Зажав носы руками, мы осторожно вышли из-за деревьев. Поселение располагалось на довольно большой поляне. Обгорелый остов самого большого здания – вероятно, это и была церквушка – словно великан высился среди заросших травой мелких избушек. Хотя они больше походили на шалаши, чем на дома, в которых жили люди. Мы испуганно переглянулись. Даже Тишка заскулил и мелко задрожал.
– Нехорошо тут, – произнесла сестра севшим голосом, – тихо и мураши бегают.
Я поежился. На поляне не пели птицы, не квакали лягушки. Не было даже вездесущих комаров. Только мухи. Сотни мух, рассевшихся на траве, на листьях, и кружащих над головой беззвучным роем.
Вместе с тишиной и смрадом на голову будто что-то давило. Прижимало к земле, проверяло нас, можем ли выстоять перед невидимой силой. Вдобавок тут царил полумрак, солнце почти не пробивалось через густые кроны деревьев.
– Пойдем отсюда, – сказал я, чувствуя, как внутри все переворачивается.
– Сашка, – охнула Любка и ткнула пальцем.
Филин лежал на спине, раскинув руки в стороны. Один его глаз заплыл и превратился в кровавый бугорок, другой остекленело уставился вверх. На лице застыло выражение такого ужаса, что я невольно отшатнулся. Живот Сашки вспороли и кишки лежали рядом, как дохлые червяки. Меня замутило. Я облокотился о дерево, быстро вдыхая воздух ртом.
– Да что же это… мамочки… кто же так мог… – причитала Люба.
Она не могла оторваться от своего ухажера. И тут я услышал тихий шелест травы. Тишка поднял голову, принюхался и зарычал. Я никогда прежде не видел, как этот пес скалит зубы.
– Волки, – прошептал я, – пойдем, скорее.
– А как же Сашка.
– Ему не поможешь.
Я чувствовал, что вот-вот грохнусь в обморок от страха. Живот урчал, а тело била дрожь. Но я должен был быть сильнее. На фронте ребята и помладше воевали. Я собрался, схватил Любу за руку и потащил за собой. Вдруг Тишка залаял и бросился вперед. Он забежал за останки церквушки, послышалась возня, потом удар и жалобный скулеж. Я попятился, выставив перед собой палку, Люба вцепилась в мой рукав.
Тварь показалась не сразу. Сперва длинные черные, покрытые волосами, пальцы, затем костлявые ноги, больше похожие на волчьи лапы, измазанные землей и глиной, а следом и все остальное. Зверь покачивался, словно пытался удержать равновесие. Горбился и напоминал нечто среднее между собакой и человеком: острые уши, чутко подрагивали, ловя каждый шорох, приплюснутый нос на вытянутой морде по-собачьи вдыхал воздух, тело грязное, худое, кожа напоминала свисавшую резину. С темно-желтых зубов капала слюна вперемешку с кровью и слизью.
Ни волк, ни собака не могли так долго стоять на задних лапах, но эта тварь стояла и смотрела на нас так, словно изучала. Так человек изучает бабочку, попавшую в сачок. Я посмотрел в его глаза и онемел. В кроваво-красных зрачках царил такой голод, что коленки задрожали.
Тварь прыгнула. Я дернулся назад, споткнулся и растянулся на земле.
– Гриша, – выдохнула Люба.
Сестра потянулась ко мне, но тут перед ней возникло существо. Люба разинула рот и без чувств упала прямо в когтистые лапы. Зверь завозил носом по шее сестры, сорвал пуговицы с кофты и облизал белую кожу.
– Пусти ее, – просипел я и выставил палку.
Тварь повернулась и вместе с сестрой скрылась за церквушкой. Я поднялся, пошатываясь от ужаса и злости. Хоть внутри и росла ненависть, но тело сковала дрожь, а трусливый голос в голове велел бежать прочь.
– Люба! – крикнул я. – Люба!
Я подошел к деревянному остову, и тут из кустов вышла еще одна тварь. Она прыгнула на меня и сбила с ног. Удар был такой сильный, что зазвенело в ушах. Голова раскалывалась, а из носа капала кровь. Я махнул палкой и, кажется, попал по зверю, но того это только разозлило. Он схватил меня и разинул пасть. И тут кто-то влетел в нас. Черно-белое пятно. Тишка! Пес яростно лаял и наскакивал на врага. А потом одинокий луч солнца каким-то чудом прорвался через листву и осветил монстра. Кажется, это сбило тварь с толку. Существо зашипело и уползло в кусты.
Испытывать удачу в третий раз я не стал. Прихрамывая и едва сдерживая боль, я мчался по лесу домой. Тишка бежал следом. Один его бок покраснел, шерсть пропиталась кровью, но он не обращал на это внимание, то и дело пихая меня носом, словно подгонял.
В дом я вбежал из последних сил. Рухнул прямо посреди комнаты, а рядом завалился Тишка.
– Гриша, что за игры? – возмутилась мать. Она хотела отругать меня, но тут увидела кровь и охнула. – Что это? Ты упал? Где ты был? Где сестра?
– Гриша, что случилось?
Сильные руки отца подняли меня и усадили на стул.
– Там… лес… монстры… черная церковь… из газеты…
Понадобилось несколько минут и два стакана воды, чтобы я смог внятно все рассказать. Мать охала и трясла головой, словно была не в силах поверить, а отец сидел черный как туча и только играл желваками.
– Клянусь не вру, – рыдал я, – оно ее забрало. А другое чуть не убило нас.
– Сиди тут, – буркнул отец и вышел из дома.
Я успел успокоиться, мне вытерли кровь и даже Тишку обмыли и перевязали. Уже ближе к вечеру отец вернулся назад. Устало развалился на стуле и одним махом выпил стакан самогонки.
– Нашли Филина, – немного заплетающимся языком сказал отец, – подрали его хорошенько, руки-ноги отгрызли.
– Гришка же, – кивнула на меня мать, но отец только отмахнулся.
– Не знаю, кто это был, но не волки. Будто кто на задних лапах прыгал. Любку не видели, зато в церкви этой… – тут он покосился на меня, словно раздумывая, погнать прочь или оставить на взрослые разговоры, – там люк есть. Открыли его, а внутри костей полно. Некоторые чудные, а другие мелкие, будто детские.
– Страсть какая…
– Еще совсем крошечные были, ну как от младенцев. Эй, что ты? На, держи, – он плеснул в стакан мутной жидкости. Мать залпом выпила и поморщилась. – А дальше норы были, как мышиные или заячьи, но только большие. Волки таких не роют, нет. Уж как я ни уламывал, как ни просил, да только Михалыч послал меня. Нельзя, мол, лезть прям в ихнее логово. Надо, говорит, помощь запросить. Да только пока мы дождемся, Любку сожрут, если уже не съели.
Он выдохнул и резко встал.
– Куда ты? – запричитала мать.
– Дочку выручать. Если они не могут, так хоть я попробую!
– Стой! Сгинешь же!
Она потянула к нему руки, но отец оттолкнул их и нетвердой походкой подошел к стене. Снял ружье, засунул в карман патроны и вышел на улицу.
Что именно заставило меня бросить мать, прихватить топорик, спички и бежать за отцом? Мужской долг? Нежелание прослыть трусом? Не знаю.
Отца я нагнал только в лесу. Он освещал дорогу тусклым фонариком, который подрагивал в руке. Ружье висело на плече, а во второй руке он нес добытую откуда-то канистру.
– Гришка? Какого черта? Ступай домой!
– Нет, – замотал я головой.
– Ступай, дурак, или я тебя выпорю!
– Пори, – согласился я, – а потащишь домой, так снова сбегу и сам полезу и спасу Любу.
Я был готов к спору, но отец то ли устал, то ли был рад хоть какой-то помощи, что покачал головой и протянул мне фонарик:
– Черт мелкий, на, только не потеряй.
Идти и тащить за собой топор было тяжело, но я не хотел признаваться в этом. Сцепил зубы и шел, то и дело спотыкаясь или норовя рубануть себя по ноге.
Развалины встретили нас тем же самым смрадом, который выворачивал наизнанку. На щеку села муха, за ней другая. Я с трудом отогнал их, едва не выронив топор.
– Туда, – прошептал отец и указал в сторону кустов.
Мы обогнули церквушку и приблизились к открытому деревянному люку. Я посветил фонариком и невольно ойкнул. Внутри ямы и, правда, было полно костей от мала до велика. Стараясь не смотреть на детские черепа, я посветил левее и увидел несколько нор, уходивших вглубь земли.
– Может воротишься?
– Нет, – сказал я, хотя всей душой мечтал оказаться дома в тепле, рядом с матерью.
– Тогда свети, – приказал отец, поставил канистру рядом с ямой, отнял у меня топор и полез внутрь.
Наверное, самым жутким был хруст. Он словно отражался от стен земляной ямы и оглушительно врывался в голову. Чем-то напоминал ломающиеся ветки или шаги по снегу. Я старался не думать о том, что наступаю на тех, кто когда-то был жив и дышал одним со мной воздухом.
Внутри ямы было холоднее и несло вонью разложения. Ширины нор хватало, чтобы ползти на корточках. Мы выбрали центральный проход. Фонарик дрожал в левой руке, и я стиснул ее правой.
– Могилы, – сказал отец.
– Что?
Он указал наверх. Я не сразу понял, пока чуть не треснулся головой о торчащую ветку. Только осветив ее, я понял, что это чья-то обглоданная рука. Потолок туннеля теперь был не ровный, а будто прокопанный кем-то вверх. Скорее всего, мы оказались под старым кладбищем неподалеку от церквушки. Ходов было так много, что я сбился со счета. Сколько же времени твари питались трупами, прежде чем вылезли наружу?
– Пришли.
Я посветил вперед. Три норы сходились в одну и вели в новую яму. Мы спустились в нее и завороженно замерли. Ход привел нас в катакомбы. В широкий коридор, терявшийся в темноте. Повсюду виднелись деревянные полусгнившие, но еще на вид довольно крепкие колонны, подпиравшие потолок. Их явно строили люди, но для кого? Для себя или для тварей?
Катакомбы тянулись далеко, мы порядком устали и замерзли, но вот впереди мелькнуло странное свечение. Отец прицелился и приложил палец к губам.
– Ни звука!
Очень медленно мы подошли к каменной арке. Открыли тяжелую дверь и оказались в огромном зале. Повсюду кишели твари. Словно огромная стая шевелящихся пауков, эта живая масса уставилась на нас горящими кроваво-красными глазами.
Конец… это конец. Почему-то первое, что пришло в голову – почему стены издают такое мягкое свечение?
Существа медлили. Они вытягивали шеи и водили носами.
– Подойдите, – раздался сиплый скрежещущий голос.
Будто кто-то водил друг о друга ржавыми железками.