Чай с печеньем
Хорошо иметь питомца. Или нескольких.
Перламутровая ящерка выбирается из моего кармана, юркает по накрахмаленной скатерти. Мокрые следы, словно клинопись.
Звонко стучит ложечка, размешивая сахар. Отламываю от тишины маленький кусочек. С упоением глотаю, прикрыв глаза.
В комнату входит Натан и тоже садится за стол.
Чёрные глазки-бусинки хитро блестят, глядя на меня. Летучая мышь уютно устроилась на плече брата. Во время чаепития она норовит попасть лапкой внутрь чашки и украсть печенье.
Лакеи в зелёных ливреях и кружевных воротничках разносят блюда. Бледные лица их печальны, словно у мертвецов.
Лошади в океане
Иногда в тумане за озером мне видятся лошади. Чёрные, лоснящиеся тела их проносятся мимо. Глаза горят огнём во мраке.
Оранжевые пятна света.
Угли.
Лошади быстрые, как ветер. Лишь туманная мгла зыбкими вихрями виднеется дольше, чем мгновение.
Я знаю, там, куда они бегут, ничего нет.
Только тьма. Бездна. Ничто.
Но порой, мне кажется, что лошади бегут к океану. Врезаются в воду и плывут дальше. Волны неистовы и беспощадны. В конце концов, океан пожирает их мощные тела.
Огонь гаснет, оставляя лишь пепел…
Высокий
Не спится. Выглядываю в открытое настежь окно и вижу, как посреди подёрнутого туманом ночного леса бродит Высокий. Большая часть его длинного тела возвышается над макушками деревьев, белёсая кожа серебрится в лунном свете, а из развёрстой пасти стекают реками слюни.
Мудрый, незыблемый страж Хладного Леса. Медленно идёт к небольшому огоньку на берегу озера, наказать чужаков, беспечно разбивших лагерь в его владениях.
Со спины раздаются стоны брата. Плохой сон.
Подхожу к нему, целую в лоб, и он тут же успокаивается.
«Доброй ночи, братишка», – говорю я, закрываю окно, чтобы крики у озера не потревожили его сон, и юркаю под одеяло, в тёплую постель.
Взгляд из тьмы
Из подвала снова доносится шум.
Лязг цепей, скрежет когтей по камню, стенания.
Пламя свечи колеблется, тени танцуют на грязных, поросших плесенью стенах и ступенях. Я спускаюсь всё ниже и ниже. В свободной руке несу отрубленную по колено человеческую ногу.
Спустившись, подхожу к прутьям клетки и бросаю ногу по ту сторону.
Шум затихает. В воздухе запах тлена.
Семь светящихся глаз пристально смотрят на меня, когтистое щупальце медленно обвивается вокруг ноги и утаскивает её во мрак, оставляя кровавый шлейф на каменистом полу. Пылающая зубастая пасть с хрустом и чавканьем поглощает подношение.
Шепчу «Прости» и, едва сдерживая слёзы, возвращаюсь наверх.
К свету.
Первый снег
Осень умирает.
С тоской и тревогой смотрю в окно на хмурое небо.
В кресле напротив расположилась Вайолет. Безмятежно читает книгу, накручивая на палец тонкие локоны волос. В тёмном углу вниз головой повисла на серебряной нити Паучонок. Спит. Посреди комнаты лежит обнажённая молодая девушка с рваной раной на груди. В глазах её – пустота.
За окном кружат первые алые снежинки. Конец уже близок.
С ветки срывается старый ворон и улетает в сторону леса.
В руке всё слабее бьется угасающее сердце.
Тук-тук… тук-тук… тук…
Прощай, Осень.
Да придёт веснаГор Куликов
—34 °С
Еще до того, как все обернулось кошмаром, Тимофей понимал: ночной поход за сигаретами – особенно когда бросаешь – идея не из лучших. Но Арина перестала отвечать на сообщения, и Тимофей не находил себе места. К тому же разболелась голова. Сигарета, конечно, ничего не исправит, зато поможет отвлечься.
Улица застыла как на мутной фотографии – глубокой ночью так застывают улицы любого провинциального города, – а в такой мороз и алкаш не заплутает. Февраль напоследок прогнал пугливую оттепель, которая еще утром казалась настоящей весной. Увидев эту морозную пустоту, подернутую вязкой дымкой, Тимофей пожалел, что вылез из-под одеяла – но возвращаться было бы глупо.
В свете луны тротуар, по сторонам которого возвышались грязные сугробы, блестел гладким льдом. Стараясь не поскользнуться, Тимофей осторожно наступал на искрящуюся поверхность и время от времени прикасался к виску.
Головные боли начались после Нового года, когда он переехал в Атомск, закрытый город неподалеку от Бирска. Консалтинговая компания, в которой работал Тимофей, открыла здесь новый офис, и начальник предложил возглавить отдел продаж.
«Городок маленький, тихий, но клиентов непаханное поле, – говорил Минай Захарович. – В энергетику сейчас вливают деньги, так что найдешь, где развернуться».
Тимофей жил в Бирске с первого курса универа, но ни семьей, ни жильем за девять лет так и не обзавелся.
«Я согласен, – сказал он тогда начальнику. – Поехали».
Мигрени чаще всего одолевали на пеших прогулках, словно выползая из-под земли – тогда как на восьмом этаже квартиры и шестом этаже офиса боль отпускала. Из-за этого Тимофей старался не выходить из помещений без веского повода, ограничиваясь короткими перебежками между съемным жильем и работой. Раз в неделю он оставался работать на дому, а по выходным уезжал в Бирск.
Вероятно, голова болела из-за выбросов городского химкомбината – огромного комплекса, вокруг которого некогда и вырос Атомск. А может, из-за знаменитого радиационного заражения, которое произошло здесь почти тридцать лет назад. Никто из местных знакомых на мигрени не жаловался, но Тимофей подозревал, что у горожан давно уже выработался иммунитет.
«Просто у тебя аллергия на радиоактивный пух», – пошутила Арина в первый день их знакомства.
Арина прожила в Атомске всю жизнь и любила попотчевать Тимофея мрачными городскими историями. В конце сороковых годов, рассказывала она, в Бирске-11, как тогда назывался Атомск, построили Зауральский химический комбинат, на котором синтезировали уран и плутоний для ядерных бомб. Почти полвека спустя, в начале девяностых, на атомной электростанции в составе комплекса взорвался один из урановых блоков – и, благодаря разразившемуся в тот день бурану, радиоактивные вещества разметало по окрестностям.
Власти хорошо помнили ужас чернобыльской катастрофы, поэтому сразу же эвакуировали население, предоставив военным и пожарным очищать территорию. Тимофей предполагал, что очистили не до конца – иначе, откуда брались его головные боли?
В Атомске платили хорошо, но через месяц жизни в нем Тимофей уже готов был сдаться и бежать обратно в Бирск. Он бы так и сделал, но все изменило знакомство с Ариной.
О маркетологе компании – дочери Миная Захаровича – Тимофей знал и раньше, но лично с ней никогда не встречался: Арина жила с отцом в Атомске и работала удаленно. Менеджеры шептались, что Минай Захарович открыл новый офис специально для дочери, чтобы в будущем передать бизнес.
Впервые Тимофей увидел ее на собрании в конце января. Высокая и с ироничными искорками в глазах, она привлекала внимание, не позволяя сконцентрироваться на скучном монологе Миная Захаровича. Вечером Тимофей обнаружил, что не может перестать думать о ней. Даже головная боль на время отступила.
– Привет, – кивнул он ей на следующий день в кафетерии возле отдела маркетинга.
Арина взглянула на него с веселым прищуром.
– А я тебя знаю. – Она чуть склонила голову и одарила его хитрой улыбкой. – Ты же из Бирска приехал? Присаживайся. – Она жестом поманила к себе, и Тимофей не отказался.
Общаться с Ариной было на редкость легко, и каждый день они встречались в кафетерии, а по вечерам переписывались в Телеграме. Тимофей окончательно запал на Арину, и она, казалось, отвечала взаимностью. Но все же одно обстоятельство мешало.
Арина терпеть не могла курильщиков – в этом она поддерживала отца, который в каждом отделе повесил по большому антитабачному плакату и ввел штрафы за курение возле офисного здания. Как бы им ни было хорошо друг с другом, Арина не подпускала смолящего с пятнадцати лет Тимофея ближе, чем на полметра. Оставалось только два варианта: бросить курить или «остаться друзьями». Долго думать не пришлось – как-то Тимофей просто прошел мимо табачного киоска.
– Ломка отпустила через три дня, – рассказывал он в кафетерии. – Чувствую себя свежим, как весенняя трава. Главное теперь не сорваться. Я все-таки почти полжизни курил.
Арина придвинулась к Тимофею почти вплотную и серьезно посмотрела ему в глаза.
– Сигаретный дым – это нить, – тихо сказала она. – Из нее можно свить петлю себе на шею, но еще по ней можно выбраться из лабиринта. Ты сам решаешь, что делать с этим клубком.
Она нервно обернулась и встала, не дав озадаченному Тимофею найтись с ответом.
– Побегу я. Смотри не сорвись, весенняя трава.
На выходных началась нетипичная для позднего сибирского февраля оттепель: ярко светило солнце, капель серебрила крыши домов, ручьи прорезали русла в плавящихся сугробах.
Тимофей, воодушевленный погодой, написал Арине в Телеграм и пригласил в кино. Первые два часа он терпеливо ждал ее ответа, но чем ближе был вечер, тем яснее становилось, что Арина ушла в игнор. Он все еще сомневался и надеялся, но когда зашло солнце, и на город опустился мороз – осталась только злость.
—38 °С
Дыхание вырывалось облачками пара, ветер пронизывал до костей, и Тимофей уже жалел об этом походе. Пачка сигарет не стоила обострившейся головной боли и ночной улицы с ее гололедом.
Город, казалось, пустовал. Не было ни движения, ни звука, кроме траурного завывания ветра. Свет фонарей лился на дорогу, вдоль которой теснились однотипные «панельки», обрывающиеся впереди тьмой Степановки, маленького поселка с россыпью частных домиков. На границе с поселком работал круглосуточный торговый павильон «Агата» – одно из тех мест, где ночью можно купить пиво или чипсы. Туда Тимофей и направлялся.
К северу от Степановки лежало городское кладбище, а за ним возвышались дремучие заросли тайги, уходящие глубоко в Ханты-Мансийский автономный округ. За небольшим холмом, чуть в стороне от кладбища, сквозь тьму проглядывали высокие бетонные стены. Они окружали огромную территорию, протягиваясь на несколько километров вдоль городской черты, и навевали мысли о средневековых замках. На КПП перед въездом дежурили солдаты. Табличка на внешнем ограждении из колючей проволоки гласила: «ОБОРОННО-ПРОМЫШЛЕННЫЙ КОМПЛЕКС РОССИИ».