ь судить о будущем народа по его отдаленному прошедшему, которое так оторвано даже от его настоящего? Что общего между новогородцем IX, московитом XV и русским XIX века? Если можно предчувствовать и предугадывать (в идее) будущее, то не иначе, как на основании настоящего, которое одно есть испытанная мера, и прошедшего, как результат его.
Угадать то новое, что приходит в нашу жизнь по мере ускорения темпов перемен, становится все труднее и труднее. Мне долгое время казалось, что наука и, в частности, информатика позволят создать инструмент, который даст нам возможность заглянуть за горизонт, увидеть поступь приближающихся столетий. Сейчас я боюсь, что это утопия, и глубина предвидения ограничивается, может быть, лишь несколькими десятилетиями. И то только тогда, когда речь идет не о частностях, а об общих тенденциях.
Коммунисты могут выразить свою теорию одним положением: уничтожение частной собственности.
«Мыслепреступление» сегодня с процветает в коммунистической Восточной Европе даже среди членов «внутренней партии». Всякий, кому пришлось много путешествовать по этим странам в последние годы, очень хорошо знает, что даже до периода кризиса люди были вполне способны отличить положение вещей в реальном мире от видения мира, навязываемого им официальной идеологией. Дело обстоит так, что люди, на самом деле находящиеся во власти официального языка, воспринимаются всеми как простодушные и глуповатые. Поразительно, что несмотря на то, что прошло уже сорок лет со времени написания «1984», не возникло никаких заслуживающих упоминания коммуникационных барьеров между людьми, живущими в странах Восточной Европы, и людьми в западных демократиях.
ФАНТАСТИЧЕСКИЕ ИДЕИ И ПРОЕКТЫFANTASTIC IDEAS AND PROJECTS
И сказал (Господь) Бог Ною: конец всякой плоти пришел пред лице Мое, ибо земля наполнилась от них злодеяниями; и вот Я истреблю их с земли. Сделай себе ковчег из дерева гофер; отделения сделай в ковчеге и осмоли его смолою внутри и снаружи.
Ноев ковчег. Рисунок XII в.
Евгений ПОПОВ
Евгений ПОПОВ (1946), геолог по образованию, ныне профессиональный писатель. Живет в Москве. Был исключен из Союза писателей за участие в альманахе «Метрополь», теперь восстановлен. Пишет с 1962 года, первые его книги вышли только в 1989–1990 годах.
ИЛИ-ИЛИ…обо мне, летающей тарелке и коммунизме
Посвящается С. К.
У гранитного парапета стояла местная молодежь — сплошь вся в цветастых красно-черных и черно-белых свитерах по сорок четыре рубля за штуку.
Я подошел к молодежи.
— Ребята! А какое сегодня кино?
Молодежь посмотрела на меня, не видя.
— Да черт его знает.
— А во сколько? — допытывался я.
— Сеансы как обычно — пять, семь, девять, — ответил один из них и ударил в гитарные струны так, что полилось грустное пение:
Стук монотонных колес
Будет нам петь до зари
Песню утраченных грез,
Песню надежд и любви.
С тем они и удалились. Вниз по улице Победы мимо ресторана «Полярная звезда», из окошек которого по временам доносятся томительные и прекрасные звуки аргентинского танго, взрываемого изнутри дробью барабанов.
Говорят и пишут, что местность эта принадлежала в разные времена и эпохи сначала русским, потом финнам, норвежцам, канадцам, немцам, и опять финнам, и опять норвежцам.
Только потом, сразу после войны, обнаружили вот именно в этой самой местности, на острове посреди озера, белую старую церковь святых, Бориса и Глеба, по-моему. Церковь, относящуюся постройкой к далекому шестнадцатому веку.
И лишь тогда окончательно поняли и доказали, что земля эта искони русская и принадлежит СССР.
А раз поняли и доказали, то перенесли полосатый пограничный столб за церковь, и там, по озеру, стала проходить граница, по ту сторону которой жили норвежские рыбаки, а по сю — русские трудящиеся.
Их понаехало в эти края и так и по вербовке очень много. Сразу же после того, как эта земля оказалась все-таки русской.
А причина заключалась в том, что здесь имелись богатые в то время медные рудники. И черпали из них и финны, и норвежцы, и немцы, и канадцы, а потом эта территория оказалась наша. Тут-то и принялись за работу русские трудящиеся.
И произошло это настолько давно, сразу же после войны, что я сейчас об этом вспомнил лишь потому, что видел вдали за озером живущих норвежцев. Они были далеко. Их было двое. Две точки. Они передвигались по берегу и зашли в дом. И потом оттуда не выходили.
Таким образом, жители поселка, молодежь которого я спрашивал, есть ли кино и какое, добывали из недр медную руду, обогащали ее на обогатительной фабрике и плавили из полученного концентрата металл на медеплавильном заводе.
Все это жители делают в рабочее время. В свободное время они кладут деньги на сберкнижку, ходят в клуб «Дом культуры металлурга», посещают кружок коллекционеров и другие кружки, катаются на лыжах и коньках, читают книги из библиотеки и журналы из ларька «Союзпечать», устраивают соревнования рыболовов-любителей и хоккеистов, проводят выводку собак, празднуют праздники и вяжут из покупной шерсти свитера, варежки и шапки.
Неустойчивые, кроме того, пьют запоем, но они не характерны и быстро исчезают из поселка, так как Заполярье и пограничная зона не терпят тунеядцев, не терпят неработающих, не терпят неустойчивых.
Характерные, конечно, тоже уезжают, но не сразу.
Видите ли, здесь имеется неплохая возможность обогатиться с помощью честного труда. Довольно большая заработная плата, премии из фонда материального поощрения и плюс к тому каждые полгода надбавка к основной зарплате 10 %. Называется «полярка». Надбавка через полгода идет до трех лет. То есть через три года человек получает на 60 % больше, чем он получал раньше. Неплохо, правда? А потом через год надбавка по 10 %. И так до 80 %. Неплохо ведь, а?
Очень многие, выработав свои «полярки», уезжают «на материк»: на Украину или в Подмосковье, где покупают личные квартиры, личные машины и заканчивают личное воспитание повзрослевших детей.
Что ж, верный путь к счастью. Правильно поступают эти люди, и они будут жить хорошо.
Только скучно в поселке по вечерам и немного страшно, когда по единственной улице туда-сюда снуют люди, вырабатывающие «полярку» и не знающие, чем им заниматься по вечерам ближайшие три года. Часты разводы. Я одного случайного знакомого спрашиваю:
— Ты женат?
— Да как тебе сказать, — отвечает.
— Вот так и скажи, — говорю, — женат или нет.
— Я подженился, — отвечает он. Я сам из Питера, а тут подженился.
— Значит, если уезжать будешь, то не возьмешь ее с собой?
— Ни за что. Что ты!
— Как зовут-то хоть?
— Нэлка, — отвечает. — Нинель.
Вот какие дела. Или еще — от забойщиков жены по ночам бегали к крепильщику Ваньке. Потому что забойщики работали на вибробурах и ничего не могли. Жены бегали, а забойщики плакали. Некоторых вылечили, а крепильщик Ванька уволился и смылся. Впрочем, может быть, все это — сказки.
Но ведь есть тут и другие люди. Они живут в поселке по десять, по пятнадцать лет. Они и больше живут. Это их дом, и уезжать из него они вроде не собираются. Эти — матерые. Они, прожив здесь всю жизнь, уезжают, увозя с собой полмиллиона в кармане, и умирают от инфаркта в первый же год где-нибудь на берегу Днепра, Оки или Волги. Речь не о них. Другие останутся тут навсегда. Они подобны здешним скалам, образовавшимся во время последних магматических явлений миллионы лет назад; они как сопки, поросшие карликовой березкой и сосной, они как трехмесячный полярный день с конца апреля по июнь месяц и как трехмесячная полярная ночь с ноября по февраль.
Да. С ноября по февраль и с апреля по июнь, а в промежутке — ночная слякоть. Вечно сиреневый закат, вечно сиреневый восход. Утро, сумерки — не понять.
И не о тех речь, которые, быстро скопив денег, уезжают. Нет, не о них, хотя и они достойны описания и изучения. Нет. Не о них. Не о них.
А речь и слово здесь далее пойдет обо мне, летающей тарелке и коммунизме.
Некоторые мне говорят, что я-де все время говорю «я», и «я», и «я». Может, это и действительно так, что меня более всего занимает своя собственная персона.
И может быть, это действительно нехорошо.
Но с другой стороны — кто лучше меня знает меня? И если бы каждый изучал себя и изучил, как я себя, то все люди всё знали бы о себе, а в основном — слабости и недостатки. И мир был бы хорош. А об их достоинствах им сообщили бы другие. Как был бы хорош мир, если каждый занимался бы сам собой и не совал свой нос в душу ближнего своего!
А так мир не очень хорош, потому что в результате поверхностного изучения чужих слабостей возникают сплетни и человеческая неврастения. А это очень нехорошо и тормозит общественный прогресс. Так что, если вы считаете, что занятия мои мной самим нехороши, то извините меня. Но поймите, что ведь и я хочу называться человеком. Поймите и не откажите мне в моем.
Я, видите ли, или очень люблю людей, или же равнодушен к ним, как только могу. Или — или. В случае, если я кого полюбил и уважаю, то невольно заискиваю перед человеком и всячески стараюсь снискать его расположение. А он, между прочим, часто не стоит этого. Он часто ничтожен, как часто ничтожен бываю я и бываете вы. А я все равно его люблю, и все равно заискиваю, стараюсь, даже если отчетливо понимаю: «Он, наверное, ничтожен». Очевидно, что он если и ничтожен, то лишь объективно, а для меня имеет какую-то ценность.