Я уставился на зверька, не в силах сдвинуться с места. Клянусь, если бы в этот момент она прыгнула в мою сторону, я бы завизжал от страха. Но кошка медленно, грациозно шевельнулась, а затем вышла из дома.
Не знаю, что заставило меня пойти следом. Было ли это желание убедиться, что странное животное точно ушло, а не затаилось в тени? Или же мною руководило любопытство исследователя? Не знаю, на что я надеялся больше – что кошка растает в воздухе, подобно пустынному миражу, и я смогу списать всё на переутомление, или же на то, что зверь всё-таки настоящий и может приоткрыть передо мной завесу тайн, которыми богато это место…
Так или иначе, но я, как под гипнозом, вышел в ночь, не сразу даже заметив, что позабыл надеть обувь. Благо, песок был не сильно холодным. Шелест песчинок под моими босыми ногами напоминал шипение змей, а земля, казалось, вздыхала от каждого шага.
Кошка направлялась к руинам храма. В темноте было сложно различить её чёрный силуэт. Словно зная, что человеческое зрение в ночи уступает её, кошачьему, она иногда останавливалась, позволяя себя догнать. Пока я подходил, кошка оценивающе смотрела на меня немигающими зелёными глазами.
Подходя всё ближе к раскопкам, я не мог поверить своему взору. Вот сейчас ты, конечно, решишь, что я сошёл с ума, но, уверяю тебя, я действительно видел чудо: храм Бастет был цел!
Он возносился до самого звёздного неба. Его крыша темнела под танцем лёгких всполохов дрожащего огня, что тлел в руках двух исполинских статуй перед входом. Двери храма были открыты – туда стекалась процессия кошек всех размеров и окрасов. Маленькие хищники шли внутрь, не останавливаясь, словно чья-то чарующая воля манила их за собой. Отзвуки странной музыки, что долетали до моего слуха, заставляли вслушиваться в ритмичный звон систров. С каждым мгновением она становилась всё громче, и каким-то краем сознания я отметил, что ноги сами несут меня под храмовый свод.
Но магия то была или божественная воля – это неважно, ведь я бы в любом случае вошёл внутрь, наплевав на таящуюся в ночи опасность. Возможность увидеть своими глазами древний храм Бубастиса в полной целости и сохранности стоила любого риска.
Если, дочитав до этого момента, ты не посчитал меня сумасшедшим, то, верно, решил, что я видел лишь чудный сон. Но поверь мне, мой друг, ни в одном сне не увидеть такого величия и красоты, как в том храме, восставшем из бездны веков!..
Однако, не успел я толком рассмотреть иероглифы на стенах, как всё моё внимание приковала статуя Бастет. Не столько даже, пожалуй, статуя, как женщина, что молилась у ног котоглавой богини. Кожа её была цвета папируса, а облегающее белое одеяние на ней напоминало калазирис. Я не мог видеть её лица, но меня смутили странные волосы. Это не был традиционный чёрный парик, о нет! На голове у неё словно бы росла песочная львиная грива. Все кошки, что стекались в храм разноцветной шерстяной рекой, доходили до этой женщины с гривой, а затем степенно рассаживались полукругом подле неё.
Я сделал шаг к женщине, неосторожно наступив на хвост крупному полосатому коту. Его возмущённый демонический визг эхом прокатился по стенам храма. Я думал, что от этого жуткого звука у меня остановится сердце. На моей лодыжке тут же заалели царапины от когтей, а музыка, что лилась неизвестно откуда, мгновенно стихла.
Женщина прервала молитву и обернулась. Встретившись с ней взглядом, я убедился в своих опасениях: она не была человеком. Её глаза были глазами зверя – узкие зрачки чернели в обводке песочной радужки. Глубокие морщины пролегали на скулах и щёках, отчего нежный девичий облик почти терялся в хищном оскале. Она дёрнула верхней губой, обнажив заострённый клык, и направилась в мою сторону. Кошки последовали за ней.
В моём сознании билась одна мысль – «Бежать!», но ступни словно приросли к каменному полу храма. От ужаса я не мог шевельнуться, не мог двинуть ни пальцем даже тогда, когда она подошла вплотную и стала обнюхивать меня.
Она говорила на древнем языке, и каждое её слово врезалось мне в память. Как много я бы отдал раньше, чтобы вживую услышать его звучание! Пусть даже такое, безжалостно искажённое звериным рыком… Но я не мог перевести всё в точности, и тогда её жестокий голос зазвучал у меня в голове знакомыми словами:
– Скольких ещё моих детей ты убьёшь? Неважно. Я не стану твоей. Не стану. Мои мёртвые дети не покинут эту землю и эти стены. Даже когда всё превратится в пыль, я буду мстить каждому, ступающему по территории храма без должного уважения.
Её пальцы с острыми когтями медленно прошлись по моей шее, и эта тупая боль отрезвила меня. Лишь тогда я смог очнуться от наваждения – рванулся прочь, и бежал, не помня себя, до самого дома приютившей меня семьи, который действительно оказался покинут своими хозяевами.
Друг мой!
Если бы не шрамы, что остались на моей коже, я бы принял эту ночь за сон. За обычный ночной кошмар, что преследовал меня, как и кошки в ту ночь. Но раны были настоящими, и кошачьи следы утром у ворот были настоящими. Но никому я не осмелился сказать правды.
И вот сейчас, когда цивилизация подступает всё ближе, а следы священного прошлого растаскивают по разным уголкам мира, я прошу тебя – не участвуй в этом. Не повторяй моих ошибок, не приезжай на эти проклятые руины. А лучше прими меры и убеди других отступить от священной земли. Сбереги себя и жизни невинных людей.
Она гневается на тех, чьи руки ломали шеи её детей, и тех, кто ломал её храм. Она ослеплена яростью, для неё нет разницы между людьми. А кошки, живые и мёртвые, явятся по её зову.
Я принял решение никогда больше не возвращаться в Бубасти, но до сих пор вздрагиваю, когда встречаю на улицах этих зверей. Они смотрят на меня, не моргая, как и та, первая, и словно чего-то ждут. Словно следят. Или к чему-то готовятся. Маленькие кровожадные хищники, которые убивают не только ради еды, но и для удовольствия, и долго играют с испускающей дух добычей. Быть может, моя душа уже стала добычей… для неё?..
Прошу, поверь мне, и не повторяй моих ошибок. Не ступай по священной земле и не тревожь покой мёртвых кошек. Иначе она явится за тобой.
С любовью и добрыми надеждами, Н. Хартманн.
Шпокры-мокрыИрэн Блейк
Шпокры-мокры, ать, два.
Шпокры-мокры, где жратва…
Шпокры-мокры, ты в дожди
в огород не выходи…
Мерное «как-как-кап» и протяжно долгое, раздражающее «там-там-там» бьющих по крыше дождевых капель мешает Олежке заснуть. За окном, плохо прикрытым ставнями, – глухая ночь.
В старом доме пусто, только полосатая злющая кошка Шкура сопит где-то на печи. Бабка Яська во дворе и уже давно.
Олежка не любит старуху. Да и за что любить сварливую женщину, скупую на ласку, да ещё не родную? Но всё равно ему неспокойно.
Дождь немилосердно льёт с мрачных небес уже третьи сутки подряд. Сердитый ветер проникает в оконные щели, посвистывает в печной трубе.
«Может, кошку позвать?» – раздумывает мальчишка.
Хотя кошка тоже не ласкова, как и её хозяйка.
Шестилетний Олежка крутится на низкой койке с тонким матрасом, чувствуется каждая просевшая пружина кровати. Даже под его малым весом койка всё равно недовольно скрипит.
Бух!..
В который раз за ночь от ветра стукает о стену ставень.
«Ну, куда же подевалась бабка? Почему она не приходит так долго?»
Олежка зевает. Недавний сон ушёл, хотя привычная усталость и тоска никуда не делись.
После трагической смерти отца мать стала пить. Затем уволилась с одной работы, не задержалась и на другой. Вот и нечем стало платить за детсад. И отправили Олежку вместо детского сада временно жить к бабке Яське. К приёмной матери его отца.
Яська растила отца Олежки, а потом, когда отец возмужал, выгнала из дома на все четыре стороны. Так мальчишке рассказывала мать, когда поздним вечером выпивала чуток коньяка и начинала долгий разговор – вместо обещанной сказки на ночь, вместо мультфильмов, которые смотрят дети по вечерам. Рассказывая о бабке Яське, мама рассеянно улыбалась, повлажневшими глазами тоскливо глядя на сына, и то и дело нервно поглаживала и трепала его светло-русые, вечно взлохмаченные волосы.
Холодно в хате. Ветхое одеяло не спасает. Олежка съёживается, подтягивая колени к груди, и всё равно ему зябко.
Старая Яська вечно кутается перед сном, как капуста, а сама жалеет как следует протопить печь на ночь, чтобы Олежке хоть раз за ночь хорошенько согреться.
Из своей пижамки с колобком на груди мальчишка давно вырос. Штаны коротковаты, кофточка едва налезает, трещит, когда протискиваешь в неё плечи, но всё же Олежка всё равно ею дорожит.
Оконный ставень хлопает всё настойчивей. Мальчик слышит, как кошка прыгает с печи. С лязгом падает задетая ею кочерга.
«Яська будет ругаться, – думает мальчишка. – Впрочем, как всегда. Может, встать и посмотреть в окошко?»
Беспокойство внутри всё возрастало, а ставень всё назойливей скрипел и хлопал на ветру.
Олежка со вздохом закрыл глаза – и снова открыл, потому что не давал собраться с мыслями и успокоиться противный неутихающий дождь, глушащий в хате все звуки. Может, сейчас Шкура ловит мышь?
Яська часто, когда серчала, говорила ему про мышей, которые тихонечко приходят из-под пола да вылезают из норок по ночам к плохим и непослушным мальчикам, не помогающим своим бабушкам.
«Мыши, – говорила она, – пребольно кусают за пятки, за нос и грызут детские ушки. Их любимое лакомство. А полосатой Шкурке, – добавляла Яська, обдавая мальчишку запахом чеснока и мясного зельца, – скажу, чтобы ночью дала им волю. Не сторожила бы хату, и пусть тогда приходят и искусают тебя, негодный мальчишка!»
Яська большую часть дня варила самогон, а потом постоянно, раз за разом посылала его по соседям разносить товар в тяжеленной корзине. Будто и не знала, что у мальчишки кроссовки протекают и носки всего одни. А резиновые сапоги для дождливой погоды его мама, как назло, дома забыла.