишь на полминуты. Он описывает круги. Их радиус все меньше, полет все стремительнее. Корабль крутится, как веретено. Андрис крепко держит женщину за руку.
— Ему конец! — говорит Андрис.
— Почему?
Сверкает веретено, рябит в глазах. И вдруг все исчезает. Нет блеска, нет корабля.
— Он провалился, — тихо говорит Андрис. — Провалился в дыру.
Седые баки закрыли виски. Тяжелые складки пролегли от крыльев носа до подбородка. Глаза сонные, порой колючие. Когда-то он был блестящим космолетчиком. Теперь в управлении поговаривают, что его пора снимать и с грузовых линий. Чепуха. Пусть он немного опустился. Но сколько еще силы и точности в этих тяжелых руках со старомодной татуировкой. Он всегда был немного старомоден. Во время длинных перелетов любил читать книги. Кабина навигатора — уютнейшее место на корабле. Тишина. Огоньки экранов. Цветомузыка главного компьютера. Так хорошо дремать с толстым томом в руках, утопая в кресле, когда сбоку светит теплая матовая лампочка. Вот только второй пилот досаждает. Он худ и вертляв. Он и сейчас толкает плечом Баккита. Старину Баккита.
— Ну что? — недовольно бормочет капитан.
Кристиан круговым движением руки показывает на иллюминаторы обзора. Баккит встряхивает головой.
— Что такое? — говорит он, нахохлившись.
Слева чуть выше их курса висит корабль. Спейс-корвет новейшего образца. В косых лучах недалекого солнца он смотрится как устрашающего вида насекомое. Стальным светом отливает полосатое брюшко. Торчат членики антенн, стволы лазерных пушек. На спине из-под крылышек солнечных батарей высовываются острые рыльца ракет.
— Красавец! — восхищается Кристиан. Спейс-корветы, ударная сила космического флота, последний крик техники землян, стражи мира и порядка. Какой молодой космолетчик не мечтал о них? Он, Кристиан, не исключение.
Спейс-корвет перебирает лапками. Открывает обращенный к грузовому кораблю черный ротик.
— А-а! — брызжа слюной, кричит Баккит, обрушивая стокилограммовое тело на рычаг ручного управления.
Изумленный Кристиан летит со своего кресла. Двухсотметровый корпус корабля скрипит и стонет. Обезумевший капитан яростно воюет с рычагами и клавишами. Позади грузовика, в том месте, где он только что был, пространство корежится и рвется. Это первый залп корвета. Второй залп накрывает корабль. Нет, огромный, неуклюжий грузовик уже отпрыгнул в сторону. Проходит минута. Корвет вновь догоняет корабль Баккита и занимает позицию для атаки. Багроволицый капитан и луннобледный второй пилот играют на клавишах пульта в четыре руки.
— Нет, — у Кристиана трясутся губы, — нам не уйти. Что может наша посудина против корвета последней модели?
— Открой четвертую трассу, — хрипит Баккит.
Кристиан кивает, набирая программу. Компьютер дает отказ.
— Не выйдет, — бросает второй пилот, — перегрузка.
Спейс-корвет, обгоняя грузовик, вычерчивает красивую параболу.
— Эллипс, эллипс, — приговаривает Баккит, — надо пройти по эллипсу.
— При чем здесь эллипс? — кричит Кристиан.
Перед капитаном вспыхивает красный экран. Толстые пальцы Баккита откидывают крышку блока защиты, вырывают плату предохранителя.
— Что ты делаешь, Том? — Кристиан пытается говорить спокойно, но голос ломается.
— Отключаю компьютер.
— Зачем?
— Мы пройдем по эллипсу.
— Не понимаю.
— Он пойдет следом. Но у нас масса в пять раз больше. Мы проскочим. Понимаешь?
Второй пилот мотает головой. Красный экран гаснет.
— Давай четвертую!
Судорога пробегает по длинному телу грузовика. Слышно, как за спиной трещат переборки. Корвет закладывает изящный вираж. Сейчас он обойдет грузовик справа и… Кристиан бессильно откидывается в кресле. Но что это? Корвет не спешит стрелять. Он уклоняется все дальше вправо.
— Уходит? — прошептал второй пилот.
Бег корвета ускорился, траектория стала заметно искривляться.
— Ага, попался! — загремел Баккит.
— Что с ним. Том? — негромко спросил Кристиан.
— Все. С ним все. Ему конец, — так же негромко ответил капитан.
— Не понимаю.
— Ты забыл, парень, что у этого солнца партнерах — черная дыра. Он тоже про нее забыл. Вообще или в пылу погони — черт его знает. Теперь он в ее лапах.
— А мы? — спросил Кристиан, слегка запинаясь.
— Мы проскочили. Но с какой стати этот мерзавец стрелял в нас?.. Что писать в бортовой журнал? — Баккит поднял на Кристиана усталый взгляд. Пойди-ка посмотри, что там с пассажирами».
Другие бумаги из чемодана мы читать не стали. Собрали все до последнего листочка, подождали, пока прогорит печка, и двинулись обратно в Савельево, сказав бабе Наде, что ключ берем с собой, поскольку дом скорее всего купим.
Что же мы выяснили, разобрав нашу добычу и внимательно все перечитав?
Перед нами была переписка двух друзей — Андрея и Владимира. Письма Андрея были довольно аккуратно отпечатаны на машинке. Редкая правка внесена черным тонким фломастером. Владимир писал крупным, немного расхлябанным, но вполне разборчивым почерком и пользовался шариковой ручкой с синей пастой. Говорить сейчас о содержании писем вряд ли имеет смысл, коль скоро мы предлагаем их читателю практически в первозданном виде. Если не считать выправленных опечаток, изъятия нескольких очень уж скучных абзацев и повторов и добавления немногочисленных слов и фраз вместо съеденных мышами или иным образом утраченных, — тексты писем остались нетронутыми. Хотим отметить лишь несколько странностей этой переписки, которые нас озадачили и объяснить которые мы не беремся.
1. На письмах Андрея обозначено место — Савельево. Да, да, по удивительному совпадению письма с нашей помощью вернулись туда, где были написаны. Но так ли это? Никто в этой умирающей деревне — зимой здесь постоянно живут лишь пять человек — не похож на описанных Андреем жителей Савельева, и ни один житель Савельева — как мы выяснили дотошными расспросами — не помнит москвича по имени Андрей.
2. Беседы с бабой Надей и другими обитателями Теличена, куда мы через пару дней не поленились вернуться, также не дали результатов: никакому Андрею баба Надя ключа не давала. Илья, говорила, жил. Дрова ей наколол, чаю принес, окно разбитое вставил. Но дело тут не в имени. Ни в одном постояльце покосившейся избушки никак не угадывался автор писем.
3. Письма обоих корреспондентов были соединены в одном месте и хранились с великим небрежением за печкой дряхлой избы в полузаброшенной деревушке.
4. Последняя особенность: при внимательном рассмотрении оказалось, что правка на письмах Андрея выполнена почерком Владимира.
В заключение считаем своим долгом уведомить всех, что, буде найдутся истинные создатели этой рукописи, мы незамедлительно передадим им все права авторства и, конечно же, гонорар естественно, за вычетом расходов, связанных с перепечаткой текста. Справедливость своих притязаний может доказать любой желающий, какое бы имя он ни носил, если он достаточно точно опишет дом, где нам посчастливилось найти старый помятый чемодан с ржавыми незапирающимися замками.
Октябрь 16, Савельево
Дорогой Владимир!
Последний наш разговор нейдет у меня из головы, хотя ему там тесно. Мысли заняты все больше делами практическими: починкой крыши, пристройкой гаража, поправкой в совершенную ветхость пришедшего забора, да саженцы достать, да песку и щебня — отмостить метров пятьдесят от дороги до порога. Хорошо бы успеть до снега, но торопиться я не намерен. Вживаюсь в деревенский обиход неспешно — спех тут не в почете. Хотя по московской привычке засуечусь иной раз, запаникую — с тем опоздаю, это горит… А потом спущусь с крыльца, гляну вокруг… Ти-и-хо. Через дорогу — дымок, труба чуть не в землю ушла. Юрий Иванович, сосед, баню топит. Тетя Поля с того конца деревни, блестя калошами, рука на отлете, тащит к пруду таз — белье полоскать. Вот и вся кипучая жизнь. Ну, думаю, и я успею. Не горит. И так располагаю собой до Нового года, когда с лыжами и гвалтом явится мое семейство, а я, напротив, буду призван в столицу с отчетом о так называемом творческом отпуске. Стопка листков, образующих этот отчет, пухнет с весьма умеренной скоростью. Тема, если помнишь, касается статистических закономерностей в языке. За кажущейся бухгалтерской сухостью в ней виделась мне интереснейшая область языковедения. Живой, прихотливый поток речи, с одной стороны, не терпит уз, смеется над усилиями лингвистов заковать его в латы числовых соотношений, опутать логическими связями, но — с другой — не может оставаться вполне свободным, ибо станет непонятным собеседнику. Потому и показалось мне заманчивым применить в языкознании, а именно в той его интригующей и туманной части, которая ведает значениями слов, столь же двусмысленный раздел математики — теорию вероятностей, да не классическую, а особую, специально мною достроенную. Конечно, я был далеко не первым в этих попытках, но дело меня увлекло. Вот-вот, думал, отвоюю у интуитивного, бесформенного знания еще одну крепость — семантику. Вот-вот найду магическую формулу, разрешающую парадокс необходимости и свободы в языке. Но мало-помалу порыв мой умерялся, росла убежденность в неспособности моей теории описать и доказать что-нибудь, кроме самоочевидного, вызревало понимание, что одна лишь фраза поэта — «Давай ронять слова, как сад — янтарь и цедру, рассе