ило уговорить её пойти в полицию. Такое нельзя оставлять безнаказанным!
На лекции Ульяна, конечно же, на следующий день не пришла. Ещё бы, такого страха натерпеться. Хотя, возможно, её таскали по допросам полиционеры. Мне, конечно, было очень любопытно узнать, чем всё закончилось, и смогла ли она описать извращенца, но это подождёт.
А ночью Уля пришла ко мне. Мы не запираем двери в общаге – здесь все свои, а мимо Софьи Петровны на вахте не пройдёт и Первое Лицо, бабка советской закалки. Стука я не услышала, а проснулась только тогда, когда Ульяна присела на краешек моей кровати.
– Ульяна? Ты чего?
– Настя, я его узнала, узнала!
– Уля, кто это был? Ты рассказала полиции?
Ульяна открыла рот, чтобы ответить, но её нижняя челюсть вместе с языком вдруг упали прямо мне на живот, моментально пропитав сорочку липкой кровью. В горле нашей тихони что-то захлюпало и…
Я проснулась. За окном метёлкой по тротуару шелестел Зелимхан.
Я очень надеялась, что ошибаюсь, что всему виной моя работа и исчезновение Аллы. Но Ули на лекциях в этот день тоже не было. Ульяна пропала…
Следователь допрашивал нас всех, но сам ничего не рассказывал. Тайна следствия и всё такое. Студгородок бурлил и порождал слухи, одни невероятнее других. А Уля приходила ко мне во снах, тщетно силясь рассказать что-то одной верхней половиной искорёженного лица и издавая торчащей наружу гортанью жуткие звуки. Хлюп-хлюп.
Однажды появился и Он. Одним небрежным движением отшвырнув Ульяну куда-то за пределы видимости. В длинном плаще и с бледным пятном вместо лица. Он смотрел на меня, а я не могла пошевелиться, будто опутанная верёвками. Маньяк медленно распахнул плащ.
Вопреки ожиданиям, под плащом оказался вовсе не дряблый живот и висящее (или торчащее) мужское достоинство. Нет. Там была какая-то бурлящая масса со вскипающими на поверхности пузырями. Спустя несколько секунд я пойму, что это не пузыри. Лица. Искажённые муками девичьи лица, среди которых я увижу и Аллу с Улей. А потом вся эта масса словно треснет посередине, обнажая омерзительную пасть, полную неровных зубов, покрытых грязно-жёлтым налётом, и меня начнёт затягивать прямо туда, вглубь чудовища.
В тот раз меня разбудила задетая ногой Зелимхана пластиковая бутылка, покатившаяся по асфальтовой дорожке.
Было ещё совершенно не поздно. В текущих реалиях поздним вечером в парк я бы одна точно не пошла. А так всё спокойно и ничуть не страшно. Думала я.
Он возник словно бы из ниоткуда. Вот только что-то впереди никого не было, и в одно мгновение на моём пути оказывается человек в длинном плаще и нелепой вылинявшей бейсболке. Маньяк со смешными реденькими седыми усами.
Пётр Евгеньевич начал распахивать плащ, но я уже знала, что сейчас будет явлено свету. И поэтому, схватив лежащую возле тропинки ветку, дико завизжала и с размаху воткнула её сквозь плащ в живот своего преподавателя. Прямо туда, где ждала меня готовая вот-вот разверзнуться омерзительная пасть. И бросилась назад по тропинке, не видя и не слыша ничего вокруг.
Что-то попало под мою правую ногу, и я, не удержав равновесия, полетела вперёд носом. А потом наступила темнота.
Цок-цок. Шлёп-шлёп.
Звук доносился откуда-то снаружи. Голова раскалывалась от дикой боли. Я с трудом разомкнула глаза. Сквозь мутную пелену я увидела пятно света и застилавшую его фигуру Зелимхана. Дворник смотрел на меня, качал головой и укоризненно цокал языком. Точильный камень в его руке снова и снова взлетал в воздух и звучно шлёпался назад точно в центр грязной ладони.
Цок-цок. Шлёп-шлёп.
ПодношениеГог Гогачев
Если бы я дала вам своё ясное небо,
Золотые поля, полные зерна,
Сильные ноги и неутомимые сердца,
Океан, спокойный, как озеро,
Поклонялись бы вы, молились бы,
И не забывали бы моё имя – Умай?
Shireen, «Umai».
Ночное небо глазело на идущих словно исполинское чудовище. Щерилась в улыбке тонкая пасть народившейся луны, подмигивали вразнобой мириады звёзд-глазков. Освещённый ими путь казался волшебным, потусторонним. Дорога огибала одинокие хибары на окраине посёлка и кончалась внезапно, у самого обрыва. От неё вниз, к озеру, сквозь густое разнотравье, змеилась едва приметная тропка.
Двое неспешно пробирались через заросли. Впереди, налегке, шагал высокий человек в потрёпанной камуфляжной куртке. Его седая взлохмаченная голова и бородатое лицо, взборонённое сеткой морщин, смотрелись необычно на фоне лёгкой походки и ладно сбитой фигуры.
За ним, осторожно ступая, следовал юноша. Худой, невысокого роста, лет пятнадцати на вид, а может и того младше. То и дело останавливаясь, он запрокидывал голову к звёздному небу, отбрасывал со лба непослушные тёмные волосы, и, открыв рот, застывал, поражённый.
Высокий усмехнулся в бороду, дымные колечки веселее стали разлетаться из-под густых усов, растворяясь в темноте. Указательным пальцем он сбил уголёк папиросы, щелчком отправил погасший окурок куда-то в кусты. Бросать на землю горящие сигареты местные себе не позволяли никогда – посёлок не раз страдал от случайных пожаров.
– Гляди, гляди, малец. Такого в этих ваших москвах и не увидишь. Это, брат, истинно – богатства русские, достояние! Не то что ваш «Газпром».
– И ничего он не мой.
Парень смотрел по сторонам, вглядывался в темноту, вдыхал ночные ароматы. Казалось, нет уже трёх дней пути в плацкартном вагоне, нет раздражения и обиды на родителей, бесцеремонно сплавивших его на лето к бабушке, в Иркутскую глушь. Нет надрывного крика в ушах, звона разбитого стекла, скрежета металла… Всё искупила благодать ночного озера.
Где-то во дворах взахлёб залаяли собаки, прогнав очарование. Понемногу мысли его вернулись в будничное русло.
– Дядь Миш, а если поймают?
Бабушку он раньше видел лишь однажды, у кого-то из родственников на поминках, а с её племянником вообще знаком не был. Парень ещё не до конца определился в своём отношении к дяде Мише. Одного неполного дня оказалось явно недостаточно, чтобы разобраться в смеси любопытства, страха и симпатии, которую он испытывал к авторитетному, харизматичному браконьеру.
Дядя Миша крякнул.
– Кончай, Андрюха, херню нести. «Поймают»! Меня хер поймаешь, понял? Вон, пусть дурачков этих ловят, – он неопределённо кивнул в сторону посёлка, – а меня замотаются ловить. Здесь дед мой омуля промышлял, отец, твоей бабки брат, промышлял, так и мне на роду написано.
– Не, а если?
– Ну «а если», так в Рыбнадзоре тоже люди, смекаешь? Семью нашу здесь знают и уважают.
– Значит, всё схвачено?
– По жопе отхерачено. За мной повёртывай.
Дядя Миша резко свернул с тропки вправо. Если бы Андрей не видел место, где скрылся его провожатый, он бы ни за что не заметил проход, затерявшийся среди непролазных зарослей. Раздвигая высокую траву и ветки кустарника, парень двинулся следом.
Пройдя с десяток шагов, они подошли к деревянному строению, одна стена которого уныло клонилась к земле. Покосившийся сарай окружали остатки низкого забора, налаженного из деревянных кольев, обрывков рабицы, досок и разнородного хлама. Фазенда, как в шутку называл это место дядя Миша.
Дверь, на удивление, распахнулась без скрипа. Пахнуло сыростью, рыбой, бензином и табаком. Привычные для юноши городские запахи смешались с запахами озера, воздух наполнился причудливым духом. Запах бензина и горячего металла, жар, железный привкус во рту и повисший в воздухе крик… Андрей тряхнул головой, не позволил воспоминаниям захватить себя.
– Ду и водища, – он зажал нос, искажая слова.
Не обращая внимания на колкость, дядя Миша щёлкнул выключателем. Сарай осветился неровной желтизной сорокаваттки.
– Прошу располагаться.
Андрей огляделся. В небольшом помещении почти не было мебели, только старая облупившаяся скамья у стены, да перевёрнутый колченогий табурет. По стенам были развешаны рыболовные снасти, названия большей части которых Андрей не знал. Сети, канаты, лески, различные поплавки и рыболовные крючки – всё хранилось аккуратно, в строгом порядке.
В углу, где рядом с железными канистрами ржавел старый лодочный мотор, прямо на земляном полу грудой была свалена рабочая одежда и несколько пар резиновых сапог.
– Переоденься, – рыбак кивнул на кучу тряпья. – Ночью на воде прохладно, да и работёнка грязная.
Пока Андрей рылся в пахнущем рыбой барахле, дядя Миша осматривал снасть, проверял что-то, снимал и снова вешал на место сети. Наконец, собрав всё необходимое в большой заплечный мешок, он вышел за дверь.
– Канистру захвати потом, которая полная, – донесся со двора его низкий голос.
Андрей как раз закончил возиться с одеждой. Он натянул через голову старый, местами рваный анорак болотного цвета, ноги всунул в безразмерные резиновые сапоги. Стопа свободно болталась в них туда-сюда, голенища доходили до середины бедра. Джинсы он переодевать не стал – удобно, да и одевать на голое тело грязные камуфляжные штаны он побрезговал.
Андрей качнул одну из ржавых канистр. Пусто, только на донышке что-то плещется. Вторая тоже оказалась пустой. С третьей попытки нашёл наполненную канистру, приподнял её – литров двадцать. Приличная ноша для тщедушного паренька. Андрей ухватился за ручку канистры и, согнувшись, потащил её к выходу.
Он почти доволок канистру до двери, когда почувствовал на себе пристальный взгляд.
– Пошёл вон, – не поднимая головы, бросил Андрей.
Ему показалось, что в сарае кто-то тихо вздохнул.
Выбравшись наружу, он глубоко, всей грудью, втянул прохладную чистоту ночи, вытесняя из лёгких застоявшуюся рыбную вонь. Дяди Миши нигде не было видно. Из-за угла сарая послышался мелодичный свист. Парень оставил канистру и пошёл на звук.
Дядя Миша стоял лицом к стене кустарника и, насвистывая, справлял малую нужду.
– Тебе тоже рекомендую, – он сплюнул сквозь зубы. – Потом в озеро негоже ссать.